840. И. С. ТУРГЕНЕВУ
9 июня 1882. Ораниенбаум
Ораниенбаум. 9 июня.
Многоуважаемый Иван Сергеевич.
Письмо Ваше несказанно обрадовало меня, послужив вещественным доказательством, что здоровье Ваше настолько поправилось, что Вы нашли возможным перебраться на летние квартиры и можете самолично писать 1. Известие о постигшей Вас болезни подействовало на меня поистине подавляющим образом, и я постоянно справлялся об Вас через Белоголового, который, однако ж, по-видимому, не совсем-то исправно посещал Вас, потому что одновременно с Вашим письмом получил я таковое же и от него, из которого усматриваю, что он не знает об Вашем переезде в Буживаль 2. Но довольно о болезни: будем надеяться, что все пойдет хорошо и Вы у нас побываете.
Я полагаю, что последние перемены произвели на Вас тоже угнетающее действие, как и на нас. Ужасно обидно это торжество Каткова. Представьте себе, он даже нимало не скрывает своей силы. За четыре дня до новых назначений, он уже писал к жиду Полякову (который дом его Лицею подарил), что Игнатьева не будет и чтоб он успокоил прочих жидов 3. Вот кто и по каким мотивам оказал<ся> защитником еврейства! 4 Долгое время молчал, мерзавец, но, очевидно, жиды приступили вплотную — и он заговорил. И знаете ли Вы, от кого мне это известно? от одного из знаменитых Георгиевских, креатур Катковских! Только и есть утешение, что эти гады друг друга охотно выдают и сами себя поедают.
Вообще впечатление очень унылое, хотя я, проживая вне Петербурга, совсем никого не вижу. Но есть и комического немало. Как известно, теперь у нас исправляет должность честного журналиста Андрей Краевский (о tempora, о mores!) 5, так вот я к нему на днях зашел понаведаться и, представьте, услышал такую предику: не то, дескать, жалко, что нас с Вами могут водворить — что мы! — Россию жалко — вот что! Согласитесь, что Андрей, жалеющий Россию, — явление в высшей степени курьезное! Я думал, что он в заключение все-таки прибавит: а впрочем, мне жаль ее..., но нет, не прибавил! Покачивается, сивый мерин, в качалке, и сокрушается! И видно, что даже совесть имеет чистую.
Удовольствия Вашего по поводу г-жи Шабельской не разделяю, и от переписки с этой г-жой уклоняюсь 6. Настоящая ее фамилия Мон<т>вид-Монвиж (по мужу) и Толочинова (по любовнику) и живет она в Киеве. Баба, по-видимому,
нахальная, и все сбирается писать роман с вытравлением плода. Просила моего совета, но я отвечал довольно сухо, что по части вытравлений не специалист. Вообще, я не весьма стремлюсь навстречу, и этим, быть может, спасаюсь от панибратства. Пожалуй, что-нибудь такое узнаешь, что и в журнал пускать будет нельзя. «Парижский день» 7 — говно, и сама Виницкая далеко не оправдывает ожиданий. Тоже развязная дама, и надо быть очень осторожным с нею. Есть у нас ее повесть другая, и не знаю как поместить 8.
«Письма к тет<еньке>» закончил и, как оказывается теперь, совсем кстати. «Коленца» нового, как Вы выражаетесь (вероятно, со слов «Нового времени», которое так прилежно читаете), выкидывать не намерен 9, а возобновлю прерванную «Современную идиллию», ежели найду в себе достаточно бодрости, чтоб работать 10. Затем будущий год посвящу «Игрушечного дела людишкам» и этим «коленцем» закончу свою литературную проходимость 11.
Я живу на даче в Ораниенбауме и наезжаю в Петербург только раз в неделю. Дача, по-здешнему, хорошая: с порядочным парком, садом и дом большой. Плачу 1000 р. Но представьте себе, что дом этот целую зиму не топлен, и что все лето он будет «отходить» и «отойдет» к сентябрю, когда надо сбираться в Петербург. Я ни одного дня не чувствовал себя даже изрядно. Не думайте, чтоб я сам выбрал дачу, но все-таки приходится жить. Вообще, надо жить — в этом-то вся и загвоздка.
До свидания. Выздоравливайте скорее. Жму крепко Вашу руку.
М. Салтыков.
Анненкова видел и обедал в очень небольшой компании с ним.
Повесть «Полит<ическое> дело», о которой Вы спрашиваете, у меня на столе. Надо подождать, посмотреть, что будет. Теперь вряд ли удобно 12.