4.
КАРЛИЦА

Идем мы по площади мимо собора Богородицы (Frauenkirche). Со мною мой знакомый придворный музыкант в малиновом кафтане. Я музыканту Нюрнберг показываю, башни черные, как чугун самый черный, и здания лиловые, будто пеплом покрытые.

Идем, разговариваем. Весело мне, трепетно мне. Тихим золотом светится прекрасный источник (Schöner Brunnen). И вдруг вспоминаю, что домой мне надо: дома я забыл что-то, только не помню что... Оставил я музыканта и домой. И уж не по Нюрнбергу шел я, а в Петербурге по Таврической.

Еще в прихожей слышу шум и разговоры в комнатах. Догадываюсь: это та самая, которой я позволил всего один час просидеть в моей комнате, это она до сих пор сидит у меня.

«Неудобно, думаю, в глаза сказать ей, чтобы уходила, скажу ласково, я умею говорить так», — и вхожу в мою комнату, а комната большая, совсем не как моя настоящая.

Но дело уж совсем не в комнате, я чувствую, как все во мне перевертывается. Как же: я позволил одной, а их уж трое, и все они расположились у меня и не на час, а навсегда.

Та, которую я сам оставил у себя, пишет на моей бумаге, другая, мне совсем незнакомая, седая, старая карлица на диване лежит, и еще какая-то третья — на кровати, лица не вижу.

— Какое вы имеете право, — говорю я, — поселиться в моей комнате, я вам позволил всего на час и только вам!

— А куда же мне деваться? — говорит моя назойливая гостья, не отрываясь от бумаги.

— Это меня совсем не касается, я только не могу, чтобы у меня жили, понимаете?

А та седая старая карлица руку протягивает с дивана, да как хватит меня за полу.

— Я понимаю, в чем дело! — сказала карлица и крепко, со злостью вывернув, потянула к себе.

И от злобы ее, от этой ненависти ее, я, как обожженный, рванулся, но рука ее крепко держала меня.