АНДРЕЙ СЕРГЕЕВ

Переулками, переходами
Мы бродили с друзьями по-двое.

Говорили о всякой всячине,
Все на свете переиначивали.

Тосковали о жизни праведной,
Толковали о Блоке, Нарбуте.

Рассуждали вокруг да около,
Темнота размышленьям способствовала.

А потом дорогами разными
Разошлись, разбрелись, растолкались мы,

Разошлись, расщепились на атомы,
А тогда-то, тогда-то, тогда-то мы —

Мы счастливыми были, умными,
Наша жизнь прошла переулками.

Часть I. МЕТТЕРНИХ

1

Поди сюда, поди сюда, смутьян!
Я не кусаюсь, а — глаза в растрате.
Австриец, младочех и басурман
Передо мной сошлись в одном дитяте;
Перед тобой — отживший интриган
На солнце дрогнет в ваточном халате.
Я — призрак дел, ты — испаренье книг,
Но все ж немецкий — общий наш язык.

2

Идеалист, послушай лицемера:
Ты все в Европе проклял наперед —
Но это старомоднее Вольтера!
Ты пробуждаешь к жизни свой народ —
Опять ветхозаветная химера!
Потом народ пускаешь в оборот,
Дуришь его дурманом мессианства
И топишь в гуртовом котле славянства.

3

А что славянство? Далеко зашло?
В холодную, на царские полати.
Меж тем у нас привольно и тепло:
Когда страна — заплата на заплате,
Мундир не душит, и, срывая зло,
На братьев-немцев можно срать в Рейхсрате.
Ну, как же тут не подрывать основ?
Прости, я для тебя не слишком нов?

4

Теперь, шаблоны школьные отбросив,
Взгляни на мир со всех шести сторон:
О диво! Недалекий Франц-Иосиф
Куда мудрей, чем сам Наполеон —
В полях сраженья не багрят колосьев,
Дунай гудит под Брамсов камертон,
Избытком чувств клокочет оперетта...
Да, трудно жить в спокойный век расцвета.

5

Вооружись подзорною трубой —
И вот Европы скифская изнанка:
На Вацлавском мосту ко мне спиной
Среди сокольских спин твой ментор Ганка
В обвислой шляпе, с чинною удой
И рядом, как у всех, ведро и банка,
Хотя он ловит души, а не рыб,
И ветер нам доносит жаркий хрип:

6

«...порукой древний Краледвор. Не много ль
Мы Габсбургов терпели произвол?
Пусть разум в сущем обнаружит Гегель!
И что за имя — истинный козел.
Другое дело — полнозвучный Гоголь!
Он вывел русский паровой котел,
Он сочинил чугунную дорогу.
Кто храбрый — гей в Россию на подмогу!»

7

Верь, верь ему, фантазии купай
В разлитии национальной скверны.
На скверну ты ответишь: «Маха, Май».
Но слов красоты краю соразмерны —
Дашь маху, коли хватишь через край.
Зачем отец твой, урожденный Черны,
Славянский, как и ты, провинциал,
Стал Шварцем и Европой забряцал?

8

Затем, что мать истории Европа —
Столица чести, чувства и ума.
В дерме ж ее гнездится род микроба —
Спасительная русская чума.
Спасители не крышей, крышкой гроба
Покроют возводимые дома
И вместе с нами в них умрут. Ответствуй:
Того ли для тебя хотел отец твой?

9

Герр Шварц! Он был достоинства пример.
А ты схватился за бродяжий посох.
Ну, что же, каждый врет на свой манер;
Но я, старик из кресла на колесах,
Скажу: Москва бранится словом «херр»,
Затем что у скуластых и раскосых
Достоинство не ставится ни в грош...
Ступай! Еще в герои попадешь.

1

В Россию путь — на русском колесе.
Сокольский хор отгрохал «Гей, славяне»,
Момент — и в приграничной полосе
Богемской сталью кованые сани
Кресалят по рокадному шоссе,
И с гор бегут гуцульские крестьяне,
Чтоб искру драгоценную в горсти
Домой, до черной печки донести.

2

Во время оно кельты, карпы, даки
Здесь разжигали жизнь, и ей в ответ
Вопили жертвы, плакали собаки;
Но постепенно все свелось на нет.
Идет гуцул. Душа его во мраке
От перебытых зря двух тысяч лет.
Он шляпу снимет, с добрым днем поздравит
И добрый день до вечера отравит.

3

Сыреет в яме Лемберг, он же Львов,
От жалоб украинских самостиев:
Шинки рыдают о правах батьков —
Их, только их первоначальный Киев,
А москали пошли от комяков
И превратились в новый бич батыев.
И тем страшней, что для царя хохол
Иуда Гоголь порох изобрел.

4

А по кофейням толк — уже немецкий:
«В Санкт-Петерс Бурге силу взял масон,
Католик и поляк Мартын Пилецкий
(Распутный педель, что когда-то вон
Был выгнан из Лицея силой детской),
И двор славянством польским полонен,
И православью смерть в борьбе религий».
Герой решил проведать Ставропигий.

5

Се был Москвы передовой собор,
В австрийстем Риме община монасей.
К чужим дозор, а от чужих забор,
За коим сонм ученых ипостасей.
Там в русской филологии запор
Усердный тайнописец Копростасий
Навеки вызвал, «Слово о полку»
По вдохновенью взявши с потолку.

6

Ключарь открыл герою, что Украйна —
Окраина Руси. Другой монах
Хотел сказать про Киев, но нечаянно
Соврал, что был у Гоголя в гостях.
А бывший царскосел видал случайно,
Как Пушкин — ангелок о двух крылах —
В Пилецкого стреляет из рогатки.
С монасей дале были взятки гладки.

7

Из польской Праги прибыл скороход,
И братия, решась, Отца и Сына
Упорно молит ночи напролет,
Чтоб, не дождав до торжества Мартына,
Полупаны, студенты, прочий сброд
Восстали — ибо клин взыскует клина:
Да разрешит державный мордобой
Старинный спор славян между собой.

8

Бог свят. Закрыты русские границы.
Во тьме варить историю спорей,
И над душой не виснут очевидцы
С причудливым чутьем нетопырей.
Пилецкий клином выбит из столицы —
Ему Березов, каша и Борей.
Пока шалят варшавские смутьяны*,
В Россию путь ведет через Балканы.

*Вариант: Пока рычат варшавские полканы.

9

Момент — и в русском воинстве герой.
Я'ицкий есаул калмык Черняев
Стоит за брата сербского горой:
То щиплет оттоманских попугаев,
То ищет под дубовою корой
Добро упрямых, как дубы, хозяев.
Узрев российства с азиатством связь,
Союзников домой спровадил князь.

10

Вот Чичиков досматривает сани.
По щиколотку потонув во мху,
Хор трубачей выводит «Гей, славяне».
Пустырь. Кусты. Поодаль на ольху
Пейзанин в монополечном тумане
Наносит милый вензель «Ха» и «У».
Знакомый мир — за полосатой гранью.
Герой, прими награду за старанья.

1

Россия для приезжего — орех,
Который надо разгрызать зубами,
Экзаменуясь под зевотный смех
На роль в еще не сочиненной драме
С негаданной развязкой. Юный чех,
Как чацкий мотылек, летел на пламя
И сам подставил шею под удар,
Порхнувши с парохода на пожар.

2

Апраксин двор горел стоймя, как свечка.
Спекались кожи, фыркали меха,
Искрило сало и стреляла гречка.
У красного родного петуха
Народ локтями добывал местечко
Поближе к пре, подальше от греха.
Купечество учло небес немилость
И воевать стихию не стремилось.

3

Герой с разбегу взял барьер толпы,
Нырнул в бурун крошащегося крова
И вынес штуку ситца, куль крупы
И дикого с похмелья домового, —
Но не разгрыз расейской скорлупы
И был предъявлен в качестве улова,
Когда пожарный заспанный обоз
На поджигателей повысил спрос.

4

Всегда фекаловатый Чернышевский
Петролеем и серой вдруг запах;
Он выскочил на освещенный Невский
В покрытых свежей копотью очках;
Ему навстречу мчался Достоевский;
Городовой был рядом, в двух шагах,
Но по гнилой интеллигентской складке
Писатель не донес и слег в припадке.

5

А встав, он поднял виденное зло
До эсхатологического чина:
— Отечество нам Царское — Село,
А Верховенским адская — машина:
Безумцы бредят, что в аду тепло,
Что бытие — колеса и пружина,
Что надо рвать Россию как запал,
Чтоб мир взорвался и в тепло попал.

6

Москва гудела, запирая крепость:
— За Бологим чадит чухонский хлев!
Неправый левый видел в нас нелепость,
Но если правый прав, то левый — лев,
И днесь являет зверскую свирепость,
Как здесь являют мудрый древний гнев:
Мы, москвичи, пошли от Хомякова
И нам с Европой спорить ох не ново.

7

А в Питере мундирный воротник
Героя притеснял в казенном доме:
— Тебя из чешской Праги Матерник
Прислал погнить в холодной на соломе?
Ты бунтовщик, ей-богу, бунтовщик
И живо загремишь к царю Ереме.
Нам твой дружок Поганка не указ:
Ни херр отсюда ни хера не спас.

8

Орех раскрылся дружбой часового:
— Ну, что ты, что ты, это, брат, того,
Того, а не чего-нибудь иного —
Оно ведь, право слово, ничего,
Тем более, что ничего такого
И, стало быть, сойдет безо всего.
Вот так-то лучше. Ладно, не печалься,
Рассудит Карла Карлыч. Он начальство.

9

— Вы взяли имя Черный? Это жаль.
Верните Шварц. В России хватит черный.
Вы как герой с балканская медаль
Найдет занятий чистый и просторный —
Учить московский барышня рояль.
Российский человек — слуга покорный,
Хороший человек. Вы заживет,
И ни назад не надо, ни вперед.

1

Сто лет Россия киснет без реформ
И колупает старые болячки.
Страну спустили на подножный корм,
И я, дошкольник, озверев от жвачки,
Алкая цельных красок, чистых форм,
Вязался с бабкой в гости, ждал подачки
И с нищих брал свой нищенский оброк —
Открытку, марку, царский пятачок.

2

Однажды нас окликнули: — Ирина
Никитична, зашли бы! Это внук? —
...Под белым полотенцем пианино,
На нем Бетховен, Моцарт, Гендель, Глюк,
На полочках фарфор, фаянс и глина,
По стенам Беклин, Рафаэль и Штук
В багете под стеклом. С голодным жаром
Я прилепился к дивным обжедарам.

3

Седой хозяин был заметно рад:
— Мой друг, я вижу, ты прекрасным занят.
Ты видишь то, чем славился Закат:
Пока хватает глаз гляди на Запад,
Пока хватает сил иди назад —
Иначе можно обезуметь за год...
Ты любишь ли стихи? Сильней всего?
Вот чешский Пушкин, гений, божество.

4

Он прожил двадцать три или четыре,
Но Махе поклонился весь народ:
О Данте, о Гомере и Шекспире
Чех слышал слух — и видел перевод.
Да что такое русский Пушкин в мире,
Сам Бог отсюда вряд ли разберет.
Вселенские проистекали души
Лишь из вселенских языков. Но слушай:

5

«Был поздний вечер, првни (первый) май,
Вечерни май, был ласки (ласки) час,
Знал благовоньем вдаль боровы гай,
Звал к ласки грам грдлички (птички) глас...»
Как музыка. Но нет, не понимай,
Что это слышит кто-то, кроме нас:
Наш чешский слишком избранный сосуд.
Учи немецкий — все тебя поймут.

6

Ах немцы! Я взрывался, как шутиха,
И проповедал ложный идеал,
За что имел отслушать Меттерниха —
О как он врал, какую правду врал...
И здесь у вас, когда изведал лиха,
Мне русский немец в руку подыграл.
Ах если бы философ нами правил,
То русским немцам памятник поставил!

7

Без немцев, господа, не вглубь, а вширь
Растет когда-то славное славянство,
Историю свою ведет в Сибирь,
И географии дает дворянство.
Без них кругом китайский монастырь,
И если где-то шум, то, верно, пьянство,
А если книга, то словесный сор,
Как «Слово о полку» и «Краледвор».

8

Так что меня к России повернуло?
Я услыхал, что Запад — западня
И убежал от участи гуцула.
О как меня звала назад родня!
Но тут болото мигом затянуло,
И силы вдруг оставили меня...
Друзья, прошу прощенья за ворчанье;
Примите этот снимок на прощанье. —

9

Прямой старик на жактовском дворе
При галстуке, с лопатой, возле тачки;
Покатый лоб в косматом серебре,
Усы на взлете — никакой потачки,
Напоминатель о былой поре
Живой и бодрый в центре общей спячки;
А ближе — клумба, кажется, в цвету
И рамка, подводящая черту.