ГЕОРГИЙ ОБОЛДУЕВ

При нашем скученном жилье,
Да при занятом времени
Недосуг нам романиться:
Особенно по зимам,
В особенности с девушками,
С коими от знакомства до поцелуя
Месяцев на шесть времени,
Верст на триста пеших гулянок,
Пьес на десять разговору:
— Экой нерациональный расход.

Никогда этого не слыхано, чтоб ты
(— Чтоб я изныл! —),
Как и другие дивчаты,
Чуя, что я чуть не задыхаюсь
Желаньем задохнуться в твоих губах,
— Чтоб ты: —
Не позвонила по телефону:
Не в службу
(4-75-86),
Так в дружбу
(5-94-57).

Читатели и писатели,
Здесь живут предатели.

Кокетлив до жеманства.
Будто лампадным маслом
Отлакирована морда.
Присасываются и извиваются
С живостью разрубленного червя
Мокренькие, липкие, лукавые,
Слюдяные, обсосанные, вонючие
Щелки подонков глаз.
Затылок подвижной, точно пиявка,
Вбирается в шею, как у кур.
Рукавицы рук в бородавках.
Ладони — взмокшие, будто жабы,
Будто обрубки трупа.
Поганая помесь похотливой монашки,
Уступившей сальному вожделенью пристава:
Палач.

Янтарный голосок луны
Ко мне течет по водостоку.
Сырая двигает вода
Глубоким оком черноты.
Торчит из омута утоплый,
Качая веточку ветлы.
Горбатый окунь, рыбья зебра,
Обводит корень камыша.
Ползет рыбак травой прибрежной,
Ища прогалка в камыше,
На хлыстик пленного бамбука
Надёрнув осторожный глаз.

Жестикуляция вещей
На мне налипла лаборантом:
Курячьи лапки; инкубатор;
Родильный замок. Скрытным ритмом
Сознанье доброе горбато.
Но черствой корочкой тропинки
Несется хвойный ком ежа.
От жаркой сухоты ствола
Опять иду к чернильной влаге.
Земли супружеское око
Меня покоит и глядит.

Я лежу, хожу, играю,
Забываю, помню, знаю;
Я живу — упруг иль ломок —
Так же, как и мой потомок.

Мы топорщимся и лезем
С нашим счастьицем крамольным,
С месивом страданий, нежностей,
Сбритых лезвием подпольным.

Пусть случайное потомство
Проживет, ко мне приблизясь,
Нашу боль и вероломство,
Веру, катарзис и кризис.

Заведя свои прогулки,
Пусть оно почует, нежась
Близким привкусом разлуки,
Нашей жизни нашу свежесть.

Я осторожно вел стихи
Среди подводных скал людей.
Меня прощали, как грехи
Своих развинченных затей.

Мной не клялись, но знали час
Невольных, современных снов,
Когда и эта мной клялась,
И та жила, чем я здоров.

Моих невидимых костей
В объятьях энергичных мяс
Не трогал эклектизм детей,
Которым грамота далась.

Я — не отпетый алфавит
Укладывал в огонь и лед:
Так что, коль время подождет,
Твой правнук мной заговорит.

А ты, заткнувший гнев и стыд
За пазуху своих невзгод,
Будешь иметь неважный вид,
Хоть нынче он тебе идет.

Довольно трусости и лжи,
Довольно правил и доброт.
Ты не жил, но зато я — жил:
И жизнь от жизни заживет.

Я не томился, не страдал,
Не лез ни в Ленины, ни в Лессинги:
За то вот — и не умирал,
Как некоторые ровесники.

Слова и звуки, что цветы,
В стихах и музыках нарваны:
Эту смертельность красоты
Растопчут варвары,

Которые, — грубы
В своем трогательном невежестве, —
Думают, что весь вес судьбы
В быстроубитой свежести.

Не узнать им, что есть за ней
Неуничтожимое качество,
Какое своре дикарей —
Ни выдумать, ни выдрать начисто.

Город взвален долгим вечером
На плечи людских бессонниц.
Ночь дрожит стеклянным черепом.
Я бегу, как незнакомец,
Мимо собственной комедии.
Благодушней, чем мерзавец,
Распускается столетие;
На дрожжах своих красавиц
Разбухая все проклятее,
Прибедняются по-вдовьи:
Диктатура, демократия,
Мистика, средневековье,
Провокация, двуличие,
Малодушие, шпионство...

Каннибальские обычаи
Нынче вынужден я конста...

Все мы — ровесники, младенцы и старушки —
Жизнь ежедневную посильно создаем,
То вздор отпетый чуть не до небес раздувши,
А то сокровище отправивши на слом.

И отовсюду-то грозят нам чьи-то жезлы:
Доноса и толчка, приказа и перста...
Невыпотрошенный — глотай, что в рот полезло,
А выпотрошат — так уж не отворишь рта.

Живем, носы задрав, но прячась за кулисы
То честолюбий, то успехов, то скорбей...
Старательно доим наш пафос тугосисый,
Крепя энтузиазм предложенных идей.

И если это все уж выглядит не вовсе
Непрезентабельно, по правде говоря,
В том виноват не зуд, чесавшийся в Хеопсе,
А трудно занимающаяся заря.

Там был разгульный смрад вослед ночной пирушке,
Здесь — перед ярким днем рассветный, легкий дым,
Все мы — ровесники, младенцы и старушки —
Благую будущность, наверно, создадим.

Бедный, дрожащий зверёк,
Раненный выстрелом,
Плохо себя ты сберёг:
Доли не выстроил.

Лапы и хвост поджимал,
Морщился ласково,
Скраивал свой идеал
Начерно, наскоро.

Сердцем не бейся в судьбу:
Накрепко заперто.
Спёрло дыханье в зобу
Чуть ли не замертво.

Болью предсмертных потуг
Жил не надсаживай:
Видно, не нам с тобой, друг,
Встретиться заживо.

Что-то в нежданной судьбе
Вышло навыворот,
Раз не мелькнуло тебе
Верного выбора.

Кровью исходишь? скулишь,
Жмурясь на извергов,
Тёпленький, серый малыш?..
Сиверко, сиверко!

Ноги дрожат и ползут,
Потные, мокрые,
Бегом последних минут
Стёртые до крови.

Словно в заветном рывке
С силой рванулись и...
Всё повторяют пике
Смертной конвульсии.

Трепетом самых основ
Двинуто под руку:
Скоро тягучий озноб
Влезет до потроху.

Жизнь, что была не полна —
Отмель на отмели! —
Им-то хоть и не нужна, —
Взяли да отняли.

Ихнего права не трожь
Писком: «а где ж оно?»
Что-то ты дуба даёшь
Медленно, мешкотно.

Слабостям, чорт подери,
Место не в очерке!
Жалостный тон убери,
Брось разговорчики!

Чтоб у злодеев (тьфу, тьфу!)
Слёзы не падали
В каждую эту строфу
Из-за падали.

Сократ был контрреволюционером,
За что и принял смерти приз.
Плюнь, трижды плюнь. Стократ — другим манером
Горячей жизни прикоснись.
Высокопоэтические мысли
(Благоразумью ль вопреки?)
Поглубже прячь; в глухой архив отчисли:
Чтоб корень вырос, режь ростки.
На выспреннее вытараща зенки,
О сверхсознанье не трубя,
Строй смирно домиков и замков стенки —
Да не поставят к ней тебя.
Да благо будет ти, да многодетным
Покинешь ты курятник свой,
Когда пожмет, отмыв грядущий свет нам,
Рука руку — твоей рукой.

Средь разного рода лишений
Единую знаешь поживу,
Которая в центре мишени:
Быть живу, быть живу, быть живу.

Очнись, отряхнись и ответствуй
Насупленному супостату,
Что мысли греховному месту
Быть святу, быть святу, быть святу.

Но помни, не гневаясь впрочем
В ответ на позорную тему,
Что лучше тебе, как и прочим,
Быть нему, быть нему, быть нему.

Прищурясь, посматривай: эко
Досталось в наследье к беспутству
Свидетелю нашего века
Быть слепу, быть глуху, быть пусту.

1

Вынают, с ходу трепеща,
Аккордеон из-под плаща:
Воняет плащ резиной.

Аккордеон новехонек,
Он принесен разиней, —
Тем, что похож на окуня,
Тем, что сейчас разинет
Всю пасть аккордеонову,
Тем, что под розовой осиной
Завоет песню по-нову.

2

Осенняя осина —
Дешевые дрова —
Не сукина ли сына
Под тобой голова?

Твои, матушка, корни —
Заветный твой покой —
Затаптывает ерник
Чечеточной пятой.

Не верь словам Шульженки,
Русланиху души:
Они снимают пенки
Со всей твоей души.

3

Эй, Митюха, эй, Алеха,
Жить на свете вовсе плохо...
Наша жизня — крошево:
Ничего хорошего!

Чтоб прожить на свете хитром,
Сбегай, Ванька, за поллитром,
Не забудь закусочки —
Квашеной капусточки.

Мы водочки выпьем-выпьем,
Из макушек горе выбьем:
Не вяжись веревочкой
За веселым Вовочкой.

У нашего у Володи
Сапожки не по погоде...
Целу ночку нынечко
Спать Володьке с Ниночкой.

Ох-ти, ах-ти, эх-ти, ух-ти,
Ух-ти, тухти, берено-лахухти, —
Наша совесть девичья
Застоялась давеча...

Эка Катя, Катерина,
Терина-Катерина,
В ей порода материна,
Можешь быть уверена!

4

Не верю я. И ты не верь.
То — тетерев зовет тетерь.
Не трожь. Не кличь. Не вырони.
Прилип, не денется теперь,
И перья растопырены.

5

Развернулась веером
За поляной рощица;
Ветерок-несеверен —
Меж ветвей полощется;
Пепельному солнцу в поле
Сетуй о плакучей доле;
Над березой — что разлукой —
Легкой памятью аукай.

Шествуй с музыкой и с песнею,
Вширь на животе ползя.
Получай за службу пенсию,
Коли взяток брать нельзя.

Невзирая на коррупцию,
Ковыряя щёлки в рай,
Собственной своею «руцею»
Духи ближних предавай.

От дневного света вянущий,
Мрак несущий в стан теней,
Где найдешь себе пристанище,
Людоед и лиходей?

Покрывайся свежей плесенью
От мозолей до плешин:
Да излечит хворь телесную
Собственный пенициллин!

Точно так ведется издревле,
Что, попавши под прицел,
Кое-кто от жизни выздоровел
И от смерти уцелел.

Жизни круг почти очерчен,
И медовый соловей
Тусклым басом, будто шершень,
Трелью брякает своей.

Но восходят постепенно
Лист салата, цвет и ель,
Наполняя силой тленной
Громобулькающую трель.

Повышается, тончится,
Высвистывается она:
И выходит, что уж птица
Снова кличет сердцу: «на!»

Снова бьет крылом надежды
Огнедышащая трель,
На тускнеющие вежды
Нагоняя прежний хмель.