1. М.Е. Салтыков-Щедрин
2. Собр. соч. в 20 тт.
3. Т. 8

«НА ЗАРЕ ТЫ ЕЕ HE БУДИ»

(Стр. 75)

Впервые — С, 1864, № 3, стр. 189—224 (ценз. разр. — 17 марта), с подзаголовком «Романс».

Сохранились два экземпляра корректуры — один с большой правкой Салтыкова (по этой корректуре, с полным учетом авторской правки, осуществлена первопечатная публикация), другой — без правки, с пометой «2 корр<ектура>».

Приводим важнейшие варианты неправленой корректуры.

Стр. 79, строки 16—17 св. После: «представить себе не мог» в корректуре до правки Салтыкова было:

Конечно, петербургские содержанки великолепны, но ведь это товар дорогой, и Кротиков мог только любоваться ими и отнюдь не шел далее целования ручек; не дурны тоже и губернские дамы (с ними Феденька уже дерзал дальше), но их и немного, да и приелись они.

Стр. 79, строка 18 сн. После: «представляли собой так называемую «породу» —

ту самую породу, происхождение которой, как известно, ведет свое начало с 1812 года, наводнившего Россию обворожительными французскими тамбурмажорами и флейтщиками.

Стр. 84, строки 7—8 сн. После: «с некоторым смущением указывая на Митеньку...» —

Ну какой же я бюрократ! — огорчался, в свою очередь, Феденька. — Я такой же скворушка, как и они! И болело же, ох, болело его сердце, чувствуя себя оклеветанным и непризнанным... Что же касается до «плакс или канюк», то партия эта была немногочисленна, почти исключительно состояла из мировых посредников и за идеал общественного деятеля признавала С. С. Громеку. Подобно этому новейшему Иеремии, она сокрушалась о грехах человеческих и мечтала о том, что кабы у бабушки да были бы штаники, так был бы и дедушка.

Стр. 85, строки 16—23 св. Вместо: «Козелков вошел в уборную <...> Представьте себе...» —

— В восемьсот семнадцатом году, — рассказывал граф Козельский, — у нас предводительшей Марья Петровна Собачкина была, так у нее, представьте себе, вот где родимое пятнышко было! Так даже граф Аракчеев (он в то время через наш город проезжал) — и тот в восхищенье пришел!

В эту минуту в уборную вошел Кротиков. «Скворцы», будучи вне надзора стригунов, так со всех сторон и облепили его («однако ж я любим!» — с чувством подумал Феденька).

— А! вашество! — приветствовал его граф, — а я сейчас рассказывал à ces messieurs про нашу бывшую предводительшу! Представьте себе, что у нее вот здесь родимое пятнышко было! Так даже граф Аракчеев и тот восхитился, как увидал!

Стр. 97, строка 5 св. После: «захватывало дух от наслаждения» —

— Мне сам Кротиков сказал! — продолжал Фавори цепенеющим языком, — он ведь, messieurs, туп, но сластолюбив!

Стр. 98, строка 14 сн. После: «весело потирает руки» —

Он уже совсем забыл, что дипломатический его ход не удался, и очень искренно думает, что начало «спасительному междоусобию» положила именно его дипломация. Сначала он было опасался, чтобы возбуждение умов не разыгралось какою-нибудь историей вне собрания, но когда увидел, что «плаксы» выдерживают нападения с твердостью и великодушием, то успокоился и на этот счет. Воображение все чаще и чаще начинало нашептывать ему: «слава! слава! слава!» — и он очень серьезно занялся обдумыванием описания этого блистательного дела.

Ряд сокращений был сделан Салтыковым, по-видимому, под давлением цензуры или с оглядкой на нее. Вот перечень этих мест, не появившихся в «Современнике» и введенных в текст настоящего издания:

Стр. 79—80, строки 2 сн. — 8 св.: «И ведь хоть бы кто-нибудь пригласил <...> лишнего велегласия».

Стр. 80, строки 1—5 сн.: «Я всегда полагал <...> недостаток административных средств».

Стр. 87, строки 4—7 св.: «но какой-то гарем особенный <...> иным образом лишил жизни».

Стр. 88, строки 1—3 сн.: «— Подьячего под хреном <...> принял это на свой счет».

При подготовке первого отдельного издания Помпадуры, 1873 Салтыков вновь внес в текст рассказа ряд изменений, главным образом сокращений. Некоторые из них были вызваны не творческими, а привходящими соображениями, по существу цензурного характера. Это те места, где речь шла о реальной фигуре — Лонгинове и сатирическом персонаже — Фуксенке. Салтыкову пришлось пожертвовать этими именами в отдельном издании во избежание возможных неприятностей для журнала и для себя лично со стороны цензурного ведомства. Дело в том, что безобидный ранее библиограф M. H. Лонгинов, один из лицейских однокашников Салтыкова, стал в 1871 году весьма опасным для всей демократической литературы начальником Главного управления по делам печати, сразу же зарекомендовавшим себя на этом посту в качестве крайнего реакционера и обскуранта. К вершителям цензурных судеб «Отеч. записок» и Салтыкова, хотя и меньшего ранга, в годы первого издания «Помпадуров» принадлежал и В. Я. Фукс, ставший в 1865 году членом упомянутого Главного управления по делам печати и в этом качестве одним из самых свирепых политических контролеров «Отеч. записок» и произведений Салтыкова. По воспоминаниям П. М. Ковалевского («Русская старина», 1910, № 1, стр. 39), Салтыков называл этого цензора в своем литературном окружении не иначе как «поганым. Фуксенком», то есть переносил на него сатирическую маску из рассказа. Фраза: «На Россию они взирали <...> подобно г. Н. Безобразову...» в изд. 1873 года читалась: «На Россию они взирали с сострадательным сожалением, а в крестьянской реформе подобно г. Н. Безобразову...» Роль «Фуксенка» была передана другому персонажу — «князьку Соломенные Ножки». В настоящем издании рассказ освобожден от указанных купюр автоцензуры.

Приводим ряд мест текста, которые подпали под авторское сокращение при подготовке отдельного издания по причинам, по-видимому, не связанным с цензурными опасениями.

Стр. 92, строка 4 св. После: «начали говорить о principes» в «Современнике» было:

Фуксенок вздумал было школьничать, стал, по обыкновению, уверять Родивона, что у него голубой нос, и даже до того развил свою тему, что задел мимоходом и maman Храмолобову; но «стригуны» нашли, что это нисколько не остроумно, и немедленно пригласили его к порядку.

— Ты, поганый Фуксенок, не понимаешь, — заметил ему Сережа Свайкин, — ты не понимаешь, что он хоть и Родивон (а у тебя в самом деле голубой нос, Родивон!), однако все-таки составляет часть того самого principe, который осуществляем и мы!

И в самом деле, мы, русские, этого не понимаем. Оттого ли, что мы еше не достигли гражданской зрелости, или оттого, что в наши сердца самою природой, вместо principes вложена масленица, только в нас как-то ничего этакого солидного не имеется. Все-то мы шутим; везде-то прежде всего свинство усматриваем. Если у кого из носу целая борода вылезет, — мы это сейчас заметим, а если у этого самого человека целый лес добродетелей в сердце сидит, то мы сто лет будем мимо него ходить, и все-таки ничего, кроме бороды в носу, не приметим. А что всего хуже, так это то, что мы даже в самом зубоскальстве нашем никакого соображения не имеем, а руководимся минутным глупым вдохновением. Нет чтобы над купцом или

мужиком посмеяться: «Какой, дескать, мужик!», а все норовим своего же брата дворянина оборвать: «У тебя, дескать, две души с половиной, так ты, брат, только держись, как мы над тобой пошутим!» Глупо. Не понимаем мы, что тут дело совсем не в двух душах с половиной, а в principe, который, подобно солнцу, одинаково светится и в океане безбрежном, и в малой капле вод. Не понимаем, что, позоря своего соседа, мы сами себя позорим, что, заставляя его, для потехи, свихивать на сторону рыло, а ногами выделывать вензеля, мы тем самым незаметно свихиваем рыло тому principe, в силу которого существуем сами. Не понимаем, что от этого нет у нас никакого единения, и что ничего не может быть удивительного, если мы разлезаемся врозь¹.

Как бы то ни было, однако ж нельзя не сознаться, что действительно наши дела очень и очень плохи. Старичье наше действовало непредусмотрительно и нелепо до безобразия; оно действовало так, как будто и в самом деле крепостное право было таким сокровищем, которому никогда и конца не должно быть! А когда конец наступил, когда крепостному праву сказали шабаш, то старичье раскислось, да тут же и нас, молодежь, в тупик поставило. Везде была феодальная система — у нас ее не было; везде были preux chevaliers — у нас их не было; везде были крестовые походы — у нас их не было; везде были хоть какие-нибудь хартии — у нас никаких не было. По-виднмому, у нас была исполнительность и расторопность, но старичье и из этих данных ничего не сумело выработать и оставило в наследство одну масленицу.

Стр. 95, строка 18 сн. После: «усвоили себе истинный смысл речи Собачкина» —

Большинство было подобно тому смешливому гоголевскому мичману, который разражался смехом даже тогда, когда ему показывали палец: оно увлеклось словом «selfgovernment». Фуксенок приставал к Родивону, требуя, чтобы тот объявил всенародно, что он разумеет под словом «selfgovernment».

— Исправником быть невредно... желаю! — произнес меланхолически Родивон и, пославши в нос огромную порцию табаку, присовокупил: — Вынюхаю... вот так!

— Браво, Родивон! молодец, Родивон! Он один находится в сердце вопроса! — раздалось со всех сторон.

— Messieurs! Родивон Петрович действительно находится в сердце вопроса более, нежели мы все, — заступился Собачкин. — Он только выражается с излишней простотой, но на дело смотрит весьма основательно.

— Это точно так-с, Николай Федорыч! Осчастливьте нас только исправником, а там уж наше дело будет, как с ними обстоятельнее поступить: со щами ли выхлебать или с кашей съесть-с!

Стр. 95, строка 11 сн. После: «договорил он вполголоса» —

— Потом и манже и буар — все это будет наших рук дело! — объяснил Родивон.

Собачкин очень мило улыбнулся.

— Ведь я, Николай Федорыч, только разговора умного держать не могу, а понятие это имею! — продолжал ободренный Родивон.

— Но отчего же вы не можете разговаривать, почтеннейший Родивон Петрович? В этом формально никакой трудности не предвидится! — снисходительно заметил Цанарцт.

— Сужету, Адальберт Карлович, нет-с. Уж я и сам не знаю, от водки, что ли, это, только никак не могу ничего вообразить. С маху могу только действовать-с!

Стр. 96, строки 5—6 св. После «вооружились решительно все» —

— Это к бюрократам-то обращаться! Это централизацию-то поддерживать! — посыпалось со всех сторон на несчастного автора предложения. А Фавори сидел себе за столом и потирал под столом руки.

Стр. 96, строка 15 св., после «Messieurs! да позвольте же мне высказать свое мнение!» —

— Messieurs! Родивон желает сказать предику.

— Messieurs! Родивон хочет предложить Гремикину единоборство!

Стр. 96, строки 18—20 св. Вместо: «Поднялся шум и гам <...> окончательно забылись» —

Одним словом, поднялся шум и гам, столь родственный русскому сердцу. Родивон сделался героем вечера, а когда лакей доложил, что подано кушать, то все principes окончательно забылись. «Скворцы» в триумфе понесли Родивона к столу, на котором стояла закуска, и заставили его залпом выпить три рюмки водки, одну за другою, что он и исполнил с видимым удовольствием, сказавши при этом: «А остальные я выпью после».

Стр. 103, абзац «Я охотно изобразил бы...» оканчивался словами:

так как эта материя сама по себе так обильна, что может дать содержание особому, очень обширному очерку.

«На заре ты ее не буди» — второй, после «Здравствуй, милая, хорошая моя!», рассказ из трилогии о Митеньке Козелкове в помпадурском цикле. Точных сведений о времени создания рассказа нет. Вероятно, он был написан незадолго до появления в печати, то есть зимою 1863/64 года.

Рассказ посвящен продолжению «помпадурской» деятельности Козелкова в острый момент общественной возбужденности в управляемом им Семиозерске. Сюжетным материалом рассказа являются выборы — съезд всех дворян для избрания должностных лиц в органы дворянского самоуправления: губернского и уездных предводителей дворянства, разного рода попечителей и пр. Дворянские съезды и выборы, происходившие раз в три года, были всегда событиями в губернской жизни. Но если в дореформенные годы они имели, по преимуществу, бытовое значение, выражавшееся главным образом в разных формах «губернского веселья» — шумных обедах, балах, выездах, приемах, — картинах, классически описанных Гоголем в «Мертвых душах», то совсем иной характер приобрели собрания дворянства в годы, непосредственно примыкающие к крестьянской реформе. Тогда, особенно же в канун реформы, дворянские губернские съезды

превратились в форумы острой политической борьбы вокруг предстоящей отмены крепостного права, а затем и вокруг конкретных вопросов проведения реформы в жизнь (о деятельности мировых посредников и пр.). Борьба шла, как сатирически описывает Салтыков, с одной стороны между бюрократами — то есть представителями правительственной власти, проводившей реформу (губернатор, вице-губернатор и прочие старшие чиновники губернской администрации), и земством — то есть, в данном случае, всей массой дворян-помещиков губернии и их сословно-должностными представителями (губернские и уездные предводители дворянства, депутаты дворянского собрания и пр.). С другой стороны, борьба шла и внутри самого дворянско-помещичьего лагеря, разбившегося на две главные партии: «консерваторов», то есть реакционеров-крепостников, и «красных», то есть дворянских либералов. Салтыков указывает на формальный характер различия в подходах двух «главных партий» к крестьянскому вопросу и общественному прогрессу вообще и устанавливает взаимную близость позиций обеих партий по существу. Такая оценка деятельности «красных» в 1864 году свидетельствует о сдвиге влево взгляда Салтыкова на дворянский либерализм, на который он еще в годы службы в Твери возлагал определенные надежды (сотрудничество с группой Унковского и др.).

В биографическом плане сатирические картины дворянских выборов и взаимной борьбы «консерваторов» с «красными» во многом восходят к впечатлениям, полученным Салтыковым в годы своего рязанского и тверского вице-губернаторств. В Рязани Салтыков был официальным наблюдателем и закулисным участником одного из самых бурных дворянских съездов кануна крестьянской реформы — в декабре 1859 года. В Твери в такой же двойной роли он находился по отношению к еще более шумным и драматическим событиям губернского съезда мировых посредников в декабре 1861 года, а также к подготовке первого после реформы чрезвычайного губернского съезда тверского дворянства в начале 1862 года.

Стр. 75. «На заре ты ее не буди» — романс А. Варламова на слова А. Фета (1842). В 1850 году Ап. Григорьев назвал этот романс «песней, сделавшейся почти народною» (ОЗ, 1850, № 1, стр. 71).

...известного либерала Коли Собачкина... — Образ, возможно, гоголевского происхождения, хотя у Гоголя в «Отрывке» (1842) «скверный» либерал Собачкин, «мерзавец, картежник и все, что вы хотите», назван Андреем Кондратьевичем.

...цвет российского либерализма — иронически цитируется распространенное в либеральной печати того времени определение тверской дворянской оппозиции. Подробнее см. т. 6 наст. изд., стр. 594.

Стр. 76. — Стани..., — шепчет эта заветная дума... — Слава! Слава! Слава! — подзвякивает в это время колокольчик... — Козелков мечтает об ордене Станислава, младшем из российских орденов, имевшем три степени.

...когда у нас в Петербурге буянили нигилисты... — Козелков вспоминает

1861—1862 годы — высшую точку подъема революционно-демократического и студенческого движений 60-х годов.

Стр. 77. Unitibus rebus... — Невежественный Козелков перевирает известное латинское изречение. Правильный текст: «Viribus unitibus res parvae crescunt».

Начнут это друг дружке докладывать: «Ты тарелки лизал!» — «Ан ты тарелки лизал!» — пародируются генеалогические споры и препирательства о феодально-боярском аристократическом или служилом происхождении дворянских родов (см. т. 4, стр. 205—207 и прим.).

Стр. 78. ...приготовлялись публично «проэкзаменовать» мировых посредников за их предерзостные поступки... — Преследованию крепостнической реакцией 60-х годов мировых посредников из числа либерально настроенных дворян Салтыков посвятил в 1863 году специальную статью «Несчастие в Порхове» (см. эту статью и комментарий к ней в т. 5 наст. изд.).

Фуксенок — русское уменьшительное от немецкого Fuchs — лиса.

Стр. 79. Цанарцт (от нем. Zahnarzt) — дантист.

Стр. 80. Фавори (от франц. favori) — любимец, баловень.

Стр. 84. ...знания свои по части русской литературы ограничивали двумя одинаково знаменитыми именами: Nicolas de Bézobrazoff и Michel de Longuinoff, которого они, по невежеству своему, считали за псевдоним Michel de Katkoff. — Французским написанием имен (с частицей de, обозначающей принадлежность к дворянству) Салтыков указывает, с одной стороны, на сословные интересы названных публицистов, а с другой — на то, что и H. Безобразов и М. Лонгинов издавали свои писания также и за границей: первый — крепостнические оппозиционные брошюры, второй — порнографические стихи. «Путаница» же с псевдонимом — сатирическая стрела в адрес M. H. Лонгинова, считавшегося еще недавно либералом, дружившего с Некрасовым, сотрудничавшего в «Современнике», а затем тесно сблизившегося с M. H. Катковым и его «Русским вестником». Как уже упомянуто выше, комментируемый текст был изъят Салтыковым из издания 1873 года (см. стр. 495).

В крестьянской реформе они, подобно г. Н. Безобразову, видели «попытку... прекрасную»! — Салтыков цитирует брошюру Н. А. Безобразова «О старом и новом порядке и об устроенном труде (travail organisé) в применении к нашим поместным отношениям» (СПб. 1863). Рецензируя ее в первой книжке «Современника» за 1863 год, Салтыков отнес Безобразова «к числу бойцов, наиболее уязвленных уничтожением крепостного права» (см. т. 5 наст. изд., стр. 338).

Стр. 86. «Le jeu du hasard et de l’amour» — комедия П. К. Мариво (1730).

«Le secrétaire et le cuisinier» — водевиль Э. Скриба. В обработке Арапова шел на русской сцене (см. А. Гозенпуд. Музыкальный театр в России, Л. 1959, стр. 592).

Жокрисов — глупцов, простофиль (франц. jocrisses).

Стр. 88. ...в собрании — в Дворянском собрании.

Стр. 89. Из поджигателей-с! — то есть «нигилистов» или революционеров, которые были объявлены реакционной прессой и обывательским мнением виновниками петербургских пожаров 1862 года.

Стр. 91. Сакрекокен — проклятый плут (франц. sacré coquin).

Стр. 93. Пропинационное право — право откупа винной торговли. См. прим. к стр. 310.

Стр. 94. Кипсек (англ. keepsake) — название «роскошных изданий», книг с иллюстрациями или же альбомов картин и рисунков.

Новгородцы такали-такали да и протакали! — По одной версии, возникновение этой исторической пословицы восходит к летописному преданию о призвании варягов новгородцами. Согласно другой версии, пословица возникла в связи с подчинением в конце XV века Новгорода Великого Москве, то есть русскому централизованному государству, и потерей новгородцами их феодально-республиканских свобод. Салтыков не раз обращался в своих произведениях, в том числе в «Истории одного города», к этой пословице, приводя ее иногда, как в данном случае, также в своих переводах на французский и немецкий языки.

Стр. 95. ...знаменитейший из публицистов нашего времени — ироническая характеристика Каткова — пропагандиста «selfgovernment» — местного самоуправления дворян-помещиков по образцу английских учреждений («дворянское земство»); см. т. 3 наст. изд., стр. 597—598.

Стр. 96. Женироваться — стесняться (от франц. se géner).

Стр. 99. ...завтра... уездные выборы, на послезавтра назначалось... генеральное сражение. — Во время общегубернских дворянских съездов сначала производились выборы в органы уездного дворянского самоуправления, а затем — губернского (губернского предводителя, попечителя губернской гимназии и др.).