<НЕСКОЛЬКО МЫСЛЕЙ
О СОВРЕМЕННОМ ЗНАЧЕНИИ
РУССКОГО ДВОРЯНСТВА>
Всякий согласится с нами, что готовящиеся преобразования в отношениях помещиков к крестьянам неизбежно повлекут за собой ряд других изменений в государственной общественной жизни. Некоторые из них нетрудно уже теперь предвидеть — другие можно только предчувствовать. Все сословия русского народа испытают на себе более или менее глубокие отражения коренного преобразования, предстоящего самому многочисленному и, что ни говорите, самому сильному, самому крепкому из сословий.
Скорее всех и всех глубже испытает это отражение сословие дворянское — то сословие, которому вместе с крестьянским по преимуществу приличествует название землевладельческого.
Кажется, можно не обинуясь сказать, что в настоящее время все в России дворяне сознают — многие, более дальновидные, с радостью — неизбежность близкого изменения их быта. Дворяне через пятнадцать, двадцать лет будут уже не нынешние дворяне — это вам скажет всякий. Чем же они будут? И какое их нынешнее значение, каким было оно в прошедшем? Вот вопросы, на которые небесполезно было бы навести внимание читателей. Заранее отказываемся от полного разрешения таких важных вопросов; мы только попытаемся возбудить их.
Мы не станем также распространяться о пользе самого дела преобразования. Это значило бы доказывать, что солнце светит днем; ограничимся замечанием, что рус<скому> обще<ству> представится возможность устроить у себя то, чего все народы до сих пор тщетно добивались, а именно: «класс земледельцев, которые в то же время и землевладельцы» — и, предоставив другим сообразить, какую прочную основу государственного
здания представляет такой план, возвратимся к нашему предмету. Многое в России теперь обращено в будущее — и мы начнем с будущего.
Чем будут дворяне после отменения крепостного права? — Они перестанут быть дворянами, — ответят вам иные люди, указуя на личное владение душами как на единственный осязательный признак, на симптом дворянства. Эти люди чувствуют, что другие «права» дворянства, как-то: право освобождения от телесного наказания, право на известные преимущества в службе, в получении чинов и др. — должны со временем по всем вероятностям распространиться и на остальные сословия и, след<овательно>, перестать быть исключительным достоянием дворянского сословия. Итак: только право владеть другим человеком придает русскому дворянству его особенность, налагает на него свойственную ему печать, определяет его значение в обществе, в г<осударств>е, в истории?
Мы этому не верим, мы думаем, что люди, так говорящие, несправедливы к своему сословию, к его прошедшему и настоящему положению. Не говоря уже о том, что сбережение прав сословия, опирающегося единственно на крепостное владение, может иметь цену и значение только для одних участников подобной монополии (монополия не есть еще право), что самое существование такого сословия носит отпечаток случайности.
Мы позволяем себе напомнить читателю, что дворянство русское существовало до окончательного закрепощения крестьян, что, следовательно, владение людьми не составляет отличительную принадлежность дворянства, его коренного начала и что поэтому есть причины предполагать, что после освобождения крестьян дворянство, хотя измененное, будет существовать — и приносить пользу или, говоря точнее, что оно будет существовать, пока будет приносить пользу. Других существований европейская история не признает.
Положим, — скажут нам, — мы готовы допустить, что владение людьми не может быть признано за основное начало дворянского учреждения, так как всякое учреждение живет и действует в силу своего начала. — На чем же зиждется значение н<ашего> дворянства, в чем мы должны искать ручательство и смысл его будущей деятельности?
Каждое явление легче определяется через сравнение с другими однородными явлениями. Попытаемся
сопоставить и мы дворянство русское с дворянством, каким оно является ним у западных народов.
Оно имеет с ним мало общего, начиная с самого названия, носящего у нас знаменательный оттенок. Наши дворяне не завоеватели. Они частью ведут род свой от князей, представителей вотчинного, семейного — не феодального начала, частью от выходцев или княжеских и царских слуг или дружинников, но во всяком случае русское дворянство никогда не составляло особой касты, оно не было самостоятельным, не выводило свою власть от божьей милости, не имело прав; права его нам дарованы — и недавно. Укрепленных замков оно не имело ни в каком смысле — ни в физическом, ни в нравственном; оно не имело власти — оно служило ей. Наше дворянство не вступало в условия с правительством, не носило обязанностей.
Они служили хорошо или худо, их жаловали и налагали на них опалу. Они служили не одному царю, они служили близкому делу и устроению, потому что сам царь сливался с земским делом и скупал землю. Оттого-то дворянство наше никогда не вступало и не могло вступать в борьбу с правительством. Русским царям никогда не приходилось, подобно королям на Западе, искать точку опоры в сословии городском и сельском, — не приходилось прибегать к одному звену, сочленному государству, для удержания в равновесии другого звена; Россия не была сочленена, она представлялась государством, расширенным до семейств<енного> государства, в ней не было отдельных звеньев. Одна только страсть к отысканию натянутых аналогий могла находить сходство между мыслью Ивана В<асильевича> Грозного и мыслью Людовика XI.
На Западе землею владели по праву завоевания бароны, рыцари, и сам король владел землею как первый и славный из них и по тому же праву; в России всей землей владел царь как вотчиной, как наследством, перешедшим к нему от отцов и дедов, а под ним сидели на земле дворяне наравне с крестьянами — одни в силу жалований — не завоевания, другие опять-таки не в силу покоряющего меча, а в силу распахивающего плуга. Служба, служение земле (мы с намерением употребляем здесь слово «земля», а не позднейшее европейское слово «государство») — царю, как центральной точке, к которой тяготела и земля, — вот то коренное начало, которое лежит в основании всему учрежден<ию> р<усског>о д<ворянства>, которое дает ему
его особенное значение и смысл. Д<ворянин> служил за жалование и получал ж<алованье> за службу. И другие сословия служили, но вслед за дворянином; дворянин — первый слуга. Стоит только раскрыть наудачу наши летописи, наши законы, указы, частные записки, чтобы убедиться в этом. Увечные израненные старики вымаливали отставку как милость, и чувство, что дворяне должны нести службу, жало даже и детей, которых Петр посылал в заморские земли учиться разным художествам и которых наказывали за то, что о<ни> сказывались в «нетях».
Русский дворянин служил и служит — и в этом его сила и значение, а не во владении крестьянами — явлении случайном, вызванном не столько необходимостью, сколько неуменьем и недоразуменьем, и узаконенном случайно и долженствующим исчезнуть с прекращением причин, его вызвавших.
Р<усский> д<ворянин> служит земле... но есть различные службы. Было время, когда дворяне служили земле, умирая под стенами Казани, в степях Азовских; но не всегда одной крови требует от нас наше отечество; есть другие жертвы, другие труды и другие службы — и наше дворянство не отказывалось от них.
Дворянство на Западе стояло впереди народа, но не шло впереди его; не оно его двигало, не оно его влекло за собою по пути развития. Оно, напротив, упиралось, коснело, отставало. Почти все имена великих европейских деятелей принадлежат не к аристократическому клану; у нас мы видим явление противоположное... дворянство наше, оно служило делу просвещения и образования. Наши лучшие имена записаны на его скрижалях. Пускай оно не забудет, что нам не создавать приходилось до сих пор, а перенимать, что у нас одно дворянство грамоте знало, что на него только и падал свет; согласимся и в том, что <не закончено.>