Уныл внезапу лавр зеленый,
Уныл и долу преклонен!
Восстани, свыше вдохновенный,
Восстани, бард, сын всех времен!
Бери обвиту крепом лиру;
Гласи на ней, поведай миру
Печаль чувствительных сердец,
Стон воинов непобедимых,
В слезах среди трофеев зримых;
Гласи... Потемкина конец!
О, коль ужасную картину
Печальный гений мне открыл!
Безмолвну вижу я долину;
Не слышу помаванья крыл
Ни здесь, ни там любимца Флоры —
Всё томно, что ни встретят взоры!
Поникнул злак, ручей молчит;
И тот, кого весь юг страшится,
Увы! простерт на холме зрится —
Простерт, главу склоня на щит!
Герой — геройски умирает
В виду попранных им градов
И дух свой небу возвращает
Средь ратников, своих сынов!
Почил — и вопль вокруг раздался,
И шумный глас молвы помчался
Вливать в сердца печаль и страх!
Синил,[1] Бендеры изумленны,
Героев слыша вопль плачевный
В поверженных от них стенах;
Очаков, гордый и под прахом,
Чудится и сомненья полн,
Чтоб тот, кто был дракону страхом
В степях, вертепах, среди волн,
Кто рану дал ему глубоку,
Был общему подвластен року!
И черный Понт, надув хребет,
Валит, ревет во слух Селиму,
Объяту думой, нерешиму:
«Воспрянь! уже Перуна нет!..»
Но чьи там слышу томны лиры
С Днепровых злачных берегов?
Чей сладкий глас несут зефиры?
То глас не смертных, но богов,