ЕВГЕНИЙ ХОРВАТ

Я отвернусь, как латинское R,
к стенке пустой. Не ищи идеала
в жизни. Ты сам для кого-то пример,
так завернувшись в свое одеяло,
как завернулся. А, впрочем, к чему
здесь обращенье? К кому обращаться —
уж не к себе ли? И вправду, ему
нечего кем-то еще обольщаться.

Утром лежи, никуда не беги.
Даже на шум головной перестрелки.
Ибо не знаешь, с которой ноги
встать и в какой оказаться тарелке
каждое утро. Так переверни
белые ночи с их тьмою заглазной, —
что обнаружится? Черные дни.
Будь же в реальности, с речью согласной.

Ляг на прекрасный, как женщина, пол,
глянь в потолок, где готовы приняться
злаки о будущем. Главный глагол —
«быть», чтоб они продолжали меняться.

...Как вспомнишь дни морозов вязких
их вражеский наскок,
и колкость варежек варяжских
и вязаных носков,
— и весь, составленный из белых
осколков и кусков,
на счастье выпавших тарелок
из рук, калейдоскоп!

И в рифму, в рифму шлем Европу,
и греческих календ
не ждем, когда по черностопу,
чтоб снегу до колен,
перебираемся мы прямо в
средину бытия!
— и можно мне там двести граммов,
любимая моя?

— Над деревьями вейся,
падай с неба наклонно, отвесно,
ощущение веса
отнимай у бегущего в лес, но

не лишай равновесья
на трамплине, а кончатся горы —
узкий въезд в редколесье
приоткрой, раздвигаясь, как шторы,

— дуя с веста и оста,
наложи на ланиты румяна, —
то, что чем-то зовется,
но само о себе безымянно, —

бей в зрачки мне на трассе,
растворись в леденеющей лимфе,
— в наши дни на Парнасе
попросторнее, чем на Олимпе!

Пред тобой стоит печален
петрозаводчанин.
Не играй ты с ним в молчанку,
петрозаводчанка!

(Потрясающую новость
знает кишиневец.
Что пред ней твоя обновка,
злая кишиневка!)

Обними ж его, карелка
(молдаванка то есть),
послужи ему как грелка
(как река по пояс),

чтобы в сумрачном Полярном
он согрелся круге
(чтоб от выжженных полян он
не погиб на юге).

Лед колоть ведь больше не с кем
(«ляну» собирая)
на просторе олонецком
(в зное Бессарабья).

Раздобудь же гогошары
(снега, снега горстку!),
поезжай с ним в Дондюшаны
(и к Медвежьегорску),

да по свежим Заонежьям
(Приднестровьям смрадным),
колеям, углам медвежьим
(и по виноградным).

Покажи ему, где ездит,
где зима, где лето, —
до того, как он исчезнет
в небе и в земле-то.

простилось всё те.
не блудом, но раскаяньем, — дабы
взрастая из твоей истлевшей плоти,
Пусть будут травы, злаки и грибы,

тебя в Спасение сместила.
что, словно ветер, тлеть заставив прах,
конца ее? Единственная сила,
Что есть в себе от жизни, как не страх

III

дохнет твоею будущею гарью.
и в грешное лице твое она
облаплены полнеющею тварью,
Живот и грудь, и горло, и спина

гореть хамелеоном, лезти крабом.
и звездной ночью заставляет страх
причем не тот, стоять которым бабам,
На Скорпиона наползает Рак,

II

широкой астмы и бронхита.
в твоем дыхании, расчищенном от рощ
листву сухую, что звенит Колхида
Ты так давно струею этой жжешь

течет же по ложбине мозельвейном?
где что-то разгорается в соске,
в грудном ли копошенье можжевельном,
Скажите, место страхам и тоске

— Сергей не сердися, Николай помогай,
ладан кадися, стихарь облегай,
моленье молися, славословие славь
явленную Тайну али тайную Явь —

басом леденящим и девичьим альтом
огненным пьянящим увеличенным ртом
ныне величающим алтарь позже Врат
бо и в искушеньях глубже Друг, нежли враг!

    (Всё-то сам реку сие, а пост не блюду
    столько уже жирного вложил во плиту
    что нет-нет да мню уж — не себя ль сам в другой
    местности, посмертной, ужираю в огонь?

    Жертва, да не Богови: тельцы да быки.
    Змею-Зверю адову придется, реки,
    плоть сию удвоить, чтоб за сё отплатить
    бо одной моею мести той не вместить)

Господи мой в Чаше, что в стакане вино!
Бывшее в Вифании и в Кане дано!
Воду что в вино Твое, меня обрати!
Кровь Твою во пьющего груди обрети!

— Сергий согревай-ка, Николка веди,
сам не пропадай-ка, а пропажу найди
носом утыкая во алмазный навоз
Спасом вытягая из-под пятых колёс!

...мной Себя глотая, Ся во мне увнутри
прах небес, земель ли перемель, перетри...
жизнь-живот-желудок за порог испражни...
Ежли не ланиты — хоть чело увлажни

— да вовек прославится сия душа,
лёгкими обложки широко шурша
ямбом в гору, хореём — с горы
на путях к Фавору от земной коры.

Немного спать хотелось, но теперь прошло,
коснулся рукоделия — помогло.
Как руку сжал — пять чувств затворил,
дыханием моление сотворил
и хорошо-то стало! Воспарил.

Ты наклонись, Пречистая, — я шепну.
Так спутано пространство в земном клубке
что Ты и покрываешь в одной строке
и на груди вмещаешься в образке —
того, кому из черепа в вышину
открылося отверстие в потолке.

Трудно очи долу, а сердце горе.
Небо и поныне соблазняет глаза.
Крепко надо верить, чтобы в тёмном нутре
выпала из сукровицы Божья роса.

Наше троеперстье живёт в кулаке.
Им же знаменуемся  и строчки строча,
всасывая в детстве облака в молоке,
тайнообразующе крыло из плеча.

Смертный, что родится во плоти и крови —
яко до рождения уже причащён —
в страхе принимающе Святыни Твои
будет в них по смерти воплощён, помещён.

Там, где я крестился, где молчал, говорил
локонами ладана волокна ловил,
спину распрямляючи душёю кривил —

ныне отверзаешь милосердия дверь
ту, куда и вёл меня Твой горний тропарь
— то-то отбиравший у груди без свинца

выдохи да вдохи и единым теперь
духом испускаемый словарь — на букварь
всё-то распадается, что кровь на тельца.

Вот и повторяю предыдущее: кровь.
Ибо отзовётся подползающим: крот —
громче и точнее, чем зеркальным: любовь.

Зрение минуя  моё пенье глядит
в светлое Успение и новый индикт
в коем не останется ни вдов, ни сирот.

Дух уже испущен, но остался душок.
Даже с перепою написался стишок.
Освежи дыхание, земной порошок!

...вот уж из-под тела уплыла глубина
вот и разбежалась от боков ширина
вот и отлетела от самой головы

бывшая с рожденья и над ней вышина!
Это завещание народам Земли
Прожита и мною миллионная часть.

...сменные обличья — насекомые, львы —
слышу, приближаются и в душу стучась
алчут себе жизни; но ещё не вошли.

Я полбанки раздавил,
мирозданье раздвоил,
я родил Аполлиона,
а назвал Эммануил!

Я алхимию развел,
метафизику завел,
и призвал я Аполлона,
а явился Гавриил!

...Но закончен мой полет.
Я в земле моей полег.
Над моею головою
мотылек теперь поет.

Червячок меня грызет,
голубок меня клюет.
Херувимской хоровою
человек меня спасет.