ВЛАДИМИР ШИЛЕЙКО
1891—1930
Владимир Казимирович Шилейко оставил всего лишь около 30 стихотворений, считая непечатавшиеся. По большей части это восьмистишия — сжатые и напряженные «развязки драматических ситуаций» жизни или мысли (Ю. М. Гельперин). В акмеистическом кругу был своим человеком, ему посвящено стихотворение Ахматовой «Косноязычно славивший меня...»; после Гумилева Шилейко был в 1918—1921 гг. ее вторым мужем. «Это не муж, а катастрофа», — будто бы говорил Гумилев; «Шилейко был человеком с большими странностями, ученым в духе гофмановских чудаков», — деликатно уточняет В. М. Жирмунский. Действительно, Шилейко был ученым-ассириологом мирового масштаба. Начав учить древневосточные языки еще в гимназии, он окончил восточный факультет в Петербурге «на Васильевском славном острове» в 1914 г. Ему принадлежат расшифровки клинописных текстов, интуитивной проницательностью изумляющие специалистов, и образцовые переводы шумеро-вавилонской поэзии. Гумилеву он помогал переводить «Гильгамеша», у Ахматовой к нему восходит заглавие «Энума элиш». Наконец, лаконизмом собственной поэзии он тоже считал себя обязанным «мудрости древних пословиц».
Изд.: «Всходы вечности: Ассиро-вавилонская поэзия в пер. В. К. Шилейко» <в приложении — его стихотворения 1914—1919 гг.>. Ред., ст., послесл. Вяч. Вс. Иванова. М., 1987.
На Васильевском славном острове.
Иов, II, 9.
Муза.
«Как орлиные крылья, раскрылся Коран...».
«Хозяин скуп, жнецы ленивы...».
Лебедь.
«Тысячелетний шаг вигилий...».
«Еще болезненно свежа...».
«Да, наша слава — не былое...».
«Над мраком смерти обоюдной...».
* * *
Я не люблю приветствий черни
И пышной жизни не хочу, —
Брожу по улицам вечерним,
Пустые песни бормочу.
Сурова бедная порфира,
Невелика земная честь, —
Но у стола богатых мира
И мне, наверно, место есть.
НА ВАСИЛЬЕВСКОМ СЛАВНОМ ОСТРОВЕ
Здесь мне миров наобещают,
Здесь каждый сильный мне знаком, —
И небожители вещают
Обыкновенным языком.
Степенный бог проведать друга
Приходит здесь: поклон, привет, —
И подымаются в ответ
Слова, как снеговая вьюга.
1914
ИОВ, II, 9
Ничего не просил у Бога:
Знал, что Бог ничего не даст.
Только пристально так и строго
Всё смотрел на красный закат.
За спиной жена говорила:
«Что ты смотришь так? Что стоишь?
Похули Господне Имя
И с закатом, с темным, умри».
Не хотел. И был без надежды.
И опять не хотел — не мог.
А холодная ночь одежды
Уронила на мокрый песок.
МУЗА
Ты поднимаешься опять
На покаянные ступени
Пред Сердцем Бога развязать
Тяготы мнимых преступлений.
Твои закрытые глаза
Унесены за край земного,
И на губах горит гроза
Еще не найденного слова.
И долго медлишь так, мертва...
Но в вещем свете, в светлом дыме
Окоченелые слова
Становятся опять живыми.
И я внимаю, не дыша,
Как в сердце трепет вырастает,
Как в этот белый мир душа
На мягких крыльях улетает.
* * *
Как орлиные крылья, раскрылся Коран,
Завернувшийся в Луны поклялся о Боге, —
И душа ужасалась на страшном пороге,
И душа трепетала от пламенных ран.
Но упавшее солнце молило чудес,
И дрожащая птица в упорном усилье
Забивалася в травы от грозных небес,
Где раскрылись, как книга, орлиные крылья.
* * *
Хозяин скуп, жнецы ленивы,
А с неба — холод и дожди;
Обречены страстные нивы, —
Ни одного зерна не жди.
И нет мучительней обузы,
Чем всходы вечности, — на миг...
Оставь меня, — без дум, без книг,
Оставь, — беспамятным, без Музы!
1916
ЛЕБЕДЬ
Еще дрожат пустые воды —
А он, старинный, воспарил:
Далече мчит в немые своды
Седую славу милых крыл.
Что ж, к далям родственным и душным
С тобой привет мой долетит?
Или тебя в пути воздушном
И голос мой отяготит?
1916
* * *
Тысячелетний шаг вигилий*,
А мы не кончим этот пир:
Ночь, из фиала чёрных лилий,
Дурманом опоила мир.
И в этой косности миража
Разуверенье не дано, —
Кругом всё та же ночь и стража,
Всё то же темное вино.
1917
* Вигилии — стража в древнем Риме.
* * *
Еще болезненно свежа
Была печаль ночной разлуки,
Еще высокая душа
Дрожала в напряженной муке —
И чудно все в словах слилось,
И через время помертвелый
И горький голос их понес,
Как ветер смерти носит стрелы.
* * *
Да, наша слава — не былое,
Не прах засохшего венца:
Жив полубог, живут герои,
Но нету вещего певца.
И тех глубокодушных нету,
Кто голос лиры понимал,
Кто музу, певшую до свету,
Как дар небесный принимал.
* * *
Над мраком смерти обоюдной
Есть говор памяти времен,
Есть рокот славы правосудной,
Могучий гул; но дремлет он
Не в ослепленье броней медных,
А в синем сумраке гробниц,
Не в клекоте знамен победных
А в слабом шелесте страниц.
