СМЕТАНА
Поп Никанор только и гадал с попадьей, как бы дочь повыгоднее устроить, выбрать себе поладнее зятя, место ему передать и самим жить на покое.
Ездили в дом к попу женихи, и ни один не был по сердцу. Один был поповой дочке мил — попов работник.
И, узнай о том поп, проклял бы дочь, да и мать не больно потакнула бы.
Тайно от отца, от матери они о своем гадали, как им в любви своей жизнь устроить.
Попова дочка работника всякий день сметаной прикармливала. Принесет ему в его каморку, поластится, пока тот ест, и пойдет опять к себе.
До сметаны-то Федор большой был охотник.
И дозналась попадья, что стала пропадать сметана, а куда девается, не знает: и на того думала и на другого, — нет, не знает наверно, и говорит попу:
— Чтой-то у нас, отец, сметана теряется!
— А ты, мать, накопи ведерко, я в церковь снесу на сохранение, там никто не съест.
Накопила попадья ведерко, снес поп сметану в церковь, поставил перед образом Николы Святителя, запер церковь и пошел домой.
А работник без сметаны-то и возроптал.
— Ах, — говорит, — любушка, что ты меня и сметанкой-то нынче не полакомишь!
— Да откуда я возьму! Папаша сметану в церковь снес, к Николе поставил на сохранение.
— А достань мне хлеба да ключи, я сам там управлюсь.
До сметаны-то Федор большой был охотник.
Ну, она ему и хлеба принесла и ключи, он и отправился в церковь. Наелся там всласть, все ведерко слопал, да чтобы концы схоронить, взял да у иконы Святителя на лике-то усы и вымазал, и на бороду накапал, и на грудь накапал. Запер церковь и пошел домой, сам облизывается:
«Уж то-то сметана-то вкусная!»
Подошла суббота, пошел поп Никанор в церковь всенощную служить, да как взглянет на икону, а икона-то вся в сметане, а ведро пусто.
— А вот оно что! Грешил на того и другого, а эво кто сметану-то ест! — да икону об пол.
Икона и раскололась.
Поп схватил ведро и домой, забыл и про всенощную.
— Ну, мать, я Николу расколол, — сметану ест: только рот закрыть поспел, утереться не мог, весь в сметане.
— Не ладно ты сделал, отец, — испугалась попадья, — икону расколол, тебя расстригут! — и давай попа отчитывать.
Поп и опомнился и понял, что неладно он сделал, и уже ничем не поправишь.
— Испеки мне, мать, подорожников, я лучше сбегу.
И как ни уговаривала попадья, не послушал поп — куда ему теперь, все равно расстригут! — стал на своем:
— Сбегу да сбегу.
И напекла ему попадья подорожников и пошел поп, куда глаза глядят.
Шел поп Никанор по дороге, — подорожники его прибрались, сам изодрался весь, изрванился, — шел поп, кричал к Богу:
— Пропал я, пропал совсем!
И увидел Никанор, идет ему навстречу старичок такой белый.
Поровнялся старичок с попом.
— Куда, поп, пошел?
А Никанор ему все и рассказал: и как с попадьей гадали дочь устроить, чтобы самим на покое жить, и как сметану поставил в церкви перед иконой, и как Никола сметану съел, и за то расколол он икону, и идет теперь, куда глаза глядят.
— Пропал я, пропал совсем!
Слушал его старичок ласково.
— Иди домой, поп, — сказал старичок, — икона-то цела, не расстригут тебя. Только не говори наперед, будто сметану я съел, сметану съел твой работник Федор. А ты придешь домой, работника-то не наказывай, а жени его на своей дочери, — это счастье их. Да знай, только в их счастье и себе покой найдешь, и старухе своей! — и благословил попа пропащего и пошел себе дорогою Милостивый Угодник наш.