Тристан и Исольда. Бова королевич
ТРИСТАН И ИСОЛЬДА
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эти истины и мои неправдашние сны — пути моей мысли, когда я задумал по старым сказкам сложить свою о разлученной в жизни неразлучной любви.
Читаю старинные тексты XII в.: французский, итальянский и русский (XVI в.) из книги Веселовского: Из истории романа и повести. СПб. 1888, вып. 2. И конечно современный текст гимнографа (сладкопевца) Бедье. Но душой моих домыслов о Тристане и Исольде будут Ирландские повести (саги), Academia, 1920. Перевод и примечания А. А. Смирнова.
Я и огамом научился писать — кельтское начертание букв — бровки и реснички по ребрам вертикальной (V в. до н. э.).
После философской прорезающей музыки Рихарда Вагнера, какая еще музыка, не перекричишь. Но раз взялся за дуду, дуди и не обращай внимания. Тени Тристана и Исольды сами выговорятся музыкой, не зря же я их вызвал мучить мою немирную душу.
«Неразлучные до жизни — разлучены в жизни — неразлучны в смерти», говорят Друиды: они знают о бывшем и про будущее. Или для утешения выдумано это «неразлучны», надо же как-то осмыслить судьбу Тристана и Исольды, оправдать неутешное мировой «бессмыслицы»
и «безобразия» — музыкальным. Порядок, тишь — и — благодать беззвучны. Моя музыка — безответное, ни за что, ни зачем, мое мучительное терпение.
Париж.
ЕЛИАБЕЛЛА
Было так, судьба: не дано ему видеть отца, а мать — хранит в своем печальном имени Тристан.
Об отце со слов своего воспитателя Говерналя. О матери от него же. Много знать печаль, Тристан очень много узнает. Мудрый наставник Говерналь выдумывал по-своему и «привирал», как скажут о нем Беруль и Тома, они хранят древнюю кельтскую легенду с подкраской французским двенадцатым веком.
О любви — тут он прошел все углы моря — было ему за любовь, и любимое: феи, чары, ведуны, ирландские повести и учитель Мерлин. Первый навык Тристана направить себе руку не «огамом» кельтской по дереву резьбой, а по-нашему, пропись:
Смолоду им повелевало одно желание, или ему убить или пусть его убьют, — отчаянная голова и пропадное сердце. Но когда он увидел ее — он вошел незаметно, были сумерки и никого — она читала и свет от ее лица освещал ей книгу: Елиабелла — Белоснежка! — он забыл все на свете: восторг осветил его душу, одна и нераздельно, это единственное имя Елиабелла, она вошла в его мысли, подмысли и в самое поддонное — прамысли.
Говерналь рыцарь королевы Елиабеллы.
* * *
Их было три брата — Мелеад в Елинасе, Марк и младший Перль в Корнуале.
Как-то осенью в хороший день взял Марк с собой Перля в горы. Перлю захотелось пить, а проезжали горный поток. Не слезая с коня, Перль нагнулся и упал головой о камень — потом говорили: Марк кулаком в загривок напоил любимого брата. Без Перля один вернулся Марк домой в замок Тантажиль.
С Перлем покончено, очередь за старшим Мелеадом.
Королева Елиабелла ходила на последнем месяце, ждала первенца и очень беспокоилась: недоброе предсказывали ей ведуны. Мелеад ни на шаг из дому, боялся; тоже скучал. Елиабелла сама уговорила его развлечься.
Мелеад поехал на охоту в лес Моруа, ближайший от замка. В полдень охотники задумали передохнуть, как раз холм, удобно расположиться. Было знойно, море отливало металлом и черные шапки слепили глаза. И видят, из дубравы вышла, совсем ребенок, закутана в листья, а глаза поляника, косоглазка, и прямо к Мелеаду.
— Хочешь, говорит, покажу какие — мой дом, мои владения? и ударила веткой по ноге.
Мелеад, оторопя, спрыгнул с коня.
Она подошла совсем близко, ореховый кулачок ее цепко вдавился в его руку. И они пошли, неразрывно. Пройдя несколько шагов, Мелеад обернулся: «Я сейчас!» Деревья затолкались и как не бывало.
И никто не осмелился следовать за королем. Сошли с коней. Расположились в тени на холму, вынули запасы, пили и ели, кто спит, кто клюет носом: ждут. А и вечер: пора бы. Ночью разбрелись по лесу. Лунный фонарь. Но никаких следов не заметно. Глушь, пропалые окнища, болото. Вернее не кликать — что еще откликнется: страшно. Ни с чем вернулись. Рассветает. Да скорее домой.
Дома темная весть: пропал Мелеад — увела лесная фея косоглазка.
Елиабелла выбежала из дому и на дорогу — лес Моруа. Близко от холма из дубравы вышел навстречу: на его плечах одежда тень и весь он держится на скрепе, вот подымется на воздух и без крыльев улетит. Елиабеллу трудно было узнать, но он назвал ее королева.
— Мелеад жив, сказал он, и весел, как никогда еще.
Она с надеждой — —
— Нет, этими глазами ты его не можешь видеть.
Мерлин исчез.
Ночь Елиабелла убивалась, клича. Какие голоса звучали в ее разлучной — звери в тоске шарахались, а глаза ее замученные увидеть видели лишь свое горе. Руки подымала она к звездам — вернуть ей. Звезды спускали ей свои поводья, но изменить свое течение они не могут. Руки ее судорожно натянули поводья и она упала навзничь лицом к звездам. С болью погасают звезды.
Светает. Печальный час. Туманы, — каркас ночи, — валясь и подымаясь, таяли.
Глаза ее резко переменились. И она видит: над ней склонилась в зеленом плаще, в ее руках — или это горсть розовой зари́ и поняла: это ее дитя. И с ее последним вздохом из печали прозвучало имя: Тристан.
И она увидела не этими глазами, сквозь зарю лес, в лесу мокреть, под папоротниками Мелеад: его руки и его ноги притрушены листьями и ворох листьев на его груди, из листьев ореховые кулачки слепые шарят, рот его забит травой, или это кровь зеленая в заре? Она хотела окликнуть и поманить, но ее голос и ее руки остались на земле. И загребая в крылья туман, она плывет — печаль ее не печальная и труд ее нетрудный — беспредельно и бес — конечно.
Фея Син, ей запретить ничего нельзя, ее узнали по ее зеленому плащу, принесла Тристана в дом, а Елиабеллу люди принесли.
Рассказывали, будто когда родился Тристан, у холма появились два рыцаря и хотели убить и похитить Тристана. Но когда, соскочив с коней, они приблизились к Тристану, Мерлин остановил их — пламя выскользнуло из его рта, острясь мечом. Перепуганные рыцари отступили и повинились: они из Корнуаля и не по своей воле, велено им от короля Марка.
Елианос остался без короля и королевы. Тристана увезли в Корнуаль к королю Марку.
Время сотрет имена: сегодня громко, а завтра не слыхали.
И дочь короля Андремо и Фелицы, сестры короля Артура, Белоснежка — Елиабелла, кто о ней вспомянет?
Не вспоминали о короле Мелеаде, забыли и королеву Елиабеллу, и только ее верный рыцарь сохранит Тристану образ его матери в нежеланный час ненужной разлуки:
Над твоими трудными бровями
над печалями неутоленных глаз
сияет месяц.
В руках поводья нахмуренных звезд,
Обод солнца — дуга.
И гулкие кони — черные вихри —
алчная ночь! — мчат по серебру дороги.
СИДОНИЯ
В Тантажиле в замке короля Марка начинает Тристан свою печальную повесть — славную по предсказанию Мерлина.
Марк объезжал свои владения, с ним был Говерналь. Миновав реку Брыкиню, остановились у источника Драгон. Тут появился Мерлин и обратил внимание на высокий камень с нарезанными именами.
— Три первых рыцаря, читал Мерлин, Гелиот, Ланселот, Тристан, и добавил: первый из них Тристан.
И когда потом, вспоминая встречу с Мерлином, Марк припомнил Говерналю слова Мерлина о Тристане, карлик Мядпауп тоненький — восковая свечка, алый колпачок, поклевывая воздух, выпискнул на ухо Марку:
— От Тристана беда, ты погибнешь.
Жена Марка Сидония, она из Нанта, дочь короля Малой Земли Гуе. У них сын Перль — по имени погибшего любимого брата Марка.
Тристан и Перль растут вместе. Они и спали в одной детской: к окну кровать Тристана, а за ней к двери Перля.
Нянька Петунья тоже не здешняя, бретонка, из Нанта, обоих детей любила, а Тристана еще и жалела: «без матери» его глаза изнывали печалью.
«Подойдешь к нему курточку оправить, он взглянет и улыбнется, на сердце захолонет: без матери!»
Призывали ворожейку: с чего-то куры не несутся? Ворожейка ошептала курятник.
Сидония следила — в Нанте у них не так ворожат: любопытно. Прибежали дети, а им уж как! Ворожея и детей, как кур, оглядела. И шепчет Сидонии, скосясь на Тристана:
«Твоего погубит!»
Слова капнули ядом и отравили мать: Тристан погубит Перля. Нянька не раз говорила Сидонии о Тристане: спит беспокойно.
К ночи как детей уложили спать, вошла в детскую Сидония: в ее руках серебряная фляжка.
— Покличет, сказала она, показывая на Тристана, няня попить, ты ему дай, и она подала Петунье серебряную фляжку, плакать не будет, заснет крепко! — и повесила сонную фляжку на кровать к ногам Тристана.
Среди ночи нянька вскочила от крика: кричал не Тристан, а Перль, спокойный всегда. Нянька вспомнила о серебряной фляжке и полную чарку Перлю. Перль отхлебнул, облизнулся вкусно, и затих. Она б и Тристану дала испить — вкусно! да спит крепко.
В неурочный час спозаранку в детскую вошла Сидония — судя по ее одежде, она, не раздеваясь, провела ночь. Она нетерпеливо оглянула комнату и сразу заметила: ее серебряная фляжка на столе у кровати няньки, а не над кроватью Тристана, стало быть побывала в руках. И метнулась к Тристану — Тристан проснулся и смотрит сквозь печаль, не соображая, зачем так рано? На шорох поднялась нянька. А Сидония к Перлю — и лицо ее вдруг почернело. Перль лежал не шевелясь, будто туго спеленутый или в гипсе и две тонкие запекшиеся жилки из углов рта резали ему подбородок.
Вопль разбудил и поднял весь дом: в доме несчастье — в Корнуале траур: помер королевич.
Почему-то ни ведунов, ни ворожеев не позвали — или никакой ворожбой не оживить выброшенное за забор жизни или ворожба могла ответить почему: Перль был здоровый мальчик.
В тот же день няньку Петунью прогнали со двора — не доглядела.
Тристан ни о чем не догадывался — а зачем-то смерть во второй обошла его? — Тристана удивило лицо смерти: срезанный подбородок. Печальная осень. Палый сад. Стена рябины.
В комнатах не сидится, он выбежал в сад и прямо к забору: Петунья вернется! ему все кажется, нянька перелезет через забор. А за забором в щёлку: на сырой земле колья и прутья. Нет, не вернется! От забора он идет к пруду, смотрит в темную воду — зеркало вчера: нянька, одетая в дорогу, за спиной тяжелый мешок — добро, что успела — торопят — и чтобы скорей с глаз долой! Она вышла из детской — он притаился в коридоре, в комнату его не пустили, и вдруг печаль его глаз зачерпнула живую боль — это жало человеческой доли разлука тонкими острыми жилками прорезала душу и горячие слезы обожгли.
«Да как же это так, не мирясь все переламывается в нем, не вернется?»
Печальная осень. Палый сад. Стена рябины.
Долго стоит у забора к щёлке — колья и прутья. Выброшенное за забор жизни ни чарами, ни ворожбой не оживить — не вернется! И Перль не выйдет из — под земли играть с ним. Он поднял с земли суковатую палку и пошел по подсолнухам, сшибая тяжелые погнутые головы — последнее солнце. И под хлест ударов он подымался над землей, в глазах зеленело — разодрать себе рот, одеревенеть и ослепнуть!
* * *
В доме с полдня зажигали свет, а вечерами по- праздничному горела люстра.
Птицей-пугалом — в столбняке Сидония и вдруг взмахнет руками и крутя пойдет.
Марк ни слова.
Оба Перля погибли: брат — горе, а горше — сын.
Нахмуренный: потерять сына. Прогнали няньку: не доглядела, да и хороша мать без глаза на няньку — все можно свалить на другого.
Самая теплая комната в доме — у Марка. Посмотрите, что делается на воле — и самые крепкие стены просвищены вихрем. Тристан устроился на диване: книга с картинками: «Король Артур и его рыцари Круглого Стола». Карлика Мядпаупа не было в комнате или спрятался от бури под диван. Марк его покликал, — пить! — не отвечает. И тогда Тристан, оторвавшись от книги, побежал за вином.
Когда ждешь, всегда долго. А тут не пришлось, Тристан вернулся: такая быстрота очень просто: далеко не беги, а хватай: в руках серебряная фляжка со стола у Сидонии.
Карлик Мядпауп вылез из — под дивана, взглянув на фляжку, рукой зазонтил себе глаза: такой резкий серебряный блеск!
Тристан подал чарку.
Но судьба отклонила свою руку: неожиданно появившаяся Сидония выхватила фляжку из рук Марка.
О яде она открылась, но ни откуда и зачем, она молчит.
— Таких жечь на костре мало! крикнул Марк, взбешенный упорством Сидонии.
Сидония вдруг черная, как в то памятное утро, вышла. И больше не показывалась, как вовсе не было, хотя тайно она-то и была все для Марка.
В его мысли вселились подозрения. Он вдруг вспомнил, говорили про какую-то серебряную фляжку, дала няньке Сидония. И теперь сказалось: Сидония отравила сына. Но этого мало: она отравит и его. Зачем?
Карлик Мядпауп прицепил себе серебряный лоскут к подбородку, подбородок вымазал краской — кровь сквозь серебро, и собачонкой мягко обходил углы, лакал воздух и нюхал.
— Яд особенно пахнет: приторно и щекотно, такая природа, ответил карлик, когда Марк окрикнул: зачем?
«Такая природа, Марк продолжал свою мысль о яде, и конечно, она не одна, а об руку: кто-то ее снабдил ядом — заговор!»
«Заговор» разрешил все сомнения Марка. Принять меры предосторожности и оградиться от опасности его единственная забота — столб сузившегося круга мыслей и чувств.
Все проверялось: базар, вино и украшения и всякого, кто входил в дом, обыскивали. В доме появились чужие — наблюдает Тристан — о чем-то шептались и все с оглядкой.
Черные дни — бессонная ночь. Из углов страх, за дверью притаилось, в окнах грозит. Ветер воет. Музыка без лада из — под корней живого, и живых семян, утробный вопль и колыбельная. И сквозь из стен выворачивающий душу вой: Сидония не показывалась на глаза, но по ее вою все знали, что она тут.
Тристану велено было сидеть в детской, а вот неожиданно он вошел к Марку.
— Ты не добрый рыцарь! сказал Тристан, строго глядя сквозь свою печаль.
— Что?
И в ответ, заглушая вой моря и горе человека, прозвучало — не детский голос жгучий:
— Таких на костре огнем жечь мало!
Как бык поворачивает головой, его до боли выпученные глаза ищут — Марк искал запустить, и ничего не найдя, взглянул перед собой — рассечь пополам. Но не Тристан, стоял тонкой свечкой карлик и алый огонек кольнул в глаза.
На другой день Марк отослал Сидонию со всем ее добром в Нант к отцу, королю Малой Земли, к Гую.
Говерналь посоветовал Марку отправить Тристана во Францию к королю Парамонду в рыцарскую науку.
О КОРОЛЕ КЛЕВДАСЕ
Король Клевдас и королева Клотильда и их дети: сын Клодомир, дочь Кресиль.
Король и королева славились великой добротой, и подданные их не умирали, а незаметно в свой срок уходили под себя, оставляя теплый пепел.
Был у короля друг: сосед Аполлон, по доброте в Клевдаса. Без Аполлона никаких дел не делалось и праздники не справлялись. Жена Аполлона Глорианда добрая в Клотильду и сын Киндиес, ровесник Клодомиру.
У Аполлона случилось несчастье: его любимый повар Амос сбежал с любимой горничной Глорианды Аннушкой.
Первыми подняли тревогу Варвара, жена Амоса и конюх Алексей, муж Аннушки. И немедля бросились в погоню за беглецами. Строго было наказано изловить повара и поставить на стряпную: без Амоса — еда не в еду, его имя гласно: Амос — утешение — и стол не состолуется и кусок в рот не полезет. Да нечего было из сил выбиваться и голову ломать, к обеду настигли: любовь предусмотрительна, но не умна — сидят в канаве в обнимку, а белый поваров колпак из канавы сигнализирует. Аннушку зацапали, а Амос вырвался — стреканул с канавы в лес, только и видели его колпак, да и колпак сгинул.
Дело опасное: настигнуты с поличным — прелюбодеяние.
Аполлон пробовал замять: любовь огонек, приманит. Амос не лягушка по болоту скакать. Тоже говорил и король Клевдас и королева Клотильда, жалея, повторяла: «любовь все покрывает».
Вздыбилась Глорианда: она настаивала наказать беспощадно — по старому французскому закону сжечь прелюбодейку.
И уж как просил Алексей конюх: повар сгиб, жена перебесится и по- прежнему станет в стойло. Просила и Варвара: любовь заманка и капкан, — Амос с крючка не отцепится, вернется. Ну, погулял, придет в разум.
— Нет!
Глорианда как стала и не сдвинулась.
Злое сердце? — Нет. Откуда же это ожесточение и непреклонная жестокость?
На площади сруб.
В смертном, доска на груди — по черному мелом: «прелюбодейка» — она стояла лицом на всенародный позор.
«Не поминайте лихом!» — «Нас прости».
Ее подсадили в сруб на костер. Занялись дрова. И пламя красным окрасило мел — и Аннушка, прощай!
На другой день пропал Аполлон.
После обеда, отдохнув, пошел он в лес поразмяться: «соберу грибов к ужину». К ужину ждут, нету.
Поздно вечером на башню к Глорианде поднялся Клодомир. И объявил: Аполлон не вернется.
— И искать нечего. Пропал.
Она все поняла — эта весть ей огонь — обожженная, вздрогнула. А он повторял вчерашнее, как всякий раз украдкой глаза в глаза: «люблю».
— Все мои мысли, мое сердце и душа!
Какая же еще стена? Он, только о нем ее мысли, им опеленуто сердце и душа ее нераздельна с его душой?
Чего же еще совеститься? Перед каким законом?
Она свободна.
И она поднялась навстречу — ее руки пылали.
И вдруг спохватилась: окно! надо закрыть окно. И быстро подошла к окну. Протянула руку к створам.
А навстречу ей ночь. Колыхая, обняла ее за шею и за окном опустила на землю.
Наутро обнаружили: Глорианда выбросилась из окна — с пятого на камни.
Решили: от отчаяния. А что человек может задохнуться от счастья, кому о таком задуматься?
Король Клевдас безутешен: потерять друга то же, что ослепнуть — барахтаться вничью — другим на смех и оскал, себе на горе. И все поиски бесполезны. Пропадать в лесу не впервой: заманит лесная фея — не выдраться, случай с королем Мелеадом, отцом Тристана. Так и успокоились — Аполлон сгинул без возврата.
Не поддался верный Хорт ловчий Аполлона. Хорт немало на своем веку встречал фей — и лесных, и полевых, и с болота — знает их повадки и обращение.
Я понимаю, Клодомир, но какая нужда фее в Аполлоне? Человек рассудительный и безо всякого воображения. Хорт был убежден, не фея, а дело рук человеческих.
Хорт, бродя по лесу, наткнулся в кустах — опрокинутое лукошко, на дне прилипли лисички, а от кустов примятый след. Он по следу — и все ясней ему: след говорит, убитого тащили за ногу — сапог, как борона, всковыкивал землю. И выбрался к Луаре. Так и есть: к берегу прибило мертвое тело. Выгреб на берег — одна нога в сапоге, другая — из чулка колючек — Аполлон! Как живой, мало в чем изменился: на виске набивка — блестящий косолапый рак пятится по вздувшейся багровой щеке.
Хорт по старому следу, ухватя за ногу приволок его в лес и у куста, где лукошко валялось — примета, вырыл яму, столкнул труп в яму, притрушил хворостом, а сам около на кочку присел: жалко ему Аполлона — хороший был человек, веселый!
Проходил мимо Клевдас: скучно, шагай в одиночку и смех и горе. Ступит шаг и остановится, ничего не радует. И слышит: воет. Прислушался: нет, не собака, а вроде по- собачьи. Пошел на вой и видит: сидит на кочке Хорт, плачет. Хорт показал ему на лукошко Аполлона, потом на самого Аполлона.
— Не фея, стало быть, а человек распорядился!
Но кто убил Аполлона? — Да только свой, о разбойниках не слышно, да и какая корысть? — вышел в лес по грибы, в кармане ключ.
И на другой день все читали: извещал король об убийстве Аполлона. Грозная концовка предостерегала:
«Кто знает убийцу, а не скажет, тому колом кара».
Садиться на кол — удовольствие на любителя, и из предосторожности — мало ли другой и не по злобе, а сдуру чего на тебя скажет или перевернет слово в нежелательном смысле — пошли шататься к королю со своим «не я и ничего не знаю, а если про меня кто скажет (перечень соседей) все неправда».
И надоели, что макароны. Убийство Аполлона оставалось тайна. Король не велел пускать добровольцев и попенял себя, что пугнул колом и застращал не в меру.
* * *
В те времена, когда в русских полуночных лесах зверю было непролазно, и редко встретишь человека, а реки текут без мели, сливаясь, а на полдне степи в море катили волной ковыля, гудя, на Западной Земле шла потасовка, наскакивали соседи друг на друга не по вражде, враждуют потом, а из молодечества: становись, кто кого!
Но и Запад и Восток — мир один: мир был прозрачней, воздух чист, свет яркий и взвучен, сказку не отличить от были и всегдашнее от необыкновенного, концы уходили в начала, верхушки в корень.
В городах на улице можно было встретить странных с далекими глазами, опоясанных мечом — образ сохранен Сервантесом — странствующие рыцари, по- русски «езжалые», они появились неизвестно откуда — «в поисках фортуны».
Подобно всем этим «езжалым» Дон — Кихотам появлялись на улицах непохожие, странно одетые, растерянные или в одну точку спруженные — их называли «дамуазель».
Рыцари в поисках фортуны, дамуазель — каждая по-своему неожиданный вопрос, несообразное поручение. Рыцарей от людей не отличишь, а в дамуазелях было что-то и нечеловеческое. Были среди них конечно люди, и были, что нетрудно было сказать: феи.
И таким всюду был доступ и никаких преград, караул не окликнет, двери сами распахнутся.
Вихрем вошла она в дом к королю. Клевдас сразу понял, кто она и почему ее пустили.
Не дожидаясь зачем, она объявила: готова все рассказать, если король исполнит ее просьбу.
Король согласен.
— Обещай исполнить все, о чем я попрошу.
— Клянусь, сказал Клевдас, говори.
— Аполлона убил твой сын.
Клевдас под обухом: невероятно!
И она повторила: ее голос идет сквозь, похоже говорит не она, а кто-то за ее спиной.
— Аполлона убил твой сын.
Клевдас очнулся.
— Клодомир?
И она по- другому, из себя настойчиво и непреклонно:
— Ты отдай его мне.
— Хорошо, — я отдам, но не живого.
И велел позвать Клодомира.
Клодомир пришел.
Увидя с отцом постороннюю, поклонился, и та ответила ему раскрытым взглядом, как знакомому.
Клодомир смутился.
— Ты убил Аполлона? — спросил Клевдас.
Клодомир молчит.
— Ты убил моего друга.
— Я убил Аполлона, ответил Клодомир.
— Зачем?
— Освободить Глорианду.
— Освободить?
— От костра.
— Так ты б ее убил! с гневом прервал Клевдас.
— Я об этом думал. Но когда убедился, она любит меня, как я люблю ее, я убил твоего доброго друга.
— Костер! крикнул Клевдас.
— Теперь мне все равно, покорно ответил Клодомир.
— Так беги, вырвалось у отца, но прозвучало: «так посиди».
И это было понято: тюрьма.
И его повели: убийца Аполлона. И она следовала за ним.
Восторг озарял ее щебечущие глаза, что они говорили, нам не понять, свет бежал перед ней, струясь.
В день казни Клодомира на площади, где сжигали убийц и прелюбодеев, она стояла перед костром, зарея сквозь зарево огня.
И все видели, как с последним пламенным вздохом пепла, она обернулась в огненную птицу, поднялась над погасшим костром и улетела. И тогда все поняли, что это была фея — немирная фея Мака.
* * *
На место Клодомира взял Клевдас себе за сына Киндиеса, сына Аполлона. Не откладывая, сыграли свадьбу: Кресиль, дочь Клевдаса вышла замуж за Киндиеса, сына Аполлона. Так округлилось горе и радость.
Свадебным подарком молодым от короля Клевдаса — всем памятно — была отмена старого закона о прелюбодеянии: любовь не виновата и жечь костром за любовь негодно.
Вернулся из бегов повар Амос: никого из хозяев в живых, перешел на службу к королю.
На свадьбе только и говорили что о невинной любви — новом законе — и о бесстыжем поваре: заткнул гостям нос какой-то ореховой повидлой с наваром из мелких дуль — добрый знак для молодых.
У королевы Крезиль было тринадцать сыновей. Старший, любимый внук Клевдаса, Парамонд, остался жить в легендарной истории: первый французский король.
БЕЛИНДА
Во Франции у короля Парамонда годы учения Тристана, Говерналь француз, ему и книги в руки — самая широкая программа: по-нашему Сорбонна, Филармония, Военное Училище.
Тристан живет во дворце Парамонда. Встреча с рыцарями на турнирах и на приемах у короля. Ученые и музыканты за ум, искусство и ловкость гордились своим иностранным учеником. Корнуальский принц у всех на виду, окружен восхищением, любимец короля Парамонда. Об руку с Тристаном идет Айлиль, племянник короля, такой же задумчивый и во всем успешный.
Из рыцарей, гости Парамонда, обращал на себя внимание ирландский великан, черный густой голос. Аморольт — Мориспольто, что означало, рассекает море. Этот
рыцарь смотрел свысока и по росту и сознавая, не найти ему равного себе ни на земле, ни на море.
Тристан вызвал Аморольта на поединок — Аморольт не принял вызов.
— И хорошо сделал, сказал карлик Роккетто, а не избежать: от Тристана тебе будет смерть.
Аморольт смеясь — какие страшные у великана зубы — поднял карлика в воздух и крутя — на память! — а карлик укусил его за палец — на память! — брезгливо шваркнул о пол.
Это было на людях и все заметили: великан принял шутку к сердцу.
Аморольт, не взглянув на Тристана, вышел.
— Эти шутки могут кончиться плохо! — говорили, не поймешь, о Тристане или о карлике, но все сочувствовали и карлику и Тристану.
Еще один рыцарь — все на него пялили глаза: черный щит и два меча, одним двух долбанул оттого, сарацин Паламед.
Этот черный рыцарь снисходительно и добродушно смотрел на молодых и из всех отличал Тристана. И Тристану он понравился и не приходило мысли, что когда — нибудь станет ему поперек дороги.
Аморольт и Паламед диковинки — рыцарям праздник.
Рыцарь Бербес — рыцарь королевны Белинды. У Тристана всегда на глазах: озабоченный и настороже, Тристан бельмо — ни для кого не тайна, кто в мыслях Белинды.
Белинда и Эмер неразлучны. Их не мог не заметить свысока Аморольт и сразу Паламед. На турнирах подруги опоясывали рыцарей и награждали победителей розой и стихами.
Тристан встречался на людях с Белиндой, эти встречи случались как-то само собой — дороги скрещивались — он чувствовал, она зовет его — из ее глаз тянулись к нему руки, и как горяча была ее рука, но ответных слов он в себе не различал, и если выбирать, он назвал бы Эмер.
Говерналь не раз передавал записки от Белинды: она просила о свидании. Но каждый раз Тристан уклонялся.
Говерналь, вспоминая свои любовные рыцарские подвиги, уверен, что это можно и ни к чему не обязывает.
Тристан не поддался.
Казалось бы записками дело и кончится, а оказалось, с этого начинается — Говерналю непредвиденно, а Тристану — прямо по башке.
Про Эмер говорят: семь зрачков или в ее глазах семь драконовых камней: в правом четыре и три в левом — сверкающая Эмер! Ирландка, она знала много всяких приворотов или, как в старину у кельтов, «гейсс», приворот наверняка.
— Научи, как это делается? спросила Белинда.
— Очень просто: ты его подкарауль и, врасплох ухватя за уши, скажи: «позор на твои уши, проклятие на голову, если меня не возьмешь!»
— И это все? — усумнилась Белинда; она ждала услыхать: лунная ночь или глубокая полночь и как у Гоголя кого — нибудь зарезать, да она готова и зарезать.
— Испытанный гейсс, — сказала Эмер, в древней повести о короле Конхобаре этим гейсс Дейрдре приворожила Найси.
— И что же дальше?
— Найси убили, а Дейрдре Конхобар решил выдать замуж, кого она назовет самым отвратительным, и в день свадьбы она ударилась головой о скалу и раскроила себе череп.
— Стало быть она любила Найси?
— Еще бы! Так я люблю моего Айли.
Накануне, как потом вспоминали, Тристан был особенно печален: его глаза заливала печаль.
— Как ты похож на свою мать! заметил Говерналь, любуясь.
— Что ты такой? — остановил Айлиль, — что-то случилось?
— Нет еще, ответил Тристан, со мной такое бывает: все, что во мне вдруг вижу перед собой, я оплетен и эта сеть звучит, и от этой музыки... он не договорил, а ему хотелось скрыться — пропасть.
И это чувство, похоже на вдохновение, было предчувствием завтрашнего дня.
Рано утром Тристан проходил коридором мимо комнаты Белинды и шел осторожно: шагами не разбудить. Вдруг дверь распахнулась и с поднятыми руками Белинда бросилась на него, стараясь схватить его за уши. От неожиданности Тристан резко оттолкнул ее — и она вскрикнула:
ярость и отчаяние вырвались в этом крике, заглушив все приготовленные слова приворота.
Пустой коридор затолкался народом — сбегались как на пожар. Белинда кричала, слов не поймешь, ворот сорочки разорван.
И около нее Тристан.
Нечего и спрашивать.
И сейчас же его схватили и с бранью повели в тюрьму — коноводил Бербес.
В тот же день попал в тюрьму Айлиль. Его никто не схватывал, как говорили о Тристане, а сам пришел в комиссариат и объявил об убийстве Эмер. У Тристана отобрали меч, а Айлиль без всякого оружья: Эмер нашли — задушена.
Король Парамонд был в глубокой печали: Айлилю и Тристану грозила казнь.
Говерналь в отчаянии: его защита Тристана вызывала насмешки, грозили и с ним расправиться: «учитель!».
Тристан на допросах молчал. И разве он мог говорить о Белинде? А его молчание было принято за признание. И его оставили: дело решенное: обвиняется в покушении на изнасилование дочери короля — смертная казнь.
Айлиль, признавая себя виновным в убийстве Эмер и говоря о своей любви к ней, молчит на вопросы, как могло такое случиться?
А было так: любовь исключает веру и при своей «неверной» природе доверчива. Недоверчивая Эмер — ее прием испытания: она поддразнивала, а доверчивый Айлиль принимал за правду все вымышленные рассказы. В поддразнивании есть что-то оскорбительное. И не из ревности, а из чувства унижения Айлиль воспаленными руками задул огонь семи драконовых камней.
Последнее пожелание Айлиля будет смерть, но суд и без его слов приговорил к смерти.
Обоих смертников Тристана и Айлиль развели по камерам ждать решение короля.
Парамонд вызвал к себе Белинду.
Белинда пришла.
— Ты знаешь участь твоего брата и Тристана? спросил Парамонд.
— Знаю.
— Одного из них я помилую: ты решай! — и он подал ей меч, — отомстить за обиду.
Белинда взяла меч.
— Нет, сказала она, без Тристана мне не жизнь.
— Ступай и объяви.
Белинду провели в тюрьму.
Она не зашла к Айлилю проститься, и прямо в камеру к Тристану.
Она долго смотрела в его глаза — искала ли в них ответ или прощалась? — и захлебнув его печаль, подала ему меч.
— Ты свободен.
И в тот день, когда на площади всенародно палач отрубил голову Айлилю, Тристан покинул Францию. И зарево печали заполыхало в его глазах.
А его мудрый спутник Говерналь чувствовал себя верх счастья: так все благополучно окончилось! И был доволен: годы у Парамонда не пустые — в науках и искусстве Тристану не было ровни, а приключение только к славе рыцарю.
И всю дорогу Говерналь будет рассказывать, вспоминая свои приключения, их было на тоненькую книжку, а больше читанные из рыцарских романов.
Недалеко от границы, как переправляться в Корнуаль, их догнал рыцарь Бербес. Письмо от Белинды: она просит Тристана вернуть ей меч.
Тристан передал меч Бербесу, память о своей свободе.
РАССЕКАЮЩИЙ МОРЕ
В недобрый час вернулся Тристан в Корнуаль. Состоялось его посвящение в рыцари. И торжество еще не закончилось, произошли события, перевернувшие строй жизни — и те, кто не замечал в себе привычку думать, задумались.
Как поутру заказное письмо, распишись, не отвертишься, так нагрянуло из Ирландии посольство, принимай. Не с миром, а угроза.
Верховный ирландский король Ленгиз в который и последний раз напоминает королю Марку о договоре с его отцом Феликсом — дань за семь лет — семь лет Марк кочевряжится, королю ждать надоело — «пусть каждый из них возьмет свою правду через меч на поле».
Во главе посольства Аморольт.
Среди рыцарей смущение: поединок с Аморольтом — кому охота идти на верную смерть и своей гибелью опозорить землю.
— Как бы ты поступил?
— Я?
Говерналь вдруг вырос как тогда, в первый раз увидя королеву Елиабеллу, — выбора нет.
— Я тоже думаю, ты добрый рыцарь.
Тристан объявил королю Марку, выступит против Аморольта.
«Сорвет себе шею и нас погубит, подумал Марк и, взглянув на Тристана запретить, поправился: — такие побеждают».
И когда стало известно решение короля: выступит Тристан, Корнуаль затаился. Хотели верить и жалели.
Один из четырех ирландских рыцарей Гарнот встречался с Тристаном на турнирах у Парамонда, был посредником между Аморольтом и Тристаном.
Произошла встреча.
Аморольт узнал Тристана. С каким презрением ошарили его глаза, казалось, вот повернется спиной — не стоит рук марать! — и вдруг весь переменился: вспомнил карлика Роккетто.
Это заметил Тристан и о себе подумал: смерть ходит около, неужто на этот раз не сдобровать?
«Какая чепуха, карлик! — выпрямился Аморольт, — одно мое прикосновение к его плечу, и он тростинкой погрузнет в землю!»
Место поединка ближайший остров Самсон. Будут только двое, без зрителей, не турнир. Один другому смерть, — не назидательных картинок безразличный скелет и не та, когда говорят «человек умирает», а именная: Аморольт или Тристан.
Гарнот на прощание сказал:
— Если Тристан убьет Аморольта, плохо будет для Ирландии, если же Аморольт убьет Тристана, плохо будет для всего света.
Гарнот глядел далеко.
В назначенный час Тристан приплыл на остров и увидя Аморольта, оттолкнул свою лодку:
— Довольно одной, вернется к себе только один из нас.
И начался поединок.
Кто не видел как колошматятся на улицах — эта кипящая всмятка и орех. Тоже и на иконах пишут, взгляните на единоборство Архистратига с Сатанаилом, как различить, который ангел, а который аггел, один заострившийся кулак.
Все смешалось — без лица, без рук, и чей это меч?
Где Тристан и где Аморольт?
И как одно, оба упали.
На земле, у копыт измученных коней — были бы руки утереться! — различаю: Аморольт с разрубленным черепом и Тристана плечо.
Тристан пополз. А Аморольт — раскинутые руки без выползу, а зацепиться за воздух — человек не птица.
Гарнот усадил Тристана в лодку Аморольта — багряный парус — победоносно плыви домой!
Спор решен: победа за Корнуалем, а Ирландии — шиш, потри лоб — без дани и позор.
На пристань сбежался народ гуще мух на падаль. У всех одно имя Тристан — Тристан освободитель родины. Кто-то кричит:
— Да здравствует король Корнуаля Тристан!
Ни ответить, он глаз поднять не мог. Так и взяли с лодки и на носилках к королю Марку.
— Победитель!
Тристан раскрыл глаза. И Марк читает: «обреченный».
Ворожеи и ворожейки — все, кто в Корнуале все знает, день и ночь над Тристаном. Рана на плече — огонь, боль вгладывается глубже. Где и кто ему поможет? и пусть бросят его в море — нестерпимо!
Незваная — таких и нельзя ни покликать, ни отозвать, они приходят сами — она пришла, ее узнали по ее зеленому плащу — фея Син.
Она сказала: «В другой стране».
И пошла к морю.
И Тристана вынесли за ней и положили в лодку и с ним его меч.
Показала она на корзинку с едой, — этого не надо! И положила яблоко и серебряную ветку — ее звук — забвение.
Говерналь сунул под яблоко тетрадь, своей рукой написана: «Сын Елиабеллы».
Фея оттолкнула лодку.
И Тристан поплыл — «в другую страну».
И все видели — впереди лодки две ласточки, скованы цепочкой красного золота — рассекали воздушное море и по их отраженному свету — золотой игре — лодка, уплывая, рассекала море.
СЫН ЕЛИАБЕЛЛЫ
Ирландия. Замок Форгал. Король Ленгиз, королева Эмен, сестра Аморольта, королевна Исольда.
Исольде через мать открыта тайна врачевания. Над Аморольтом трудились обе, мать и дочь, но никакие травы и заклинания — магический «гейсс» — не вернули жизнь Аморольту: от великана ничего не осталось и все его необыкновенное от разможженной головы до крепких ног — земле, одна — единственная память осколок меча застрял в мозгу.
Потеря Аморольта для Ирландии непоправима. — Гарнот прав — таких больше нет и кому стать на защиту: из-за моря грозят викинги, да и у соседей развязаны руки.
Ненавистное имя: Тристан, произносилось с проклятием. И с таким ожесточением звучало Тристан у Исольды: только попадись ей в руки, она отомстит ему такою казнью, чтобы душа задохнулась, покидая измученное тело.
Тридцать дней Исольда лечит Тристана, тридцать дней неразлучны — Тристан и Исольда.
Тристан был ранен отравленным мечом, о яде не сообразили корнуальские ведуны и ворожейки, и Исольда не сразу определила. Леченье было трудное.
Исольда не догадывалась кому она вернула жизнь. А Тристан с первых слов понял, куда его вывело море, и все равно от смерти ему не уйти.
Дни проходят затаённо. Его еще ни о чем не спрашивают — «не беспокоят», но лишь подымется на ноги, тут и жди.
Исольда — вот она какая! — сперва он чувствовал горячие лучи ее рук, а когда раскрыл глаза, он видит солнце ее волос и свет ее глаз.
Пряными травами она мыла ему голову. И вдруг он почувствовал как ее свет проник и горячим разлился, наполнив все его тело — все его существо.
Он поднялся на ноги.
И этот день был первым днем его жизни — его рождение — неразрыв с Исольдой: Тристан и Исольда. И он сказал себе, в ее свете его жизнь и без нее ему не жить.
«В другой стране» ему обреченному открылась жизнь. Вернуть в жизнь могла и фея Син, но дала жизнь Исольда.
Отравленный меч — «гейсс» — приворот судьбы.
Он думал о ней и ждет ее. И если ее долго нет — а это «долго» все укорачивается — он беспокоится. Ею заполнено время. Его слова о ней. Молчание — про нее. Не разделить: Тристан — Исольда.
Любовь Тристана не осталась незаметной для Брагини. Брагиня — помощница Исольды, на Брагине и все заботы о Исольде. Преданная влюбленная в Исольду Брагиня объяснила себе очень просто: «Исольда самая прекрасная из всех во всем свете!»
А как вдруг переменился Тристан, услышав от Исольды о Паламеде: имя сарацына было произнесено не безразлично и у Тристана заныло плечо.
Исольда взглянула на него — в ее взгляде сквозь тревогу и сострадание вспыхнул ответный голубой огонек: она все поняла.
В Форгале праздник: объявлено четыре турнира. Съехалось много рыцарей. Первый победитель будет Паламед. Исольда раздает награды и принимает дары. В это время вместо Исольды будет навещать Тристана ее рыцарь.
В эту ночь ему снился черный сон. Черная — черная ночь перед воротами замка, из черного тумана чуть светясь выступают лица, пробираются к воротам на волю, он различает, но его никто не видит, а увидят — и ему не
сдобровать. И он барахтается в черной гуще ночи и никуда не скрыться.
И день, как эта ночь, казалось, никогда не кончится: она не пришла и не придет.
Томясь, он вдруг вспомнил свою чудесную серебряную ветку — дар феи Син все забыть. И серебро осветило ему память в ту обреченную ночь, когда умирая он плыл и как на рассвете завидя замок, как рукой он поднял ветку и зазвучало наполняя музыкой море до берегов, и там услышали и поспешили на помощь, но как его подобрали из лодки и перенесли в замок, он не помнит.
Где его серебряная ветка? И его меча не видно и тетрадь заслонил меч.
В час Исольды к Тристану вошел Гарнот. Тристан его узнал, но Гарнот не сразу. Гарнот, как и все, занят турниром, на языке черный щит Паламеда, его победа, имена рыцарей — Будас, Кен, Бодемай, Кажен, случаи и происшествия, это будет долго повторяться, забить время.
Гарнот все выложил, больше говорить не о чем.
Тристан молчит.
Гарнот вглядываясь:
— Сын Елиабеллы...
Тристан никак не отвечает, он только... его тетрадь цела, иначе откуда же «сын Елиабеллы?»
— Твоя мать из Елианоса — Елиабелла.
Гарнот припоминает: жена Мелеада, увела лесная фея. Мелеад брат короля Марка, Тристан?
Тристан посмотрел в упор — и печаль осветила память — Гарнот узнал его.
И это было так неожиданно и невероятно, чувство раскололось: обрадоваться? — Тристан не погиб, в чем был убежден Гарнот, и страх: неминуемая гибель.
— Твой меч тебя выдаст.
— Имени моего нет.
— Твой меч попал в руки Кушану, музейная крыса, по осколку Аморольта восстановит твое имя и ты пропал.
Тристан ошарашен: о своем расколотом мече он только что вспоминал, об осколке Аморольта в первый раз слышит, — прямая улика.
— Четыре турнира. Не до тебя. Не надо медлить. Ты выйдешь на прогулку — поверь мне, я все устрою! — и с прогулки не вернешься.
— А Исольда?
— Ей я все скажу. Ты согласен?
Тристан не отвечает, себе он ответил:
«Лучше б убили меня».
Гарнот Исольде.
Какая грозная тень прошла по ее лицу — Гарнот испугался. Тристану конец! — но другая прозрачная тень сдунула злую: в первый раз ее чувству отозвалось слово: «люблю».
И когда Гарнот передал ей свою мысль о побеге — спасти Тристана — она ужаснулась: расстаться навсегда.
В ночь Гарнот вывел из замка к берегу моря. И как тогда на острове Самсон после поединка с Аморольтом, усадил его в лодку: «плыви домой».
Домой? Но где этот дом, куда плыть, покидая дом сердца? И боль нестерпимей отравленной раны. В его глазах Исольда сквозь сеть «никогда».
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Долго ли, коротко ли плывет Тристан в своей утлой ладье по бурному морю.
Было ему — пусть бы волны зальют и опрокинут лодку и море поглотит его, или пусть ветер ударит лодку о камень и его раскроенный череп не соберет осколки дразнящей памяти. И нет ему на чем бы успокоиться, скрючен отчаянием.
А ведь это неверно, будто в отчаянии не до еды — ему захотелось есть.
В лодке, куда ни загляни, мешочки и свертки — о запасах заботилась Брагиня. Среди консервов на дне голландский сыр, под сыром тетрадь в синей обложке «Сын Елиабеллы», а на сыре меч. Меч оказался не тот доказательный, а архаический, зазубренный времен пиктов — Гарнот по спешке схватил что ближе лежало; впрочем, не важно чей — обличать больше некого.
Тристан навалился на сардинки.
Потом он стал глядеть по сторонам, замечая и небо и берега. Приходили слова, но записать-то нечем — ни стило, ни чернильного карандаша. Какие серые скалы — голый камень.
И видит — сорвалось зеленое облако и к нему, все ближе — и он узнал ее, это она положила ему в лодку серебряную ветку и яблоко — фея Син в зеленом плаще. Она наклонилась к нему и голос ее зазвенел серебром ветки.
«Ты на себе узнал, какая ваша жизнь: распря, вражда, война, разлука всегда и везде. Я поведу тебя в другую страну, мы этого не знаем, все по- другому».
Он поднялся и пошел за ней к краю — лодка остановилась — и спрыгнул в ее стеклянную лодку, и по вспенившимся волнам они помчались к закату.
Тристан очнулся: его лодка подходила к Тантажилю, — а на пристани народ, гуще мух на падаль, кричат:
— Тристан! Да здравствует Тристан!
В Корнуале праздник: день рождения короля Марка — столы. Распоряжается Андрет, племянник. Для Тристана этот двоюродный брат впервые.
Появление Тристана из «другой страны» встречено, как с того света. Поминалась фея Син — ее колдовство: воскрешение мертвого. Одни смотрели на него с любопытством, другие — со страхом.
Как о сне рассказывал Тристан о своем путешествии в Ирландию, повторялось имя Исольда, «всех прекраснее во всем свете».
Чудесное приключение в замке Форгал всеми было принято как доказательство силы волшебства и что может сделать фея если захочет, имя же Исольды произносилось совсем не в сказочном, а в житейском.
Ближайшие советники Марка были озабочены судьбой Корнуаля — кому Марк передаст королевство? Все были убеждены в гибели Тристана, а другой племянник Андрет из таких, что надо еще подумать, и наседали на Марка жениться. «Ты, говорили, бык добрый, тебе надо телку». Да и карлик Мядпауп — такая стала привычка обращаться к королю: «бык». Марк и сам подумывал, но где искать королеву, не в Нанте же — Корнуаль после победы Тристана самое могущественное королевство Большой Земли.
Загадку разгадал случай.
Поутру Марк возвращался с прогулки, над головой пролетали ласточки и уронили на землю — что-то
блеснуло, Марк нагнулся и поднял золотой волос. «Судьба мне!» подумал он и спрятал золотой волос.
И когда вечером в кругу советников поднялся разговор о женитьбе: «ты бык добрый, тебе надо телку!» он вынул из кармана ласточкин золотой волос:
— Та, чей этот волос, и будет королевой.
Все потянулись посмотреть поближе, только это нисколько не решает, чей же?
— С головы Исольды, сказал Тристан.
И все одобрили: кому же больше.
Подумал ли кто, а может и подумал, да не сказалось: Тристану возвращаться в Ирландию, откуда он только чудом спасся: Ирландия гнездо обиды и сеть мести и в первую голову Тристана.
Марк рассказал о ласточках — судьба!
И Тристан подумал про себя — возвращение: разве не судьба? — И то, что казалось невозможным и никогда, вдруг сбросило отрицание «НЕ» и «НИ» — снова встреча с Исольдой.
Говерналя занимало новое приключение. Он понимал, как и все, сватовство — игра не веселая, но верил, как и все, в звезду Тристана. Тристан освободитель Корнуаля!
Тристан возвращался в Ирландию на верную смерть. И он был ко всему готов, лишь бы увидеть Исольду.
ТРИСТАН И ИСОЛЬДА
Посольство из Корнуаля взбудоражило Ирландцев. Тристан, победитель непобедимого Аморольта, ненавистное имя, вызывало раздражение и страх. У кого только не чесались руки и кто не искал себе надежное убежище, хоть под землю уйти, хоть на дно моря — у страха глаза известно.
Король Ленгиз от неожиданности развинтился и не соображает: убить ли Тристана, мстя за Аморольта, или самому вытягивай шею. А когда узнал, не с угрозой посол, а сватовство короля Марка, протянул гостю дрожавшие руки.
Исольда согласилась: родине жертва, сердцу тайная любовь.
Исольда дала согласие быть женой Марка, она поедет с Тристаном в Корнуаль, будет с Тристаном неразлучна, а как дальше, об этом она не подумала: неразлучное ослепило ее.
И когда о помолвке Исольды за короля Марка всенародно объявили, напуганные поняли, что все это значит и всем стало в дурацкую улыбку и в беспечное махай руками: Корнуаль соединялся с Ирландией, ни о каком вооружении не надо думать, трать на табак и чего хочешь.
Король Ленгиз не ударил в грязь: на празднестве в честь Тристана можно было видеть четырех королей Ирландии и много знатных рыцарей, и когда появился Агизо, король над ста рыцарями, мечи, щиты, шлемы наполнили стальным звоном и блеском серебряный зал.
А на турнире выступил Паламед.
Встреча с Тристаном оказалась роковой для непобедимого сарацина: черный щит упал перед белым Тристана.
Исольда — голубо-белый плащ, алый щит — всех прекраснее на всем свете, поцелуем увенчала победителя.
Сторонники Паламеда говорили, будто Паламед в угоду Исольде поддался Тристану, но что он себя покажет и овладеет Исольдой.
Какая-то не похожа ни на кого дамуазель, слепая, расталкивала всех, ища победителя, и повторяла «Самайн» и никто не понял, к чему поминался «день мертвых».
Начались сборы.
Тристан живет в королевском замке. С Исольдой неразлучен, как в опасные дни, когда неузнанный подымался волшебством Исольды от смерти к жизни. Отъезд откладывается. А скоро зима. Ленгиз беспокоится: что скажет Марк? да и подозрения: близость Тристана и Исольды.
Сон предвещал беду Тристану — так растолковали мудрецы, и гибель из-за Исольды.
Королева Эмен сказала:
— Любовь, какое это горькое счастье!
Говерналь и Брагиня у Эмен: оглянули в последний раз приданое запирать сундуки, Эмен подала серебряную фляжку.
— Марку и Исольде дать, когда будут в постели. Глотка довольно — слаще меду — довеку крепко. Да берегите, не разлейте, от духа станет.
Посольство провожал рыцарь Гарнот: он будет на свадьбе от короля и королевы. И не мог скрыть, поглядев на Исольду, как был бы он счастлив, когда бы вместо Марка был Тристан. Дважды в жизни прощался с Тристаном, желая счастья, а на этот раз — чего пожелать осужденному на казнь?
САМАЙН
Утро было серое зимнее. В полдень подул ветер, и в ранний вечерний час загудело море.
Канун Самайна — день мертвых.
Все, что на земле и под землей, на море и на дне моря разворотило, обнажив нутро — сердцевину жизни — ярое, негасимое и несказанное, в закрутье звучит — кипь, клокот, крик.
Бурное настежь и моего раскованного живого — сквозь дождевую проволоку — заслону моим глазам — гремит! — покачу подмоторной перекатью бурного взвыва — гремит!
Дикая пламень — сверканье кристалла — лебединые перья.
И этот ропот сквозь своевольное мое хочу, нет власти заглушить — терпенью конец — отчаяние крючит руки сорвать сердце. Под угрозой расправиться с жертвой и самому погибнуть.
Дикая пламень — сверканье кристалла — лебединые перья. Вымыть — размолоть — рассечь — обвить — обрушить, с головы до ног — сарафан!
Матросы на слова Тристана помянуть всех мертвых, затихли. И Тристан оставил палубу.
Тристан и Исольда.
Грохот драконовых камней. Единственная мысль: минует ли? Уши слушали и из себя слышали похожее — слова сгорали, и мучило молчать. В море ее тысячелетних
глаз вспыхивали драконы, его печаль изливалась смертной тоской.
всегда и всюду.
Серебряная ветвь — белые цветы — звучит сквозь звяк и клокот буреморя.
— День мертвых, — говорит Тристан, повторяя только что сказанное матросам, — поминовение усопших матерей, сестер, отцов и братьев.
И вышел за вином.
Я вздох,
я свист
буря
резкий ветер
зимняя ночь
крик
рыданье
стон
я твоя любовь, Тристан!
всегда и всюду.
Исольда одна. В ее глазах не страх, терновый венок любви.
— День мертвых, любимых и любивших, моей сестры и моего брата Байле и Айлен.
Над твоими трудными бровями
над печалями неутоленных глаз
сияет месяц...
Рыцарь королевы Елиабеллы забился в угол под канат, шепча предсмертное — шум густого снега ему казалось,
вьются птицы, кружатся над кораблем поживиться парным мясом.
Брагиня — сложены крестом руки, она не прячется, она — на волю Божью:
«Ради моей любви к Изотте!»
А над головой — ад: еще один такой удар и корабль разнесет в щепы.
Видят ли они, или кажется, или уже в стране блаженных и среди сидов Тристан. Что говорит Тристан, невозможно расслышать: «Исольде дурно или...?» Говерналь соображает: «вино». И опять забота: матросы забрали все запасы на помин усопших. И что еще осталось, посуда опрокинута, впотьмах не разобрать, он схватил из груды — и то счастье — серебряная фляжка, и в руки Тристану.
С вином вернулся Тристан к Исольде —
— За всех усопших!
В слабом свете свечи блеснуло серебро и осветило память: Сидония, ее серебряная фляга — яд.
— В детстве мачеха меня хотела отравить, а по ошибке отравила своего сына.
— В жизни нам вместе не быть и только в смерти неразлучны.
Исольда все поняла, взяла чашку и поднялась.
— За всех усопших!
Серебряный яд был нежнее и тоньше всякого приворота, тянуло еще и еще до последней капельки — до дна.
Мелкие сухие листья, водопад листьев — цвет белой бронзы — и на душе легко и простор.
И руки их сплелись неразрывно.
«Если это называется смерть, пусть она длится вечность!»
А кругом со дна моря и сверху с неба разверзалась поднебесная насыпь, поддонные холмы и прибрежные бугры и могильники — час сидов, когда мертвые выходят из могил и разбредаются среди живых. С вечера были погашены все огни — новый живой огонь озарил кромешную ночь, вся земля запылала в кострах.
Над твоими трудными бровями
над печалями неутоленных глаз
сияет месяц.
В твоих руках поводья нахмуренных звезд.
Обод солнца — дуга
И гулкие кони — черные вихри —
алчная ночь! — мчат по серебру дороги.
Говерналь очнулся — его ударил сквозь скрежет, вой и пену самый человеческий голос — чистейший, чище ледяных ключей и звонче, кристальный по лесному кукуя. Странно, откуда? И не случилось ли какой беды с Исольдой?
Отведя руки, одну в левую сторону, другую в правую для равновесия, шарахаясь, дотащился до двери Тристана и заглянул в щелку. И ровно б в зубы его дернул нелегкий, от щелки откачнуло, глотнул и снова — влип.
Что он там увидел, а верно нечаянное что-то, только поматывая головой, он отлип, пятясь, отошел от двери и прямо на Брагиню.
И не нарушая окликом ее молитвы, лишь осторожным подщупом потянул ее за рубашку и как козу за волосяной ошейник, потащил к двери.
— Стой и смотри!
Брагиня прильнула к щелке и отшатнулась.
— Мы пропали!
Брагиня догадалась в чем дело, конечно, Говерналь в вине обознался! — но куда там проверить: все вверх дном и перебито в осколки.
— Оба мы пропали!
Какой это был печальный рассвет.
Буря угомонилась. И не о пропаде извывало море, колебая в одно неразделимое — Тристанисольда.
СУДЬБА
Это было во вторник — неделя Самайна — когда искалеченный бурей корабль вернулся из Корнуаля с Исольдой.
— Да здравствует Тристан! — встречали Тристана, и в это третье возвращение крик был еще живее: Тристан
победил Аморольта, Тристан победил свою смерть, Тристан привез из Ирландии солнце.
Марк, взглянув на Исольду, подумал:
«А и вправду, ее золотые волосы затмят золото солнца, а глаза — канул и не один век и не счесть миров чернее и самого черного напева».
Свадьбу разыграли по- королевски.
Тристан в тени. Всюду и все Андрет, имя с вылетом — дрет. И наперекор выкрикивается любимое «Тристан».
За свадебным столом Марк поневоле много пьет и киселеет. Размазывая слова, бахвалился — да и есть чем, такой королевы ни у одного короля и равной не будет, Исольда! И кого-то благодарил, отводя глаза от Тристана. И по-пьяному прорвало:
— Чего ты так смотришь, чай не в гроб кладут!
Тристан опустил глаза погасить печаль, а на сердце ныло.
Пир окончился без задних ног: гости расходились, держась передними за стенку, а кто ползком.
С пожеланием — песнями проводили молодых: карлик Мядпауп красным саксаганом соро́ча передом вычмокивал воздух.
Марк, не дожидаясь церемоний, улегся на вспышенную кровать лицом к ковровой стене, и притворился, спит: чувствовал он себя неважно: под сомкнутыми веками плыло.
А еще долго величали новобрачных, дрязня быка и ободряя телку. Исольда и ее свита стояли у постели короля налегке — в длинных сорочках.
В комнате было жарко натоплено и по- церковному, дымясь, горели свечи.
И когда, наконец, после воя и прибауток наступило время оставить новобрачных и все свечи были погашены, Исольда вышла с Тристаном. А Говерналь, стоя за Брагиней, стал подпихивать ее руками под теплое место и выпихнул к краю кровати. А сам вышел.
Брагиня робко подложилась под одеяло, подогнула ноги, упираясь теплым местом в каменную стену, как ей кажется спина Марка. Если бы она легла навзничь, ночь прошла бы спокойно. Марк и на самом деле заснул, но пригретый Брагиней, повернулся на другой бок носом в спину Брагине.
В коридоре, у дверей спальни, примостился перед микро Говерналь.
Как всегда после взбудорада долго откашливался дом и когда успокоился, еще долго Мядпауп хихикал, потом принялся сурьезно икать. Говерналь прислушивался, но зачем-то стал вглядываться и заметил карлик таращится, а на локоть от карлика по одной линии Мядпауп, как если бы он был не карлик. Тут Говерналь сказал себе: «это предсонье» и незаметно заснул. И вдруг слышит: с эротическим вздохом «Изотта!». Говерналь очнулся, а ему взагривок и резче «Изотта!».
«Дура». Говерналь понял, встряхнувшись залихватски, как какой — нибудь «Paris vous parle» «звучно постелил в трубку: «Марк, король Корнуаля, на ирландской королеве Исольде «аженился!».
Завернутую в багряную парчу пронесли Брагиню в комнату Исольды.
И за окном поднялась неистовая воздушная мракобесь: свист в два пальца, урчанье грудо — брюшное, саксофон. Кудa спать и даже натюкавшийся до поплавка, вскоча, вытаращил глаза, не знай бежать, или забиться в щелку.
Андрет, накинув на себя что-то неподходящее, высунулся по пояс из окна и крикнул прекратить безобразие и дать покой новобрачным:
«Завтрашний день всякому в глаза показана будет ирландская кровь непорочной молодой королевы Исольды».
И вправду, с утра началась демонстрация. Народу набралось, как на проводы осужденного на смертную казнь. Наряженные чучелами носили по улицам всем напоказ окровавленную сорочку Брагини, выплясывая под скрипку мелкой семенью, и совсем ни к чему тут и там выжигивалось из горлодёра в честь Исольды «да здравствует Тристан!».
С утра поздравители.
Марк был очень доволен и хвастал перед гостями, выхваляя достоинства жены: он поминал тесные Иверские ворота, достопримечательность Москвы, снесены в Революцию, а ноги Брагини сравнивал с копченым угрем. Быка подзадаривали.
Исольда слушала окаменев.
Весь день Брагиня не показывалась, она оставалась в комнате Исольды, она была особенно хозяйственна —
разбирала белье, вздыхая. А вечером, и это заметила Исольда — тихонько пела.
«Изотта, — сказал Брагиня, — может быть мне опять за вас пойти?»
Исольда ничего не ответила: наступил час — неизбежно. И это не по долгу клятвы — зарегистрировалась в мэрии, а по долгу любви — разлученная судьбой она своей жертвой будет неразлучна с Тристаном.
Долговая связь жертва — проклятие человеческой судьбы! Жертва Исольды по долгу любви к Тристану; Тристан исполнил свой долг: привез невесту Марку, — жертва не расставаться с Исольдой. Брагиня исполнила свой долг — ее жертва долг верности Исольде.
Редкий случай: жертва обернулась в удовольствие: в первый раз с недобрым чувством к своей Изотте — с затаенной обидой, с потайной жалобой судьбе, проводила Брагиня Исольду к Mapку на свое завидное место.
Вся в себя, Исольда на нее не посмотрела. Она взглянула на Тристана — вся и какой поток печали ей ответил и проводил ее до двери спальни.
Была тихая ночь. На другой день неинтересно, весь дом непробудно спал, заснула и Брагиня. А Тристан все спрашивал: почему все так, а разве не могло быть иначе? И на почему не было потому что, а не иначе — только так.
ИЗМЕНА
«И с того часа их любовь не иссякла и от этой любви им было большое горе и нет человека, который бы поднял столько муки из-за любви, как Тристан и Исольда».
Эти слова я читаю на красном тисе, вырезаны «огамом» столбиком в виде бровок и ресничек, косых и поперечных. И во всех хрониках, писанных нашими буквами на бумаге и телятине (пергаменте) повторяется единодушно о перевернутой любви — о Тристане и Исольде.
Есть две смертельные болезни: любовь и ревность. Отравленный любовью неизбежно заболевает ревностью. Но ревностью заболевают и не по любви к другому, а только по самолюбию. Имя этой ревности — зависть.
Тристан в пламени любви и чего бы не случилось с Исольдой, пламень его не погаснет. Но о какой любви, когда говорят о Марке?
Исольда самая прекрасная во всем свете, корнуальская королева, а Марк король Корнуаля — и все ему завидуют и идет молва, не по носу табак. Но он уверен, он избранный: перст судьбы — ласточки бросили ему золотой волос с головы Исольды, а Тристан, рискуя жизнью, одолел все опасности — победил ненависть ирландцев, вывел корабль из пасти бурного Самайна и привез ему его суженую — единственную в мире Исольду.
Первое время — медовый месяц — гордо самоуверенно торчал королевский нос: король Марк и королева Исольда.
Когда Андрет говорил с Тристаном, глаза его, щурясь, наливались скорбью. Скорбь за бездарность: ему никак не угнаться за Тристаном и Тристан своим превосходством его унижает.
Надо устранить Тристана и тогда не будет сравнения: Тристан и Андрет.
Тристан и Исольда: когда он оставались одни, их руки невольно тянулись — их существо едино и нераздельно, разделенное судьбой при появлении на свет двух в земную жизнь: Тристан-Исольда — Тристан и Исольда.
А стало: Марк и Исольда — судьба. Но разве существо Тристана-Исольды покорно судьбе — непременно выбьется на свет.
Марк ничего не замечает. И на что ему жаловаться? Исольда по долгу жертвы во всем ему послушна. А замечает, кому до Исольды никакого, но кому мозолит глаза Тристан: о измене открыл глаза Марку Андрет.
Марк насторожился.
И Тристан с глазу понял перемену и в глазах и в голосе Марка: горло выдаст, как ни прячься. Да и Говерналь предупреждал: будьте осторожны.
— Ночные свидания в саду в беседке, — донес Андрет.
В поздний час Марк залез на дерево с ружьем — придут — угостит. Они пришли — а руки их, ветви дерева, потянулись друг к другу. Но тень Марка резко стала между ними. Тристан опустил руки.
— Я хочу просить тебя, Исольда, — он не сказал Изотта.
Она поняла и отошла за тень.
Тристан продолжал:
— Заступись! Вижу Марк в чем-то меня подозревает. Начинаю догадываться. Мне лучше вас оставить.
Тень метнулась и пропала.
Слышно было, как грузно сошел Марк с дерева, и шаги — из сада.
— Изотта, разве я могу покинуть тебя! Я живу, потому что ты есть на свете. Меня можно уничтожить, но моя любовь — —
Наутро Марк вызвал к себе Тристана: поручение — объехать Корнуаль и острова.
РАЗЛУКА
Дается человеку дар — любовь и с любовью дар — разлука: испытание любви.
Исольда одна. Скучно. Я говорю по- русски скушно. Надо затолочь время и ждать. Ждать — жить. Сроки возвращения откладываются. Невыносимо жить.
— Какая вы стали раздражительная, Изотта! — сокрушалась Брагиня, и говорила о Тристане.
В разлуке живет имя, маня и лаская, живее человека.
И все это на глазах у Марка. Как было не заметить, и без Андрета ясно — и как хорошо он придумал удалить Тристана. Он верил: разлука погасит, и не догадывался, что разлука — крепь.
Марк верил в свое счастье. Все ему дается без труда — «чужими руками» добавляет карлик Мядпауп: земля, власть, слава и Исольда.
Выдав за свой сон, он рассказал Исольде сказку о чудесной розе.
«Не в нашей земле, не близко, не далеко было королевство и в этом королевстве все было хорошо и красно. А всего краше — в королевском саду розовый куст.
— Королевство мое, объявил король, но розовый куст не мое. Кто сорвет цветок, тому и куст.
И кто только ни пытался взять цветок, да все мимо рук — не дается.
А пришел никому незнаемый из чужой земли рыцарь и сорвал цветок. Всем было в удивление, ждут: заберет
и куст. Но когда рыцарь потянулся за кустом — куст ему не дался».
— Неправда, сказала Исольда, — кто взял цветок, того и куст.
— В снах и в сказках чего не бывает, сказал Марк, но случается и в жизни.
Марк думал о Тристане: Тристан достал ему Исольду — розу, но сколько б ни протягивал руки, Исольда никогда его не будет.
Исольда думала о Тристане: Тристан взял ее розу и вся она — розовый куст — его.
И вдруг слова сказки: «чужой рыцарь взял розу» обернулись к ней ее тайной: не намек ли это на Самайн? и невольно выговаривается имя Брагиня. Знают тайну только двое, Говерналь не такой, а Брагиня, она не мудрая, сболтнула? Марк проверяет.
«Всего можно ждать!» — гнев вспыхнул и погасил память, а мысли закружились.
Исольда — кипела: не поговоря, не глядя, она посылает Брагиню в лес собрать целебных трав. А провожатым шепчет, они поняли: они все исполнят, из лесу вернутся с травами одни.
«И концы в воду!» договаривает Исольда беспощадно.
Брагиня ничего не подозревает; сердится Исольда, но Исольда всегда на нее покрикивала. В лесу встречая, каждую траву зовет по имени и стебли льнут к ней, по своему здороваются. «Убийцы» медлят: рука не подымается. Бродят скучные, зашли в такую деберь — сырой мох. Пора.
— Стой, говорят, прощайся с белым светом и прости нас: так нам велено.
Брагиня остолбенела: в ее глазах ее любимая Изотта — какая горькая расплата за любовь! Она заплакала — человек человеку слепой голодный зверь! И просит вывести ее на распутье.
— Привяжите меня к дереву — там ходят звери.
Они так и сделали: вывели ее на ростань дорог, скрутили ноги и руки крепко к дереву. Рады, не этой рукой, а лютый зверь кончит. И ушли.
Привязана, не выскочишь — так ей на роду написано! — но умирать кому хочется! — шорох, треск ветки ей жало, человек не пощадил, откуда же темному зверю?
Но это не лиса, не заяц, не волк, не медведь, а проезжал той дорогой — путь к королю Марку — рыцарь Паламед.
И видит, привязан к дереву человек, а не кричит. Подъехал ближе и узнал Брагиню. И она узнала непобедимого сарацина: черный щит, два меча.
Он освободил ее, спрашивает за что?
И она повторяет:
— Изотта, я не виновата.
— Да жив ли Тристан?
— Тристана нет, уехал по поручению короля Марка, не было кому заступиться.
Паламед продолжает путь к королю Марку и с ним Брагиня.
«С Брагиней покончено, языка больше не будет, бояться нечего» — эта гневная мысль успокоила Исольду, гнев остыл, и она одумалась: если бы Брагиня проболталась о Самайне, то как же ей утаить было о своей жертве? И разве Марк чем — нибудь намекал? И при мысли: она не так поняла сказку Марка и напрасно обвинила Брагиню, Исольта ужаснулась.
«Вернуть!» — и крик надежды: еще не поздно! — и молотом отчаяние: поздно, расправились!
«Тому, кто ей вернет Брагиню, она все отдаст!» — повторяла она.
Она нарядила погоню в лес, торопя и отчаиваясь и надеясь.
И ждет, как в лесу ждала Брагиня. Топот копыт очнул ее и вывернул: убийцы? или люди, посланные ею: поздно.
«Я все отдам, кто вернет мне!» — кричало в ней.
Но это были не убийцы и не с вестью поздно, она видит: Паламед и за ним — Брагиня.
И без света дом осветился — кто в жизни терял по своей вине невозвратно, и потерянное возвращалось, поймут о каком я говорю свете.
Паламед и мечтать не мог о приеме, как встретила его Исольда: он не Брагиню, он ее скрученную душу освободил.
Музыка. Начинаются танцы. Никогда не бывало в доме Марка такого веселия. Не узнать Исольды: далекая, недоступная, она вдруг со всеми своя — или это грех соединяет людей, или обрадованность человека, открытая дорога к человеку?
Марк и Паламед. Шахматы. Ноздревский задор. Выиграй: к чему рука коснется, твое.
Марк никогда не проигрывает.
Вокруг игры стена, любопытные. Подошла Исольда. Марк проиграл.
— Король Марк проиграл! — говорит Паламед. Поднялся и за руку Исольду: — мое!
— Король Марк проиграл Исольду.
Музыка. Танцуют. Звонче. Вскачь — из — под каблука взлет и плавь пальцев рук спружит:
«Паламед — Исольда!»
Вьется в вихрь.
Из света свечи — свечи гаснут — иссвет.
— Это я
вздох
свист
буря
резкий ветер
зимняя ночь
крик
рыдание
стон
это я, моя любовь, Тристан!
Зеленый плащ — зеленая волна — фея Син.
Исольда рыдает.
Эти слезы — пепел сожженных мыслей — безответный голос, эти слезы — сухая земля, голый камень.
Очнулась и пошла: зеленые драконы сверлят ей путь.
Это я
вздох
свист
стон
Исольда и Брагиня. Паламед прощается с Марком, Исольда прощается с Брагиней.
Карлик Мядпауп кричит вдогонку:
— Прощайте, будьте здоровы, пишите!
В свист и бурю росой проникает серебряная ветка, навевая — «как хорошо, мне ничего не надо!» И дом погружается в сон — поехали в страну блаженных.
И когда поутру в канун Белтене вернулся Тристан, его глазам предстало зрелище, подлинно Мамай ночевал. Не только подробностей, а и с чего началось, толком ни от кого, одно — слово в слово:
— Марк проиграл Паламеду Исольду и Паламед ее увез.
Марк жалко Тристану:
— Верни!
Тристан безразлично:
— Верну. — И вдруг, как в детстве, заступаясь в последний час Сидонии: «таких огнем жечь», вся печаль его вспыхнула костром: — «я верну Исольду не тебе, а для себя!»
БЕЛТЕНЕ
Всю ночь Брагиня, как и все в доме, крепко спала, а Жучок не спит: где Исольда? На каждый шорох он бросается к двери, прислушивается. Нет, не она и медленно возвращается к кровати Исольды в свой уголок. И на каждую воздушную поветь он подымал голову и вчуивал. Нет, это не Исольда. Он еще себе не говорит: потерял, но смутная мысль о потере беспокоит.
Поутру Жучок через все комнаты выбежал из дому, обошел двор. И за ворота по следу на дорогу. И побежал. Бежит дольше чем мог — звери знают свою крайнюю меру — а куда там догнать! И назад шел, дыша. И виновато вернулся в комнату.
Брагиня плачет. И он понял, оттого она плачет: Исольды нет и не вернется. И комком подступало к горлу: не вернется.
Вчера, как ехать с Паламедом, Исольда переоделась, на полу около кровати ее скомкнутое белье. Жучок забился в самую середку. И не может передохнуть — так колотится сердце.
«Исольда, освободи меня, спаси — в чем виноват я, прости меня, Исольда!»
Завтра Белтене — праздник 1-е мая. Брагиня собралась пойти посмотреть на костры, как через огонь прогонят скот и будут по искрам и пеплу гадать. Покликала Жучка. Не слышит. Куда запропастился? Еще раз: Жучок! — не откликнулся. «Пойду одна».
В полутьме, проходя мимо кровати Исольды, наступила на брошенное неубранное белье — и отдернула ногу: показалось на мягкое наступила: змея? Зажгла свет и, отведя руку, ворох встряхнула — и не змея, Жучок мягко, черной бархатной куклой, упал на пол.
— «Жучок!» — наклонясь, дотронулась она погладить. Но он не пошевельнулся: из его глаз глядела смертная тоска.
Потом скажут со слов Брагини: собака нанюхалась в Самайн любовного зелья и дня прожить не могла без Исольды: тоска задушила: «звери верней человека».
Да правда ли сила любовного зелья случайная: Жучок был с Исольдой на корабле в Самайн? Есть что-то покрепче, перед чем бессилен и самый верный любовный отворот: разлука, эта извечная неразрывность жизней: Жучок и Исольда, Тристан и Исольда.
* * *
Как все случилось, какие были проводы и были ли после выигрыша, все стерлось в памяти. И не музыка — светлое серебро ветки — чары забвения, а счастье от счастья. Паламед все забыл — в его глазах Исольда, его Исольда — цель его жизни и подвигов.
Невероятно! Выигрыш — судьба. И что еще невероятней: Исольда покорно приняла. Он не смел сказать с ней ни слова, не решался посмотреть ей в глаза, он только чувствовал ее — свое счастье!
Ночь — черный щит темнее ночи и с серебряным блеском конь.
Встреча: рыцарь Гирляндет.
Рыцарь Гирляндет, отчаянный забияка, в поисках фортуны не пропустит случай и даже во сне, ляжет отдохнуть, а над головой повесит на шесте щит — вызов.
Паламед узнал Гирляндета: этого забияку он и без меча сшибет, только сунься.
И вот судьба! Гирляндет своим корявым мечом разрубил гордую голову сарацина.
Не веря себе, он ухватил мечи Паламеда — венец его славы! — «да заодно, подумал, заберу и эту», он был уверен, бродячая дамуазель, но когда увидел, что это сама Корнуальская королева, испугался. Да скорее грех с рук, еще скажут, похитил! отвез Исольду в ближайшую башню
и сдал на руки дамуазель — хозяйке башни. Завтра же он победитель Паламеда поедет к королю Марку известить: спас королеву.
И когда на счастливой дороге Тристан наехал на убитого рыцаря и узнал Паламеда, отлегло на сердце, но где Исольда?
Едет он, не зная куда.
Глубокий вечер. В лицо ему гарь — зажигают костры. Где Исольда? И чудятся всякие страхи — страшные мысли и он не может отвязаться, едче гари. И вдруг потянуло зеленой волной и он из горечи увидел зеленый плащ — фею Син.
— Туда, показала она, — я тебя провожу.
Он повернул голову по руке феи и увидел башню.
— Там ты найдешь Исольду, сказала фея.
Он повернул в сторону — в его глазах башня.
Надо было совершиться на тайных путях жизни: Исольде потерять Тристана, Тристан нашел ее.
В этой башне они вместе проведут ночь — канун Белтене, эта башня будет им, как канун Самайна был для них корабль.
Фея Син поднялась к ним: эта башня ее владение, они ее гости.
Ярко светила луна.
— Завтра я должен отвести тебя к Марку, — говорит Тристан, — наша последняя ночь.
И печаль его глаз синим потоком заливает ее бездонный из веков встрепенувшийся взгляд.
И они плывут в лунной волне нераздельные, разделенные на земле: Тристан и Исольда.
* * *
Утром в день Белтене приехал к Марку рыцарь Гирляндет, победитель Паламеда: сворочена скула и фонари под глазами. Ночью с мечами Паламеда, проезжая сквозь
костры, он встретил рыцаря Генелона и, как водится, вызвал на поединок. И тут вышло некстати — неожиданно Генелон скувырнул его пошарить носом и как победитель завладел мечами Паламеда да и его меч себе прикарманил.
Гирляндет приехал к Марку сообщить о Исольде: похищенную королеву он отбил у Паламеда: Паламед убит, а Исольду он отвез в ближайшую башню.
Гирляндет нарисовал на блокноте башню и стрелками — куда — повернуть с дороги.
Андрет, Брагиня и Говерналь в сопровождении Гирляндета немедленно отправились в поиски за Исольдой.
И вправду, на дороге наткнулись на убитого Паламеда — и черный щит не огородил от смерти — тут же стоял его конь. Повернули в сторону к башне.
Но сколько ни искали, не нашли башню. Так и вернулись одни — без Исольды.
Не возвращался и Тристан.
ПЛАВАНИЕ ТРИСТАНА И ИСОЛЬДЫ
Они плывут — открытое море.
— Я знала, ты найдешь меня и опять мы будем вместе.
— Все мои мысли о тебе, Изотта.
И на них глянул остров. Они вышли на берег.
Пустынно. Ветер, скрипя, завивает песок.
— Смотри, какой след! показала Исольда.
А это был след не простого зверя: лапа собаки с острым лошадиным копытом.
Дальше идут — тот же след. И им стало страшно.
— Мне было страшно, а вдруг я потеряю тебя.
— А мне: не найду тебя.
И они вернулись на свой корабль. А когда они шли, страх подхлестывал, оглянуться не смели.
Со всех сторон острова на разноцветных конях скакали всадники — кони желтые, зеленые, красные смешались. И каждый всадник рвется перепрыгнуть на соседнего коня, кричит: мне желтого! я хочу белого!
— Это демоны?
— Нет, это люди.
И поспешно отплывают.
— А след мы так и не узнаем чей.
— След наш. Мы заглянули в наше прошлое: конь — собака.
И они плывут.
Тихий свет моря и светлая тишина вокруг.
— Ведь это все наше всегда что было и что будет.
— А в жизни не бывает. Или на миг, или во сне. Все живое на свете несчастно.
И снова остров — башни, здания, блеск кровель.
И как только они ступили с корабля на землю, их окружила стража, надели цепи и повели в тюрьму.
Остров зовется Плачежный: здания — тюрьмы; кто попал на остров, дорога — тюрьма. Правит островом Ораш Набон — черный король, и его двадцать сыновей — ораши.
Злой обычай: рыцарю, попавшему на остров — поединок: победит, голову долой; а женщине, если окажется краше других, пожизненно тюрьма.
Исольда — всех прекраснее на всем свете, горькая ее доля, Тристан — победитель Аморольта, что его ждет, кроме смерти?
Тристан вызывает всех орашей поочередно. Все убиты. Он убил и черного короля Набона. Сквозь кровь он проникает в тюрьму к Исольде. И с Исольдой покинул остров.
Они плывут.
Плыть, избежав опасности, каждую жилку чувствуя, счастье.
— В тюрьме я никогда не покидала тебя.
— Перед смертью ты стояла, глядя из глубины и лицо твое наливалось светом.
— Разлука не грозит нам.
— И открывается жизнь.
— Мы родились пройти горький путь: ждать встречи и расставаться встретив.
— И жгучая память.
И существо каждого из них выплескивается друг в друга — миг нераздельного существования.
И глаза их канут.
Показался остров.
Богатство зданий, разнообразие форм и красок: любопытно. А попасть непросто: стоит остров в море на одной
ноге, только и можно подплыть, а как взобраться? Они осмотрели ногу и им в глаза дверка. Туркнулись — не заперто. И вошли в ногу и по лестнице поднялись на остров.
Правит островом королева Скатах.
Все ее подданные скопцы, и только ее брат без печати, Даре.
И всякий, кто прельстясь «лепотой» исхитрится попасть на остров, не мог избегнуть ножа Скатах. Та же участь ждала Тристана.
Они жили в королевском замке. Все им было предоставлено — полная свобода, но покинуть остров не было возможности — дверь у лестницы спуск по ноге на волю день и ночь караулит стража.
С каждым днем королева Скатах выказывала все большее внимание к Тристану, а брат ее Даре жадными глазами встречал Исольду.
И однажды королева сказала Тристану:
— Твоя судьба печаль, я дам тебе другие глаза и выведу из череды. Ты станешь свободен и сам себе выберешь судьбу.
В ее руке блеснул нож, — а была она необыкновенной силы поляница, но Тристан не присел, как другие жертвы Скатах, а поднялся — вырос, вырвал нож из ее рук и кровавясь ударил этим ножом, как свинью под горло. И обожженный кумачом исторгшегося вскрика выбежал с ножом к Исольде.
У Исольды был Даре — Тристан не видел его глаз, а спину — и под ножом Даре, не пискнув, упал к ногам Исольды — кровь залила ее ноги.
В красном пожаре, с поднятым ножом, угрожая, выскочили они на волю.
Морские кони мчат, рассыпают свою белую гриву, не остановятся, без оглядки — это путь моей воли, моего на своем.
Голубым облаком упал плащ с плеч Исольды, белая шитая золотом сорочка завилась в волне и уплыла.
И Тристан увидел себя перед ней: ее губы — блеск — красный сафьян и голубеет луч — бездонные глаза — желанный для любимого, грозный для недруга. А спиной к нему, но он видит, как будто стоит перед ней — фея Син, в ее руке намыленная губка.
И они очнулись во дворе замка.
По концам двора четыре дома — серебряные стены крыты лебедиными перьями. Перед замком девять орешен, из — под корней средней орешни выбивает ключ и бежит пятью потоками. С орешен падают в потоки орехи. Лососи — их пять — сгрызают орехи, а скорлупа плывет.
— Напейтесь! — слышат голос феи Син.
Они утолили жажду.
Навстречу зеленеет берег.
— Ирландия!
К берегу стеклянный мост. Как перейти: ноги скользят — шаг относит назад. Да это рыба!
И оба раскрыли глаза.
В окно башни ярко светило майское утро.
— А долго же вы спали! — говорит фея Син.
— Как долго?
— Прошло два Самайна, два лета, второй Белтене. Пора возвращаться.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Возвращение Тристана с Исольдой встречено в Корнуале с тем чувством восторга, с каким встречают любимое и повсюду слышалось:
«Да здравствует Тристан».
Даже больше, чем всегда: были убеждены, Тристан погиб. Двухлетняя неизвестность приписывалась его подвигам: Паламед, похитив Исольду, завез ее на край света и хотя в те времена на географических картах не значилось ни Руси, ни России, поминали о Москве, употребляя выражение Западного мира: «Тристан вырвал Исольду из рук красных палачей».
Говорили и о Драконе — у Дракона Тристан вырвал ядовитый язык и положил себе в карман, отчего чуть сам не погиб — спасла Исольда. Говорили самое невероятное, украшая славой любимого Тристана.
Не так встретил освободителя Исольды король Марк: «Два-то года где-то пропадали!» — он не верил ни в Москву, ни в Дракона — «басни для объяснения черных дел». В его памяти слова Тристана: «освобожу не для тебя, а для себя».
Карлик Мядпауп подвязал себе на голову оленьи рога, будто по моде, и смеялся под нос, нарочно попадаясь на глаза Марка.
Тристан уверял Марка, будто нашел Исольду в башне вчера, когда зажгли костры.
Даже Говерналь, закусив губу, старался не смотреть на Тристана: так невероятно это «вчера, когда зажгли костры».
А когда Тристан рассказал свой сон — плавание, Говерналь заметил: — остров Ораш в Ирландии, живут великаны, но о скопческой королеве Скатах ни во французской, ни в итальянской редакции ничего нет похожего — а только в русской.
Говерналь начинал верить, что все это действительно было во сне. Но что снилось Исольде? И разве не может сниться один и тот же сон двум разъединенным в жизни, а не в существе? про это и Тристан не спросил себя. Не упоминалась, и забыта фея Син — которой ничего нельзя было запретить.
Исольде Марк ничего не сказал: он был доволен, вернулась! ведь пустили слух, будто он проиграл Исольду Паламеду. Теперь язык прикусят: королева в Корнуале. А Тристану он приготовил назавтра свое грозное слово: навсегда из Корнуаля — путь Сидонии, Малая земля — Нант.
Исольда весь день просидела, нагнув голову к коленям.
Говорили, королева тужит по своем Жучке.
Брагиня достала другого пуделя — черный, как Жучок, подсовывала Исольде: служил перед ней, уставясь добрыми глазами, Исольда как не видела — она ничего не видела — горе заполнило ей свет.
Назавтра Марк через Андрета объявил Тристану свою волю: изгнание — немедленно и чтобы без комедий.
И как когда-то у короля Парамонда после истории с Белиндой, Тристан с Говерналем тайно покинули Корнуаль.
СОЛНЕЧНЫЙ ПАРУС
В Нанте Тристан женился. Не по-настоящему, как это по-людски женятся, а по бумагам. Разве можно было поставить рядом с Исольдой прекраснейшей во всем свете и любимой больше, чем любящий любит себя.
Тристан женился на имени: племянницу короля Гуя звали Исольда. В отличие от красной Исольды ей дали кличку: «белоручка». Не потому чтоб ее руки до́бела пылали, а просто, она не мыла посуду и пальцами в ордюр не лазила — из богатой семьи.
Самому повторять любимое имя Исольда и слышать повторяемое в доме — Тристану воздух.
Исольде было лестно: жена Тристана. Глубоко затаив обиду, она шла за Тристана на безбрачную жизнь.
Крепкая бретонка, мать называла ее «моя ласточка», а сами ласточки различали как домашнюю птицу, ее губы сравнивали с пурпурной наперстянкой, но в них не чув — ствовалось никакой влаги, резиновые.
Брат Исольды Каетан, еще с пухлыми губами подростка и мечтой сделаться рыцарем львиного знака, не расставался с Тристаном. Тристан рассказывал ему о Красной Исольде. Воспоминания яркие, горячие стали Каетану приворотом крепче и бесповоротней любовных заклинаний.
Каетан влюбился в Исольду — его мыслями овладела единственная дума о ней, она ему снилась во сне и представлялась в предсонье и он повторял за Тристаном: «Исольда! Увидеть Исольду!» Но это неисполнимо: море разделяло их.
На неисполнимое отвечают другим бесповоротным: смерть. Каетан принял столовую ложку или по старине рог сильнейшего яда: персидский: «шуша». И в предсмертном бреду повторял за Говерналем: «темная могила, долгая память». Говерналь, разыгрывая самоубийство, ухаживал за ним.
Наш мудрый аптекарь Бургос никогда не отказывал влюбленным и с большими предосторожностями не попасться, отпускал граненый флакон с персидской наклейкой «Шуша» — как кашельного суропу — приторную микстуру: сладость ошеломляла без последствий.
Каетан победил смерть, стало быть, свидание с Исольдой не неисполнимо, в чем он уверил Тристана.
Встречая вечер Тристан говорил себе, что вот и еще день канул в вечность — приблизил день встречи, которая непременно будет: без этой веры он не мог бы прожить минуты.
Он воображал себе эту встречу: «сразу у меня и слов не будет передать все, что эти дни — годы передумал и
перечувствовал «во сне снилось и слышал, слушая музыку — из недр жизни».
Во сне ему снилась ее душа: сотканная из тонких облаков нежных и чистых — поле — цветы — свет — тишина; с какой любовью она глядела на него и любовь в словах молчания.
Тристан всякий день писал письма Исольде. Письма — имена, в разнообразии имен — звук, образ и окраска его тоски.
В Нант нередко наезжал рыцарь Исольды Гарнот, с Гарнотом отправлялись письма в Корнуаль.
Женитьба Тристана, чего Тристану в голову не приходило, понята была Марком, как знак «остепенился» — Исольда — «белоручка» королевского рода! И подумывал, не вернуть ли Тристана в Корнуаль: имя Тристана громко.
Но, когда он сообщил Андрету, Андрет не задумываясь сказал:
— Если ты это сделаешь, я насильственно свергну тебя с престола!
— Не буду, не буду, — Марк поднял руки, обороняясь, и виновато присмирел, хотя Андрет бить не собирался.
Карлик Мядпауп пристально смотрел на Марка, совком высунув язык.
Андрет правил Корнуалем, а король Марк — ему остались: корона без встреваться и для забавы карлик.
— Вот ты мне пророчил: Тристан меня погубит. Ты все врешь.
— Да ты давно погиб, — отвечал карлик, своим совком дразня.
— И что за дурацкая привычка высовывать язык?
— Он у меня от времени сам вылезает. Мы с тобой отставные.
— Я тебя прогоню как собаку.
— Я не собака.
— Ну пес.
Карлик, выпуча глаза, убирал в рот совок, и снова высовывал, дразня.
А и вправду незавидная доля была короля Марка, всем командовал Андрет, а королева Корнуаля с того дня как Тристан покинул Корнуаль, голоса ее на приемах и праздниках не слыхали. Исольда затворница.
С Исольдой одна ее верная Брагиня. Ее называла Исольда святой черничкой — «девственница — мученица», что всегда вызывало смущение: время не изгладило памяти о первой брачной ночи.
С утра, как когда-то в Ирландии, обе были заняты с больными: они лечили волшебными травами — наука матери Исольды королевы Эмен; вечерами читали старинные ирландские повести, память о родине, и письма Тристана. Всякий день, всякий час, а мысленно всякую минуту повторялось имя Тристан. Это имя стало для Исольды стеклянным мостом из Корнуаля в Нант.
Из Нанта Тристан предпринимал путешествия — это разрешалось — по Малой Бретани и на острова. Ездил к королю Артуру и к Ланцелоту, участвовал в собраниях «Веселого Братства». Тут он встретил рыцарей, которых с детства знал поименно из своей первой книги: «Король Артур и рыцари Круглого Стола».
С болью прислушивался к рассказам о Исольде — рыцари бывали всюду и в Корнуале.
Его волновала всякая подробность. «Золотые волосы Исольды потемнели!» — замечание сразу приблизит Исольду: сравнивая с какой он прощался и ту, с какой он встретится, он чувствовал, как живое, и что ждет чего еще, сам не смея спросить.
* * *
Гарнот приехал в Нант, как всегда на краткий срок. И задержался, не собираясь возвращаться в Корнуаль: любовное приключение — какой же рыцарь без приключений!
Тристану Гарнот поверил тайну: жена Сегурандеса. И был убежден, шито — крыто. Но разве возможно что — нибудь скрыть в Нанте: чужая тайна — единственное развлечение, на что и звери падки. Тем более замешан иностранец. И Сегурандес, как говорили, принял надлежащие меры предосторожности.
Поле любви — широко и просторно, но и заставы. Кому, а Тристану как не знать! Свидания стали не безопасны. Гарнот попросил Тристана пройти вместо себя на разведку. В условленный час Тристан пошел. И наткнулся на Сегурандеса. Сегурандес поджидал у дверей и на стук, приняв за Гарнота, встретил Тристана копьем.
Тристан, как однажды Жучок с поля, дыша, добрел до дому.
Рана была не тяжелая — пырнул! — на турнирах на такое не обращают внимание, но копье было отравленное — Тристан слег и не подымался.
Единственное спасение — Исольда: тайна яда: отравленный меч Аморольта «за родину» и отравленное копье Сегурандеса «за друга» — в ее власти.
Давно был готов корабль, задержка из-за Гарнота, но теперь он немедля едет и вернется из Корнуаля не один, а с Исольдой — «во что бы то ни стало».
Он думал о Андрете: какую подымет против поездки Корнуальской королевы к ссыльному в Нант.
Тристан думал не о Марке — «короля не спросят», ни о Андрете, — «так его Исольда и послушает!» — он думал о Исольде: долг и любовь, что возьмет верх? ее любовь — как я люблю ее».
— Если Исольда... если ты без нее вернешься, подыми черный парус.
— Что за ерунда, — сказал Гарнот, — черный парус! Да у меня и нет такого.
Гарнот простился — верная любовь.
Исольда, ее брат Каетан, Говерналь, Сегурандес, без вины виноватый «обознался», и его жена не отходили от Тристана.
Дни ожиданий: боль и тоска.
Всякий день Каетан и Исольда бегают на пристань и подолгу следят за морем — им все кажется на горизонте машет белый парус. И уверенно возвращаются домой:
— Чуть — чуть видно белым облаком.
Тристан открывает глаза — белым облаком в его глазах плывет надежда.
Желание и надежда приближают сроки.
Любовь сильнее долга — корабль Гарнота вышел из Карнуаля, плывет Исольда и с ней Брагиня, везут волшебные травы на яд.
К ночи на море буря. Вдруг закипело — гремит.
Эти перебойные песни, звучащие сверла в первородное, преисподнее — бездонное нутро, густое всасывающее и затягивающее в свои бескрайние недра и стоголосый выплев — выплеск в крутящий вихрь.
Стук копыт, треск ремней, скрип колес, щелк бича шум колесниц, громыхание — звон — цепи, мечи.
Это я
я вздох
свист
буря
резкий ветер
зимняя ночь
крик
рыдание
стон
я всегда и всюду
моя любовь Тристан.
— Исольда.
— Я могу засветить солнце, луну, звезды.
— Солнце.
Всю ночь никто не сомкнул глаз.
К утру затихло.
Каетан побежал на пристань.
На горизонте в рассвете белым крылом мелькало — корабль.
Каетан вернулся. Наконец-то дождался — он верил:
Белый парус — Исольда.
Задремавшая под утро Исольда очнулась: Исольда — ее она увидит! — и сердце ее сжалось и для мысли: «Исольда спасет Тристана», — не осталось места.
А время идет и никаких гудков и на улице тихо. Не стало сил ждать. Бессонная ночь колола глаза: повалиться и заснуть.
Каетан остался стеречь, а она вышла.
Море сверкало, сковано золотом — литые бороздили дороги, колыхая ширь. В глазах рябило. Она приставила зонтиком руку и вглядывалась. И видит и поняла, то не заколоденое золото — остров, плывет корабль. Она опустила руку — солнце ударило ей в глаза и она различает: корабль — черный парус.
С ужасом — она говорила себе и повторяет: «черный парус». И словами чувств выговаривается: вестник смерти.
Она вернулась. В глазах ее чернело. Потом скажут, она обманула Тристана: обидой очернила белый парус.
— Черный парус! — говорит она слепым голосом, не различая ни себя, ни встречный отклик.
«Исольда не приедет!»
Так понял Тристан. И боль — но это не рана, ни точащий яд, — больше ждать нечего.
«А вдруг все это было неправда?»
И с этой последней мыслью Тристан почувствовал, как чьи-то проворные пальцы забивают ему рот ватой. И он задохнулся.
Больше о Тристане я ничего не знаю. Я знаю, нет, все это была правда, под белым парусом Исольда приехала на корабле Гарнота. И дорога горя привела ее в дом смерти. Она несла надежду на жизнь. Но когда она увидела Тристана — глаза его ей не ответили, печаль перелилась горестью и остеклела — «больше ждать нечего», в ней все содрогнулось и огонь ее чувств задушил дыхание жизни. Она пришла поднять и сама упала.
— Изотта! — и Брагиня с ужасом повторила: Изотта.
Но туда — за стену совести не донесет человеческий голос.
Сумерки овеялись зеленым — в зеленом плаще показалась фея Син.
Она властна зажечь солнце, луну и звезды, но мертвого ей не воскресить, и не надо.
Она сказала:
— Разлучница — смерть заступилась: Тристан и Исольда неразлучны.
Она коснулась белых цветов своей серебряной веткой, — и музыка, захлебнув в звуки светлым серебром, развеяла сумрак, зажигая в человеческом сердце мечту о потайной любви человека к человеку — какая жгучая пламень в тонком пламени любви, обреченной судьбой на разлуку до самые смерти.
* * *
В Корнуале на королевском кладбище две могилы — два камня. Между камнями земля, но сплетшиеся ветви верхушек надмогильных деревьев говорят о одной могиле: Тристан и Исольда.
над печалями неутоленных глаз
сияет месяц.
В руках поводья нахмуренных звезд
Обод солнца — дуга.
И гулкие кони — черные вихри —
алчная ночь: мчат по серебру дороги
Последний отзвук.
Последнее слово, переживший Говерналь, слепой, один приходил на могилу — до последних дней. Когда-то Брагиня сажала розу, а он бегал с лейкой за водой, а теперь выполоть траву не видит.
Стерлись надписи, упали камни, сравнялся холм. Тристан и Исольда музыкой расцветили мир, растворились в чувстве жизни и звучит через века. А о судьбе помирившей могилы — след человека, что жил на свете, хранит память ирландская повесть о Байле и Айлен.
БАЙЛЕ И АЙЛЕН
Байле единственный у Бауна, непохожий среди других: увидя раз, нельзя было не полюбить его, та же и молва о нем — Байле добрая слава. Но из всех горячее и крепче полюбила его Айлен, дочь Лугайда. И для Байле Айлен единственная была на свете. И они сговорились встретиться в Росе — на — Риге и там заключить союз любви.
Из Эмайн Махи Байле пошел на юг. Миновав гору Фуат, достиг Трайг — Байли и вышел на долину Ауфтене. Тут его спутники выпрягли коней из колесницы и пустили пастись на лужайке, а сами расположились отдохнуть.
И когда их глаза переходили в край марева сна, вдруг видят: страшилище — человек приближается с юга. Этот призрак двигался наклонясь левым боком к земле, стремительно несся над землей, как ястреб, ринувшийся со скалы, как ветер с зеленого моря.
— Живей подымайтесь, — крикнул Байле, — спросим куда и почему так спешит?
— Спешу в Туайг — Инбер, — отвечал призрак, — и нет у меня других вестей, кроме одной: дочь Лугайда Айлен полюбила Байле, сына Бауна и направлялась на свидание с ним заключить союз любви, когда воины из Лагена напали и убили ее. Как предсказали друиды: не бывать им вместе в жизни, но в смерти они будут вместе вовеки. Вот моя весть.
Страшный призрак рванулся и полетел. И не было силы удержать его.
Байле упал на землю без дыхания мертвый.
Вырыли ему могилу, насыпали вокруг вал, поставили каменный столб и начали справлять поминальные игры.
И выросло на могиле туисовое дерево, верхушка похожа на голову Байле, потому и место зовется Трайг — Байли.
* * *
А страшный призрак направился на юг к Айлен, проник в ее лиственный дом.
— Откуда ты явился? — спросила Айлен.
— С севера Ирландии из Туайг — Инбер, — отвечал человек — страшилище.
— Какие вести несешь ты?
— Нет у меня других вестей, из-за которых стоило бы печалиться, кроме одной: в Трайг — Байли видел я уладов, справляли поминальные игры. А сперва они вырыли ему могилу, насыпали вал вокруг, поставили каменный столб на могиле, вырезали имя: Байле, сын Бауна, из королевского рода уладов — ехал к милой своей любимой, которой отдал свое сердце. Но не судьба была им вместе быть в жизни, живыми увидеть друг друга.
И страшный призрак унесся.
Айлен упала мертвой.
Ее погребли как Байле.
И выросла на ее могиле яблонь, верхушка яблони, видна словно б голова Айлен.
* * *
Прошло семь лет, друиды срубили тис с головой Байле, и из ствола выпилили доски и на досках на ребрах «огамом» записали о деяниях и о любви уладов. Тоже сделали ведуны лагенды с яблоней Айлен и на Яблоновой доске на ребрах «огамом» записали повесть о любви.
Справлять канун Самайна собрались у Кормака, сына Арога. На праздник были принесены записанные доски. Кормак велел подать их себе.
И он взял их — одну в левую, другую в правую лицом друг другу: тис Байле и яблонь Айлен. И одна прыгнула к другой — и они соединились, как жимолость обвивается вокруг ветви. И нельзя было разъединить их.
Так и сохранили их, как другие драгоценности в сокровищнице Темры, столицы Ирландии.
Сказал Айдор Светлый:
Айлен — Исольда
Несравненный тис
Байле — Тристан.
То, что хранят как древние песни
Не понять неразумному слуху.