ИЛЬЯ ИОСЛОВИЧ

В деревне Малые Мазаи,
Моргая краснотою век,
Со мной беседовал прозаик,
На диво глупый человек.

Он проповедовал мне вещи,
Которые я должен знать,
Чтоб жизнь свою прожить без трещин,
Печататься и процветать.

В деревне Малые Вяземы,
Собою затмевая свет,
В меня вцепился незнакомый
И незначительный поэт.

Ребята шлепали по листьям,
Ребята зарывались в мох,
А я сидел и слушал мысли,
Лукавые, как господь бог.

Слова и запятые путая,
Захлебываясь от стихов,
Я что-то сам внушал кому-то
Возле Ничейных Бережков.

Усердно растопырив уши
С прожилками, как у котят,
Голубоглазые Павлуши
В меня молитвенно глядят.

Он был нам на погибель выдуман,
Великий треск больших идей.
Живут на свете индивидуумы,
Смущают молодых людей.

Сам воздух в доме стар,
Огонь ленив и желт,
Стихи звучат легко, задумчиво и глухо,
Тебя любил Ронсар,
Наверно хорошо
Об этом вспоминать беспомощной старухой.

Я сделаюсь трухой пергаментных листов,
Я стану болью слов и горечью тумана,
И станут так нужны листки моих стихов,
И крошки табака со дна моих карманов.

Все это будет так, и годы отойдут,
И вырастут кусты, и роща станет лесом,
И уж совсем не я — другие вдруг поймут
Кем был тебе Ронсар, бездельник и повеса.

Господь нас встретит у ворот
И скажет: Ай-люли!
И до чего паскудный сброд
Прижился на земли.

Даже человек, необычайно низко
Расценивающий свою персону,
Огромен по сравнению с различными
Вещами домашнего обихода.
И когда он выходит из домика под липами
И гуляет по прилегающим полям,
Солнце, все своим видом напоминающее о сливках,
Начинает напевать ля-ля,
    Потому что лежащее в основе любого злодейства
    Чувство неполноценности, слюнотечение,
    расстройство пищеварения и непобедимый страх
    Не имеют никакого отношения к чародейству.
    Например, к умению спрятать в ухе
                        кролика или башмак.

Семен Семенович Либкин
Скоро уже подохнет,
Он будет лежать в гробу
И ничего не говорить,
Как будто мы обсуждаем
Техническое задание,
А он опять ничего не понимает.
Он протянет еще лет пять или шесть,
В крайнем случае — восемь.
А Илья Вениаминович Иослович
Протянет еще лет тридцать или сорок,
Постепенно теряя свои левые убеждения,
Терпимость
И бесконечную доброту,
Пока не превратится
В такую же беспардонную скотину,
Как Семен Семенович Либкин.

С утра супрематист
Стреляет из-за горки,
Гуляет Жан-Батист,
Он ищет помидорки,
Джон Гленн, как из ведра,
Бомбит аэропланы,
Пора, давно пора
Сорвать все эти планы.

С утра глухой дантист
Приходит в лепрозорий,
А где наш Жан-Батист?
Он ловит инфузорий,
И с ночи до утра —
Примат всего над целым,
Пора, давно пора
Заняться этим делом.

Себе дороже, брат,
Залезть в иной оазис,
Как говорил Мюрат,
И тут уже лабазис.
Материя стара,
И суть ее рогожа,
Пора, давно пора...
И далее все то же.

Хорошо иметь знакомых
Из ЦК КПСС,
А не то по всем законам
Вас съедят в один присест.
Или можно из Совмина,
Чтоб хотя бы референт,
А не то тебя скотина
Прожует в один момент.
Правовое государство
Потребляет дефицит,
Удивительное царство —
Водка, бабы, геноцид.

Был слышен скрип тугой резьбы,
Вращалось колесо судьбы,
Блестело тускло масло,
А то, что сверху пронеслось,
Вдруг озарило и зажглось,
Блеснуло и погасло.

Еще стоял на речке лед,
Еще горели свечки,
Когда нас вывели вперед
Смешные человечки.

— Пора, Аврелий, мой дружок,
Доесть с повидлом пирожок
И оказаться к месту,
Не говорить ни да, ни нет,
Садиться в черный драндулет,
И далее по тексту.

— Пора, мой добрый друг Данзас,
Прошла пора иных проказ,
И странно быть под богом,
Смотреть вперед и на предмет,
Поднять тяжелый пистолет,
И думать о немногом.

Не нас минует эта щель,
Но положение вещей,
И небеса как твердь,
Смотри сюда, мой друг Дантон,
Нас жизнь теснит со всех сторон,
А впрочем, это смерть.

Я памятник себе
Беспечно воздвигаю,
Покорствую судьбе
И многого не знаю,
Доволен ли тунгус,
И что сказать калмыкам,
И бедный мой язык
Зачем завязан лыком...

Свои мы заслужили почести,
В Ижорах стынут небеса,
Пройдем вперед и встанем в очередь,
Чтоб посмотреть на чудеса.

Я б не сказал, чтоб были неженки,
Такая жизнь — не приведи...
Ну что ж, теперь мы будем беженцы,
Протянем руку впереди.

Уже никогда мы не будем вместе
На кухне, которой нет,
И не будем читать стихи в подъезде
И в коридоре, где туалет,
А прелестные девушки Света и Лёля
Взвизгивают, а мужчины пьют
Или курят, стоя на длинном балконе,
А внизу производят салют,
И если написаны письма протеста,
То на это есть КГБ,
А люди сделаны из разного теста,
Но противостоят судьбе,
И все сидят на полке у сытого людоеда,
От сторожа до члена политбюро.
И черепаха не может догнать Архимеда,
Но можно ездить в метро.

Держа за пазухой топор,
В жилище входит богоносец...
Нет, не окончен этот спор
И не утоплен броненосец.

Когда на небесах ни зги,
Когда отечество в разладе,
Кого попросим от тоски
Искать иголку в снегопаде?

Пускай приедет Монферран,
За ним по следу три Бернулли,
Покуда снова на таран
Историю не развернули,

Чтобы ишачий барабан
Главлит не нес за Наркомпросом
И Васнецовский черный вран
Не сел на черепе курносом.