(Скука, скука
входит в дом без стука
как в страну войска
смертная тоска).
В городе Туапсе
были платаны, рейд,
был порт, было море, танкеры
и горы во всей красе.
За городом был холм
и метеосамолет
У-2, «этажерка» фанерная
стоял там испокон
в травах ни бэ ни мэ
реликтовый самолет
привязан был, как корова, он
к колышку на холме.
(Скука, скука
входит в дом без стука
как в страну войска
смертная тоска).
Но в городе Туапсе
почти что испокон
средь населенья летчик жил
как следует жил: как все.
Недаром на войне
Отечественной не раз
его изнутри изранили,
изранили извне.
Таможенником служил
он, глядя во все глаза,
что можно здесь, что можно там
там можно, а здесь нельзя.
Но службы вышел срок:
на пенсию, как в степь,
вышел бескрылый летчик наш
и зачастил в ларек.
«Пилотам пить нельзя»,
твердил он, захмелев,
и собутыльников разнимал,
милицией грозя.
(Скука, скука,
входит в дом без стука,
как в страну войска
смертная тоска).
Но как-то под хмельком
он очутился вдруг
средь лодок и кур окраины
и высмотрел этот холм
и этот аэроплан,
и колышек, и в душе
у летчика шевельнулся вдруг
один пятилетний план.
Почувствовал летчик наш
желанье не «полетать»,
а что-то, что непреложнее,
чем высший пилотаж.
Хоть чувства его, как медь
в окиси, не ясны
скорее всего, он испытал
желание УЛЕТЕТЬ
КУДА-НИБУДЬ, а куда
не чувствовал он, поди,
как птицы электрический ток
садясь на провода.
(Скука, скука,
входит в дом без стука,
как в страну войска
смертная тоска).
Взявшись за план с утра,
с метеолетчиком
сошелся в пивной он и рассказал
про юнкерсы, мессера.
Был метеолетчик зол
на водку и называл
он «дозаправкой в воздухе»
утренний опохмёл.
Год кореша парят
в портвейна парах, порой
скатывая вдвоем с холма
летательный аппарат.
Но срок наступает, и
таможенный с книжки куш
снял летчик и напоил дружка,
как в день авиации.
Безбрежным был полдня пыл,
и летчик наш, не спеша,
скатил с холма пилота в тенек,
потом самолет скатил.
И вот очутился он
в небе привычном, как
водка, и летчик, захмелев,
отвесил земной поклон
платанам, сухой траве,
терраске своей, ларьку,
цистернам нефтехранилища
и маленькому кафе
портовому. Много гор,
селений, дорог и рощ
увидел вдруг летчик, о коих он
не ведал до сих пор.
И моря увидел гул
огульный, неземной,
без суши неподвижной, и
к морю он повернул.
Покуда проспится ас,
наступит и минет ночь,
далёко уйдет он вдоль берега
не нужен ему компас.
А если ему вдогон
пошлют эскадрилью, две,
к морским волнам безопасным и
к горам будет жаться он.
(Скука, скука,
входит в дом без стука,
как в страну войска
смертная тоска).
Вдоль берега наш пилот
летел словно демон, а
в воздушном пространстве кружил над ним
советский воздушный флот.
Весь в мыле воздушный флот
так низко не мог он пасть:
опасен для нынешних скоростей
столь бреющий полет.
Над ним над одним, ну и
дела! над ничтожным ним
кружил весь военный округ, друг!
во всеоружии.
Над ревом, над блеском крыл
смеялся, как бог, пилот,
«Прощай любимый город» пел
и «Беломор» курил.
Смеялся и знать не мог,
что между сухумских пальм
механик уже налаживал
музейный истребок.
(Скука, скука,
входит в дом без стука,
как в страну войска
смертная тоска).
Умением истреблять
сам летчик владел с войны
и истребитель УСЛЫХАВ
ну что он промолвил? «Блядь».
И Турция эта, шут
бы взял ее, в двух шагах
померкла теперь не Турцию,
а хоть бы парашют.
Но прыгать-то низко, и
нет Турции никакой,
о чем он всегда подозревал
во глубине души.
(Скука, скука,
входит в дом без стука,
как в страну войска
смертная тоска).
Увидел он в истребке
чужого лица пятно,
но с этой бреющей высоты
не мог он уйти в пике.
Не стал он пятну лица
делать знаки, что, де
вернуться желает он к жизни нет
летел он до конца.
Прижался лишь к скалам вплоть
на третьем заходе лишь
(салага машиной едва владел)
сподобил юнца Господь.
Звук очереди черед
всегда означавший дни
былые напомнил летчику,
закончившему полет
последний. Взорвался бак
и летчик взорвался, и
стал тяжелее воздуха
замысла пух и прах.
И прямо в девятый вал
упал он. Теперь со дна
не всплыть ему: держит кабины клеть,
как кости кистей штурвал.
(Скука, скука,
входит в дом без стука,
как в страну войска
смертная тоска).
Лазить за ним на дно
не стали. И так стране
стоило слишком больших хлопот
этакое говно.
Щепки фанерных крыл
унес куда-то отлив,
после того, как прилив о скал
стену их долго бил.
Герой наш на дне морском
брошен. Над ним вода.
А над водою чайки летят
не в Турцию ли тайком?
(Скука, скука,
входит в дом без стука,
как в страну войска
смертная тоска).
Содержание | Комментарии |
Алфавитный указатель авторов | Хронологический указатель авторов |