Л. Н. Толстой

Война и мир

1863—1869, 1873

Оглавление

Том первый

Часть первая 7
I 7
II 13
III 17
IV 23
V 31
VI 35
VII 47
VIII 51
IX 53
X 57
XI 59
XII 63
XIII 68
XIV 73
XV 75
XVI 81
XVII 84
XVIII 89
XIX 96
XX 101
XXI 106
XXII 111
XXIII 123
XXIV 129
XXV 133
Часть вторая 143
I 143
II 147
III 155
IV 162
V 170
VI 173
VII 176
VIII 180
IX 189
X 193
XI 199
XII 202
XIII 208
XIV 214
XV 217
XVI 223
XVII 225
XVIII 230
XIX 234
XX 239
XXI 245
Часть третья 253
I 253
II 262
III 271
IV 279
V 287
VI 293
VII 299
VIII 308
IX 312
X 319
XI 324
XII 328
XIII 334
XIV 340
XV 345
XVI 351
XVII 354
XVIII 359
XIX 366

Том второй

Часть первая 7
I 7
II 14
III 20
IV 25
V 30
VI 32
VII 37
VIII 40
IX 44
X 46
XI 50
XII 52
XIII 56
XIV 59
XV 62
XVI 65
Часть вторая 69
I 69
II 72
III 78
IV 85
V 88
VI 90
VII 95
VIII 97
IX 102
X 109
XI 113
XII 121
XIII 124
XIV 128
XV 131
XVI 135
XVII 139
XVIII 143
XIX 146
XX 150
XXI 153
Часть третья 159
I 159
II 162
III 164
IV 167
V 170
VI 175
VII 178
VIII 182
IX 185
X 188
XI 193
XII 196
XIII 199
XIV 202
XV 206
XVI 209
XVII 212
XVIII 214
XIX 219
XX 221
XXI 224
XXII 227
XXIII 231
XXIV 236
XXV 239
XXVI 243
Часть четвертая 247
I 247
II 251
III 253
VI 256
V 261
VI 265
VII 271
VIII 280
IX 283
X 286
XI 284
XII 298
XIII 301
Часть пятая 305
I 305
II 310
III 313
IV 319
V 322
VI 327
VII 330
VIII 333
IX 102
X 337
XI 342
XII 346
XIII 348
XIV 351
XV 355
XVI 358
XVII 363
XVIII 368
XIX 371
XX 372
XXI 374
XXII 374

Том третий

Часть первая 7
I 7
II 12
III 16
IV 20
V 24
VI 26
VII 33
VIII 37
IX 54
X 59
XI 63
XII 66
XIII 69
XIV 72
XV 75
XVI 78
XVII 84
XVIII 89
XIX 83
XX 87
XXI 93
XXII 97
XXIII 103
Часть вторая 105
I 105
II 110
III 114
IV 117
V 127
VI 133
VII 138
VIII 141
IX 150
X 154
XI 159
XII 162
XIII 164
XVI 168
XV 173
XVI 179
XVII 182
XVIII 186
XIX 191
XX 197
XXI 200
XXII 204
XXIII 208
XXIV 210
XXV 213
XXVI 220
XXVII 225
XXVIII 228
XXIX 231
XXX 235
XXXI 238
XXXII 245
XXXIII 247
XXXIV 250
XXXV 255
XXXVI 260
XXXVII 254
XXXVIII 267
XXXIX 272
Часть третья 275
I 275
II 278
III 282
IV 284
V 288
VI 291
VII 295
VIII 300
IX 302
X 305
XI 308
XII 311
XIII 314
XVI 318
XV 320
XVI 324
XVII 326
XVIII 333
XIX 336
XX 340
XXI 343
XXII 345
XXIII 347
XXIV 352
XXV 355
XXVI 365
XXVII 370
XXVIII 374
XXIX 378
XXX 390
XXXI 391
XXXII 395
XXXIII 401
XXXIV 408

Том четвертый

Часть первая 7
I 7
II 11
III 14
IV 18
V 23
VI 26
VII 30
VIII 35
IX 39
X 41
XI 45
XII 49
XIII 54
XIV 57
XV 62
XVI 66
Часть вторая 73
I 73
II 76
III 79
IV 81
V 83
VI 85
VII 88
VIII 90
IX 92
X 96
XI 100
XII 105
XIII 108
XIV 111
XV 115
XVI 118
XVII 120
XVIII 123
XIX 125
Часть третья 128
I 128
II 131
III 134
IV 136
V 140
VI 143
VII 145
VIII 149
IX 151
X 155
XI 159
XII 161
XIII 164
XIV 167
XV 169
XVI 171
XVII 174
XVIII 175
XIX 177
Часть четвертая 181
I 182
II 186
III 188
IV 191
V 194
VI 197
VII 200
VIII 202
IX 206
X 208
XI 214
XII 215
XIII 218
XIV 223
XV 225
XVI 229
XVII 231
XVIII 175
XIX 237
XX 244

Эпилог

Часть первая 246
I 246
II 249
III 251
IV 255
V 258
VI 262
VII 266
VIII 269
IX 272
X 278
XI 282
XII 286
XIII 290
XIV 293
XV 299
XVI 303
Часть вторая 309
I 309
II 313
III 318
IV 320
V 326
VI 329
VII 333
VIII 336
IX 341
X 346
XI 352
XII 353

О произведении

Главный русский роман — для России и всего человечества. Всеохватная военная эпопея, подробная и проницательная семейная хроника, историософский трактат — всё это в одной (очень большой) книге.

— Лев Оборин. Лев Толстой. Война и мир // Полка

Отзывы критиков

Мы имеем перед собою громадную композицию, изображающую состояние умов и нравов в передовом сословии «новой России», передающую в главных чертах великие события, потрясавшие тогдашний европейский мир, рисующую физиономии русских и иностранных государственных людей той эпохи и связанную с частными, домашними делами двух-трех аристократических наших семей, которые высылают на это позорище несколько членов из своей среды! <...>

История страны и общества мешается с чертами и подробностями, о которых всякий может судить по собственному, нажитому опыту, по собственным своим наблюдениям и воспоминаниям, сколько их состоит у него налицо.

— П. В. Анненков. Исторические и эстетические вопросы в романе гр. Л. Н. Толстого «Война и мир» (1868)

В этом романе целый ряд ярких и разнообразных картин, написанных с самым величественным и невозмутимым эпическим спокойствием, ставит и решает вопрос о том, что делается с человеческими умами и характерами при таких условиях, которые дают людям возможность обходиться без знаний, без мыслей, без энергии и труда.... Очень вероятно, что автор просто хочет нарисовать ряд картин из жизни русского барства во времена Александра I. Он и сам видит и старается показать другим отчетливо, до мельчайших подробностей и оттенков все особенности, характеризующие тогдашнее время и тогдашних людей, – людей того круга, который все более ему интересен или доступен его изучению. Он старается только быть правдивым и точным; его усилия не клонятся к тому, чтобы поддержать или опровергнуть создаваемую образами какую бы то ни было теоретическую идею; он, по всей вероятности, относится к предмету своих продолжительных и тщательных исследований с той невольною и естественною нежностью, которую обычно чувствует даровитый историк к далекому или близкому прошедшему, воскрешаемому под его руками; он, может быть, находит в особенностях этого прошедшего, в фигурах и характерах выведенных личностей, в понятиях и привычках изображенного общества многие черты, достойные любви и уважения. Все это может быть, все это даже очень вероятно. Но именно оттого, что автор потратил много времени, труда и любви на изучение и изображение эпохи и ее представителей, именно поэтому ее представители живут своею собственною жизнью, независимою от намерения автора, вступают сами с собой в непосредственные отношения с читателями, говорят сами за себя и неудержимо ведут читателя к таким мыслям и заключениям, которых автор не имел в виду и которых он, быть может, даже не одобрил бы...

— Д. И. Писарев. Старое барство (1868)

Какая громада и какая стройность! Ничего подобного не представляет нам ни одна литература. Тысячи лиц, тысячи сцен, всевозможные сферы государственной и частной жизни, история, война, все ужасы, какие есть на земле, все страсти, все моменты человеческой жизни, от крика новорождённого ребёнка до последней вспышки чувства умирающего старика, все радости и горести, доступные человеку, всевозможные душевные настроения, от ощущений вора, укравшего червонцы у своего товарища, до высочайших движений героизма и дум внутреннего просветления - всё есть в этой картине. А между тем ни одна фигура не заслоняет другой, ни одна сцена, ни одно впечатление не мешают другим сценам и впечатлениям, всё на месте, всё ясно, всё раздельно и всё гармонирует между собою и с целым. Подобного чуда в искусстве, притом чуда, достигнутого самыми простыми средствами, ещё не бывало на свете. Эта простая и в то же время невообразимо искусная группировка не есть дело внешних соображений и прилаживаний, она могла быть только плодом гениального прозрения, которое одним взглядом, простым и ясным, объемлет и проникает всё многообразное течение жизни. <...>

Полная картина человеческой жизни.

Полная картина тогдашней России.

Полная картина того, в чём люди полагают своё счастие и величие, своё горе и унижение.

Вот что такое «Война и мир». <...>

Итак, какой же смысл «Войны и мира»?

Всего яснее, нам кажется, этот смысл выражается в тех словах автора, которые мы поставили эпиграфом: «Нет величия, — говорит он, — там, где нет простоты, добра и правды».

Задача художника состояла в том, чтобы изобразить истинное величие, как он его понимает, и противопоставить его ложному величию, которое он отвергает. Эта задача выразилась не только в противопоставлении Кутузова и Наполеона, но и во всех малейших подробностях борьбы, вынесенной целою Россиею, в образе чувств и мыслей каждого солдата, во всём нравственном мире русских людей, во всём их быте, во всех явлениях их жизни, в их манере любить, страдать, умирать. Художник изобразил со всею ясностию, в чём русские люди полагают человеческое достоинство, в чём тот идеал величия, который присутствует даже в слабых душах и не оставляет сильных даже в минуты их заблуждений и всяких нравственных падений. Идеал этот состоит, по формуле, данной самим автором, в простоте, добре и правде. Простота, добро и правда победили в 1812 году силу, не соблюдавшую простоты, исполненную зла и фальши. Вот смысл «Войны и мира».

Другими словами— художник дал нам новую, русскую формулу героической жизни, ту формулу, под которую подходит Кутузов и под которую никак не может подойти Наполеон. О Кутузове автор прямо говорит: «Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история» (т. VI, стр. 88). Но то же самое следует разуметь обо всех русских людях, обо всех фигурах, выведенных в «Войне и мире». Их чувства, мысли и желания, насколько в них есть героического, насколько в них проявляется стремление к героическому и понимание героического, не укладываются в те чужие и лживые формы, которые созданы Европою. Весь русский душевный строй проще, скромнее, представляет ту гармонию, то равновесие сил, которые одни согласны с истинным величием и нарушение которых мы ясно чувствуем в величии других народов. Обыкновенно нас пленяют и долго ещё будут пленять блеск и мощь тех форм жизни, которые создаются силами, не соблюдающими гармонии, вышедшими из взаимного равновесия. Этих ярких форм всякого рода страстей, всякого рода душевных напряжений, разрастающихся до ослепляющего величия, много создала Европа, много создал древний мир. Мы, младший из великих народов, невольно увлекаемся этими формами чуждой жизни, но в глубине души у нас хранится другой, своеобразный идеал, в сравнении с которым часто меркнут и являются безобразием воплощения в действительности и искусстве идеалов, не согласных с нашим душевным строем.

Чисто русский героизм, чисто русское героическое во всевозможных сферах жизни — вот что дал нам гр. Л.Н. Толстой, вот главный предмет «Войны и мира». Если мы оглянемся на нашу прошлую литературу, то нам будет яснее, какую огромную заслугу оказал нам художник и в чём состоит эта заслуга. Основатель нашей самобытной литературы, Пушкин один только в своей великой душе носил сочувствие всем родам и видам величия, всем формам героизма, почему и мог он постигнуть русский идеал, почему и мог стать основателем русской литературы. Но в его дивной поэзии этот идеал проступал только чертами, только указаниями, безошибочными и ясными, но неполными и неразвитыми. <...>

Но первый разрешил задачу гр. Л.Н. Толстой. Он первый одолел все трудности, выносил и победил в своей душе процесс отрицания и, освободившись от него, стал творить образы, воплощающие в себе положительные стороны русской жизни. Он первый показал нам в неслыханной красоте то, что ясно видела и понимала только безупречно гармоническая, всему великому доступная душа Пушкина. В «Войне и мире» мы опять нашли своё героическое, и теперь его уже никто от нас не отнимет.

— Н. Н. Страхов. «Война и мир». Сочинение гр. Л.Н. Толстого. Томы V и VI (1870)

Документы свидетельствуют о том, что Толстой не обладал даром легкого творчества, он был одним из самых возвышенных, самых терпеливых, самых прилежных работников, и его грандиозные мировые фрески представляют собой художественную и трудовую мозаику, составленную из бесконечного числа разноцветных кусочков, из миллиона крохотных отдельных наблюдений. За кажущейся легкой прямолинейностью скрывается упорнейшая ремесленная работа — не мечтателя, а медлительного, объективного, терпеливого мастера, который, как старинные немецкие живописцы, осторожно грунтовал холст, обдуманно измерял площадь, бережно намечал контуры и линии и затем накладывал краску за краской, прежде чем осмысленным распределением света и тени дать жизненное освещение своему эпическому сюжету. Семь раз переписывались две тысячи страниц громадного эпоса «Война и мир»; эскизы и заметки наполняли большие ящики. Каждая историческая мелочь, каждая смысловая деталь обоснована по подобранным документам; чтобы придать описанию Бородинской битвы вещественную точность, Толстой объезжает в течение двух дней с картой генерального штаба поле битвы, едет много верст по железной дороге, чтобы добыть у какого-нибудь оставшегося в живых участника войны ту или иную украшающую деталь. Он откапывает не только все книги, обыскивает не только все библиотеки, но и обращается даже к дворянским семьям и в архивы за забытыми документами и частными письмами, чтоб найти в них зернышко истины. Так годами собираются маленькие шарики ртути — десятки, сотни тысяч мелких наблюдений, до тех пор пока они не начинают сливаться в округленную, чистую, совершенную форму. И только тогда закончена борьба за истину , начинаются поиски ясности... Одна какая-нибудь выпирающая фраза, не совсем подходящее прилагательное, попавшееся среди десятков тысяч строк, — и он в ужасе вслед за отосланной корректурой телеграфирует метранпажу в Москву и требует остановить машину, чтобы удовлетворить тональность не удовлетворившего его слога. Эта первая корректура опять поступает в реторту духа, еще раз расплавляется и снова вливается в форму, — нет, если для кого-нибудь искусство не было легким трудом, то это именно для него, чье искусство кажется нам естественным. На протяжении десяти лет Толстой работает восемь, десять часов в день; неудивительно, что даже этот обладающий крепчайшими нервам муж после каждого из своих больших романов психологически подавлен...

Точность Толстого в наблюдениях не связана ни с какими градациями в отношении к порождениям земли: в его любви нет пристрастий. Наполеон для его неподкупного взора не в большей степени человек, чем любой из его солдат, и этот последний опять не важнее и не существеннее, чем собака, которая бежит за ним, или камень, которого она касается лапой. Все в кругу земного — человек и масса, растения и животные, мужчины и женщины, старики и дети, полководцы и мужики — вливается с кристально чистой равномерностью в его органы чувств, чтобы также, в таком же порядке, вылиться. Это придает его искусству сходство с вечной равномерностью неподкупной природы и его эпосу — морской монотонный и все тот же великолепный ритм, всегда напоминающий Гомера...

— Стефан Цвейг. Три певца своей жизни. Казанова. Стендаль. Толстой (1928)

Изображения человеческих личностей у Л. Толстого напоминают те полувыпуклые человеческие тела на горельефах, которые, кажется иногда, вот-вот отделятся от плоскости, в которой изваяны и которая их удерживает, окончательно выйдут и станут перед нами, как совершенные изваяния, со всех сторон видимые, осязаемые; но это обман зрения. Никогда не отделятся они окончательно, из полукруглых не станут совершенно круглыми – никогда не увидим мы их с другой стороны.

В образе Платона Каратаева художник сделал как бы невозможное возможным: сумел определить живую, или, по крайней мере, на время кажущуюся живой личность в безличности, в отсутствии всяких определенных черт и острых углов, в особенной «круглости», впечатление которой поразительно-наглядное, даже как будто геометрическое возникает, впрочем, не столько из внутреннего, духовного, – сколько из внешнего, телесного облика: у Каратаева «круглое тело», «круглая голова», «круглые движения», «круглые речи», «что-то круглое» даже в запахе. Он – молекула; он первый и последний, самое малое и самое великое – начало и конец. Он сам по себе не существует: он – только часть Всего, капля в океане всенародной, всечеловеческой, вселенской жизни. И эту жизнь воспроизводит он своею личностью или безличностью так же, как водяная капля своею совершенной круглостью воспроизводит мировую сферу. Как бы то ни было, чудо искусства или гениальнейший обман зрения совершается, почти совершился. Платон Каратаев, несмотря на свою безличность, кажется личным, особенным, единственным. Но нам хотелось бы узнать его до конца, увидеть с другой стороны. Он добр; но, может быть, он хоть раз в жизни на кого-нибудь подосадовал? он целомудрен; но, может быть, он взглянул хоть на одну женщину не так, как на других? но говорит пословицами; но, может быть, но вставил хоть однажды в эти изречения слово от себя? Только бы одно слово, одна непредвиденная черточка нарушила эту слишком правильную, математически-совершенную «круглость» – и мы поверили бы, что он человек из плоти и крови, что он есть.

Но, именно в минуту нашего самого пристального и жадного внимания, Платон Каратаев, как нарочно, умирает, исчезает, растворяется как водяной шарик в океане. И когда он еще более определяется в смерти, мы готовы признать, что ему и нельзя было определиться в жизни, в человеческих чувствах, мыслях и действиях: он и не жил, а только был, именно был, именно был «совершенно круглым» и этим исполнил свое назначение, так что ему оставалось лишь умереть. И в памяти нашей так же, как в памяти Пьера Безухова, Платон Каратаев навеки запечатлевается не живым лицом, а только живым олицетворением всего русского, доброго и «круглого», то есть огромным, всемирно-историческим религиозным и нравственным символом...

— Д. С. Мережковский. Л. Толстой и Достоевский (1902)

«Война и мир» была задумана как небольшой семейный роман под заглавием «Все хорошо, что хорошо кончается». Война должна была служить только общим фоном и мотивировкой разных семейных событий — вроде того, как это сделано в «Ярмарке тщеславия» Теккерея. Ни Наполеона, ни масонов, ни Платона Каратаева, ни батальных сцен, ни рассуждений о войне и истории не предполагалось. Толстой хотел обойтись совсем без исторических лиц — в том числе и без Кутузова, который в одном из предварительных набросков назван мимоходом «сластолюбивым, хитрым и неверным». В том же наброске Толстой заявлял решительно: «Не Наполеон и не Александр, не Кутузов и не Талейран будут моими героями, я буду писать историю людей, более свободных, чем государственные люди, историю людей, живших в самых выгодных условиях жизни для борьбы и выбора между добром и злом... людей, свободных от бедности, от невежества и независимых, людей, не имевших тех недостатков, которые нужны для того, чтобы оставить следы на страницах летописей». Но проходит немного времени — и меняется не только план, но и самый жанр романа. Является мысль ввести в роман Наполеона и Александра, привлекается новый материал, на сцену выступает Кутузов в совершенно новом освещении и т. д. Толстой реагирует на философско-историческую полемику, на обсуждение вопроса о войне, на борьбу разных общественных партий. Около него появляются новые люди, новые советчики — Погодин, С. Урусов, Ю. Самарин. Бартенев с сердцем пишет: они «натвердили ему, что без философской подкладки его «Война и мир» не будет иметь настоящей цены». Так семейный роман превратился в военно-историческую эпопею — с философией, с теорией войны и пр.

Замечательно, что и на этом история текста «Войны и мира» не остановилась. Переиздавая этот роман в 1873 году, Толстой внес в него новые и очень существенные изменения, которые до некоторой степени вернули его к первоначальному жанру, философские рассуждения выброшены, а военно-теоретические главы вынуты и отнесены в приложение — «Статьи о кампании 1812 года». Единого, окончательного текста «Войны и мира» так и не получилось.

— Б. М. Эйхенбаум. Творческие стимулы Толстого (1935)

Толстой не нашел определения жанровой формы своего детища. Он категорически возражал против отнесения «Войны и мира» к романам: «Это не роман, еще менее поэма, еще менее историческая хроника. «Война и мир» есть то, что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось… Без ложной скромности – это как Илиада» – и, памятуя это, называл свое произведение «книгой» – наподобие Библии. Темне менее специалисты отнесли «Войну и мир» к жанру романа-эпопеи, аргументируя это тем, что «все показанное на ее страницах освещено «мыслью народной». Еще бы, в романе одних только персонажей около 220 (по подсчетам, упомянуто до 600 лиц), от трех императоров и государственных деятелей, занятых «высоким», до лакеев и партизан с их «низкими» потребностями, и все они лишь пчелки, рабочие или трутни, частицы человеческого «роя», объединенные «высшим» разумом Mipa.

Историческая часть романа воспроизведена скрупулезно и освещена авторским видением эпохи и оценкой государственных, военных деятелей той поры и роли народа, как главенствующей в событиях. Рассматривая исторический процесс как движение народных масс, Толстой выделил два полюса, к которым было стянуто это движение, а следом и нити повествования – к Кутузову и Наполеону. Один из них стал олицетворением блага для русского народа, а другой – воплощением зла не только для нашего, но и для своего народа, который он положил на заклание своему непомерному честолюбию. Событийная часть держится также и на трех «китах» рангом ниже – Пьере Безухове, Андрее Болконском и Наташе Ростовой. При этом назвать остальных героев «второстепенными» не поворачивается язык, т. к. каждый из них грандиозен и самобытен, и каждый из них не просто персонаж, а та же Вселенная, часть души автора и часть его гения.

<...>

Что же нового привнес в роман его гениальный создатель – дополнительно к тому, что для него было главным – идеи любовного единения всего человечества? Если коротко: сам роман, ставший Книгой на все времена. В ней писатель создал уникальный метод изображения человеческой души с высоты своего разумения и понимания жизни. Показал впервые в литературе и противопоставил людей «внутренних» и «внешних», искренних и любящих друг друга, и искусственных, пустых и лживых. Пацифистски отверг любую войну, признав только освободительную, исход которой зависит не от правителей и полководцев, а лишь от «духа войска» да «дубины народной войны». В ячеистой структуре мира утвердил приоритет семьи, как «самого малого, но и самого важного единства, из множества которых складывается общество и нация».

— В. М. Ломов. 100 великих романов (2010)

«Война и мир» — огромная сага, с равной глубиной рассказывающая о событиях различного масштаба: от частной жизни нескольких семей и конкретных сражений 1812 года до движения народов и истории вообще. Благодаря масштабу замысла, точности психологических наблюдений и жанровой универсальности эпопея Толстого остаётся в культурной памяти главным русским романом.

Благодаря масштабу романа Толстой получает несколько взаимосвязанных возможностей. Говоря с позиции всезнающего автора, он входит в мельчайшие подробности психологии своих героев, анализирует их далеко не всегда предсказуемое поведение: нам становится известно, что означают их тайные мысли, мимика, жесты. С этой же авторитетной позиции Толстой, говоря об истории, делает предельные обобщения: переходит от описания исторических событий к анализу их причин. Cтиль семейного, бытового романа он скрещивает со стилем научного трактата.

— Лев Оборин. Лев Толстой. Война и мир // Полка


Л.Н. Толстой. Война и мир [Оглавление] // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 22 тт. М.: Художественная литература, 1979. Тт. 4 — 7.
© Электронная публикация — РВБ, 2002—2024. Версия 3.0 от 28 февраля 2017 г.