Алексей Николаевич Толстой, будущий автор «Хождения по мукам» и «Петра I», начал с подражаний Некрасову и Надсону, позже увлекался Бальмонтом, посещал «среды» Вяч. Иванова. Выпустил два сборника стихотворений; столько же примерно по объему осталось неопубликованного. В основе книги «Лирика» (СПб., 1907) — представление о жизни как нагромождении бессмыслицы, невнятицы «предвечной» стихии, законы которой постичь человеку не дано («Нет ответа загадкам, нет смысла вопросам»). Мир в сознании начинающего поэта бесплотен, безмерен, беспол и безжизнен. Под стать его аморфной сущности расплывчатые ощущения, образы-рефлексы, отблески мерцающего сознания. И все же сквозь нагромождение претенциозной безвкусицы в нескольких стихотворениях «Лирики» пробивается живое и сильное чувство к женщине — С. И. Дымшиц, первой жене поэта. После этого второй сборник — «За синими реками» (М., 1911) с язычески-огненными «Солнечными песнями» — лучшим, пожалуй, в поэзии Толстого — был резким скачком. От призраков сна и ночи к мотивам яви и дня, к образам, символизирующим первоосновы жизни: земли, солнца, любви, жениха и невесты, плоти и плодородия, силы и труда. Стремясь пройти сквозь фольклор к истокам поэзии, Толстой хотел, как он скажет позже, вернуть современному языку цвет, запах, сочную и терпкую образность. На книгу тут же откликнулся Брюсов: «Бессознательное проникновение в стихию русского духа составляет своеобразие и очарование поэзии гр. Толстого. Умело пользуясь выражениями и оборотами народного языка, присказками, прибаутками, гр. Толстой выработал склад речи и стиха совершенно свой, удачно разрешающий задачу — дать не подделку народной песни, но ее пересоздание в условиях нашей “искусственной” поэзии. Все предыдущие попытки в этом роде — Вяч. Иванова, К. Бальмонта, С. Городецкого — значительно побледнели после появления книги гр. Толстого».
В солнечных пятнах задумчивый бор;
В небе цвета перламутра;
Жёлто-зеленый ковер.
Тихое утро.
Сочной черники кусты;
Ягоды спелые.
К ним наклонилася ты —
Лилия белая.
Руки в чернике густой;
Тихо вздохнула.
Где-то в лазури небес голубой
Тучка тонула.
Ветер на миг налетел.
Вздрогнули сосны и ели.
Кто-то о счастье запел.
Черные ягоды спели.
1907
Зеленые крылья весны
Пахнули травой и смолою...
Я вижу далекие сны —
Летящую в зелени Хлою,
Колдунью, как ивовый прут,
Цветущую сильно и тонко.
«Эй, Дафнис!» И в дремлющий пруд,
Купая, бросает козленка.
Спешу к ней, и плещет трава;
Но скрылась куда же ты, Хлоя?
Священных деревьев листва
Темнеет к полудню от зноя.
«Эй, Дафнис!» И смех издали...
Несутся деревья навстречу;
Туман от несохлой земли
Отвел мимолетную встречу.
«Эй, Дафнис!» Но дальний прибой
Шумит прибережной волною...
Где встречусь, о Хлоя, с тобой
Крылатой, зеленой весною?
1909
На косе роса горит,
Под косой трава свистит;
Коростель кричит в болоте,
В пышном поле, от зари,
Распотешились в работе,
Распотели косари.
Солнце пышет желтым жаром,
И звенит трава под жалом:
«По кошнине лапотком
За передним ходоком».
Песни долгие звенят,
Красны девки ходят в ряд;
Расстегнулися паневы,
Тело белое горит...
«Звонче пойте, чернобровы,
Только старый в полдень спит».
Солнце пышет желтым жаром,
И звенит трава под жалом.
«По кошнине лапотком
За передним ходоком».
1909
Сноп тяжел золотым зерном,
А рука могутною дрожью.
Размахнусь только раз цепом —
Гулкий ток весь засыплю рожью;
На лопату зерно приму,
Кину в ветер, чтоб снес мякину,
Чистый хлеб соберу в суму
И на плечи ту сумку вскину.
В гридни княжьи пойду, хвалясь;
Кто суму приподнимет, князь?
За столы, подбоченясь, сяду.
Приподнять никому невмочь,
И зовет князь невесту дочь,
Что гуляет в венце по саду.
Вот, Настасья, тебе жених!
Колокольни дрожат от гула,
И слепец запевает стих:
«Буди жив, богатырь Микула!»
1911