НА ЗАВОДЕ
По утрам Лена глядела в зеркало с ненавистью. Зеркало честно и без всякого сочувствия отражало скошенный подбородок, вздернутый нос, кустами какими-то растущие брови. Да, некрасива, некрасива. И ничего тут не поделаешь, разве снова родиться. Вот быть бы такой, как Паня Шпагина — первая красавица на все ФЗУ. Сейчас за ее станком — шум, смех, всякий кто пройдет
мимо — улыбнется, заговорит. А на Лену никто не обращает внимание, разве только по делу...
— Эй, Фёдоров, кому сдавать смену?
— Вот тебе сменщик.
— Я станок Игнатову не сдам, Павел Иваныч.
— Это почему?
— Поломает. Пусть ФЗУ кончит, тогда и к станку идет.
— Не глупи, Казакова. Не век же ему тележки возить. В техкружке Игнатов занимался. В остальном ты подучишь. Ты ведь у нас профессор по фрезерной части.
— Как учить, так профессор, а как фотографа в цех звать, так Шпагину снимают. Красивых ищите?
— Ревнует. А к кому ревнует? К парню?
— Нет, к газете, к станку.
— Ребенок, право, ребенок, — сказал мастер.
— Ну, Петька, придется мне, видно, остаться. Лекцию тебе читать. Становись вот сюда. Вот деталь. Номер ее 6017. Работать ее надо быстро. Начинай, показывай, чему вас на кружке учили. Поправлять буду.
— Грязно тут у тебя, Лена ...
— Стружка, тряпка — это не грязь. Во всех цехах так. Чище нельзя, не дома.
Игнатов оказался способным учеником, а Лена — «профессором», и вскоре не стало надобности в учебе после смены.
Игнатов принес газету. Заводская многотиражка писала о нем — чернорабочем, ставшим квалифицированным фрезеровщиком.
Лена прочла газету и скомкала ее.
— Как ты ни работай, лучше меня работать не будешь.
— Посмотрим.
— Разве станок мой испортишь.
— Станок-то у нас один. Да и радость не в этом.
— Верно. — Лена досадливо откинула волосы со лба. — Вот что, Петька, ты учись скорей. А я уйду с завода. Работаешь, работаешь и никто на тебя внимания не обращает.
— В расчетной ведомости небось обращают...
— Да разве мне деньги нужны?
— Бошишься меня. Училась, бучилась, а предал Игнатов, два месяца проработал и сделает теперь больше, чем ты.
— Ты каждый день сдавай столько...
Так началось молчаливое соревнование сменщиков.
Паня Шпагина, свесив ноги в черных лакированных туфельках с подоконника клуба, болтала с подругами: ненавижу его, рыжего летчика. Видеть не могу, а каждый вечер встречаюсь. Тянет. Целую и думаю: хоть бы погиб, проклятый...
— Влюбилась, влюбилась, — захихикали подруги.
— Вот странно, — сказала Лена, отрываясь от книжки. — Я так же с Петькой Игнатовым. Не от любви. И не целовала. А ненавижу.
— Влюбилась, влюбилась, — захохотали подруги.
— Эх ты, принцесса от станка, — засмеялась Шпагина. — Дай-ка книжку. Так и есть. «Фрезерные станки». Брось ты эту премудрость.
— Дайте мне, — сказала Лена библиотекарше, — что-нибудь поинтереснее.
— Вот «Кавказский пленник». Про любовь.
— Возьму, — сказала Лена. — Почитаю про любовь. Может, красивой стану.
— Петька, я хорошую книгу прочла. Сочинение Толстого «Кавказский пленник».
— Я читал эту книгу. — Игнатов снимал спецовку. — Что тебе здесь понравилось?
— А вот где о черкесах говорится, что были они бедны, а оружие у них дорогое, сверкает.
— Ну?
— Думала я о нашем с тобой оружии, Петька. Грязен станок. Инструмент надо полчаса искать в тряпках, в щепках. Чистить буду. На сколько сегодня?
— На сто шестьдесят процентов.
— И все на «отлично»?
— Не все, но много. Не подсчитывали еще...
— Не верь ему, Казакова, — сказал Горлов, фрезеровщик-сосед. — Игнатову счастье. Он с браке-ровщицей из контрольного перемигнулся. Она ему и метит: «отлично». А деталь — хуже моей.
— Не ври, — резко оборвала Горлова Лена. — Я сама смотрю. Игнатов хорошо работает. Завидки берут?
Горлов ушел.
— Сплетня. Ты, Петька, не слушай Горлова. Первый шептун по заводу.
— У меня, Лена, для тебя чтение. Игнатов вынул помятую газету.
— Опять про тебя? «Вчерашний чернорабочий..»
— Нет, Лена. Читай-ка.
Лена прочла заметку о шахте «Центральная — Ирмино», об Алексее Стаханове.
— Понимаешь? — Игнатов был серьезен и весел.
— Понимаю, — сказала Лена медленно, — мы не хуже угольщиков.
— Думай, Лена.
Две ближайших недели Лена работала особо внимательно и напряженно. Станок шел без единой неполадки, но больше 160—170 процентов нормы Лена сделать не могла. Игнатов за это время вырабатывал 120—140 процентов, часто останавливал станок, разглядывал фрезы. Однажды, принимая смену от Казаковой, сказал: «Если интересуешься — зайди к концу смены».
Лена видела, что Игнатов взволнован чем то важным, отказалась от театра, куда был куплен билет, и пришла в цех. Толпа рабочих и инженеров окружала станок. Гора готовых деталей высилась около станка. Прогудел гудок. Игнатов остановил станок и молодцевато поправил галстук.
— Сколько? — спросил он. — Четыреста десять процентов, — ответил Гринце, начальник цеха. Лена рванулась к станку. Сразу все зашумели, заспорили. Игнатов объяснил: «Им изменен технологический процесс, он режет детали не по инструкции. Увеличена скорость резания. Нужная глубина резания, при увеличенной скорости, достигается вместо двух, одной фрезой.
— А фреза? — кричал начальник цеха, наступая на Игнатова. — Фреза ступится, а экономичность ...
— У меня подсчитано, — сказал бывший чернорабочий инженеру, вынимая засаленный блокнот. — Вот расчет. Фреза тупится очень медленно. Можно сказать, она сохраняется лучше, чем при прежней скорости.
Мастера с сомнением качали головами. Игнатов побледнел.
— Две недели проверяю, — крикнул он. — Ведь детали-то — вот. — Он показывал на горку деталей, переводя глаза с одного лица на другое, и вдруг задышал трудно и коротко.
— А ты, Лена? — Он с надеждой посмотрел на смен— Я согласна с товарищем Гринце, — сказала она.
Фрезы затупятся.
Игнатов нагнул голову.
— Пойдем в партком, — сказал он хрипло и двинулся к выходу, одевая пиджак и никак не попадая в рукав.
Техническое совещание, созванное парткомом, подтвердило правоту Игнатова.
— А теперь, — сказал фрезеровщик, — я беру шефство над Казаковой.
— Учить меня будешь? — едва выговорила Лена.
— Не кусай губы, Лена, не гордись. Немного обиды на начальника цеха, немного обиды на мастера. Много обиды на тебя. Давно с тобой работаем. Станок любишь. Могла бы понять...
— Лощишь? Все равно лучше тебя буду работать. И с парашютом буду прыгать. И в хоккей играть. И шефство над тобой возьму.
— Вот зто дело. А одной фрезой резать попробуешь?
— Попробую, — и Лена засмеялась.
Заводская газета выпустила «молнию». В ней было сказано, что фрезеровщица Казакова вызвала стахановца фрезеровщика Игнатова соревноваться на лучшую работу. Лена прикрепила газету кнопками к шкафчику с инструментами, обвела заметку синим карандашом. Игнатов улыбался, принимая смену. На инструментальный шкафчик Лена постлала белую клеенку. После одной смены, когда Казакова дала 500% нормы, рабочие поставили на шкафчик большой букет цветов, из дома Лена принесла метелку, зеркало.
— Хозяйка, — говорил Павел Иванович, почтительно похлопывая Лену по плечу. Горлов косился на станок Лены: чистюля. Работала три года, все чисто было, а теперь вдруг — грязно. Клеенку белую постлала.
— А как же — смеялась Лена — не дома.
— Ну что, — сказала Паня Шпагина, — ругала Игнатова, а теперь сама за ним тянешься?
— Дура, — ответила Лена, открыла сундук, достала открытые туфли. Туфли, цвета беж, были куплены давно, но одевать их как-то не было охоты.
— Буду носить на работу, — сказала Лена удивленным подругам.
— Петька! Ты сколько сделал?
— Сразу шесть деталей двумя фрезами. 1400 процентов. — Шутка?
— Можно больше.
— Ну?
— Вот так поставить, — можно восемь деталей сразу делать.
Теперь уже Игнатов дожидался с нетерпением конца смены.
— Сколько? — спросила Лена покусывая мизинец.
— Две тысячи сто процентов, товарищ Казакова, — ответил технический директор завода. — Ни одной отметки ниже «хорошо».
Игнатов в восхищении тряс за плечи сменщицу.
— Маникюр сломала, вот как спешила, — сказала Лена.
Лена сходила с трибуны заводского митинга. Технический директор потянул ее за рукав.
— Сколько вам лет, товарищ Казакова?
— Двадцать два.
— Молодец! Глаза блестят! А волосы? — Чистое золото. Красавица, красавица... Поздравляю.