ТОРГУЮЩЕЕ ДВОРЯНСТВО
ПРОТИВУПОЛОЖЕННОЕ ДВОРЯНСТВУ
ВОЕННОМУ,
ИЛИ ДВА РАССУЖДЕНИЯ О ТОМ, СЛУЖИТ ЛИ ТО
К БЛАГОПОЛУЧИЮ ГОСУДАРСТВА, ЧТОБЫ
ДВОРЯНСТВО ВСТУПАЛО В КУПЕЧЕСТВО?
С ПРИБАВЛЕНИЕМ ОСОБЛИВОГО О ТОМ ЖЕ
РАССУЖДЕНИЯ г. ЮСТИЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ г. ЮСТИЯ

Два сочинения, которые сообщаю я моим читателям на немецком языке, вышли на французском в нынешнем 1756 году. Надлежит думать, что изданы они в Голландии, ибо знающие Францию не легко тому поверят, чтоб оба сии сочинения, содержащие в себе столь многие истины, напечатаны были в сем государстве. Сколь ни различны намерения обоих авторов, но согласны они в любви к своему отечеству, и сие самое привлекает их недостатки и погрешности оного представить откровенно. Имя парижского книгопродавца, объявленное на одном из сих сочинений, может быть так же вымышленное, как и те продажные книги, которым реестр он на конце прилагает.

Первое сочинение, изданное под титулом «Торгующего дворянства», представляет Франции те преимущества, до коих достигать может она в то время, когда многочисленное ее дворянство вступит в торговлю. Сколь ни сильны его доказательства, но для благополучия всей Европы желать надобно того, чтоб оные никакого не имели действия. Французская коммерция в сем веке распространилась в тридцать лет столь

117

далеко, что если приращение ее следовать будет по сему содержанию, то вольность Европы великой будет опасности подвержена. Французская Ост-Индская компания, которая в 1719 году была близ своея погибели, соединясь с другими торговыми компаниями, толико возвысилась, что скоро потом могла она торговать на 600 миллионов ливров, яко на счет королевский; а возвращающиеся корабли прежде года привезли на то 30 миллионов или более во Францию товару. Также процветают с того времени французские торги и селения в Америке; и сия корона ищет непрестанно распространиться там более, во вред другим народам, противу заключенных трактатов.

И действительно была бы Европа несчастлива, если б уступала она сему государству в великих его намерениях в рассуждении коммерции. Европа давно бы приведена уже была под его иго, если б богатство его было столь велико, сколь велико войско и намерения. Истощение государственных его сборов принуждало его с тех пор останавливаться в исполнении своих предприятий; но обогащение земли коммерциею подаст ему скоро довольные силы. Вся Европа должна благодарить Англию за то, что старалась она отвратить сию опасность, хотя нарушение трактата и без того подавало к нынешней войне довольную причину. Великобританские торги, сколь бы много ни распространились, не могут ни малейшего смущения навести Европе. Земля, ограниченная морем и отдаленная от завоеваний формою своего правительства, не может возбудить страх всем своим сокровищем.

Автор другого сочинения, при сем сообщенного, не ясно видит те средства, коими Франция может быть страшна и велика. Он рассудил за благо противоречить намерению о привлечении французского дворянства к коммерции. Он назвал книгу свою «Военным дворянством, или Французским патриотом». В сем последнем свойстве отказать ему не можно. Везде видна честность его намерения и истинная любовь к отечеству; но в нем виден недостаток в знании существа коммерции и в средствах к произведению оных. Может быть, разум его и был бы способен к сему понятию, если б

118

свободен он был от предрассуждений и некоторых воображений. Между тем, желать надобно, чтоб основания его и мысли приняты были хорошо во Франции.

Оба писателя показывают великую ревность против аглинской нации; но оная служит к чести агличан. Они стали хвалители аглинского народа, хотя, может быть, о том и не помышляли. Что можно сказать похвальнее о народе, как то, что старается он ревностно о благополучии и искореняет все предрассуждения, противные сему намерению. Впрочем, оба писателя должны были поневоле хвалить Англию, ибо ее всегда представляли они Франции примером.

Оба писателя живо и сладко писали: за сие почел я их достойными переводу; сверх того, делают они в нас более понятия о существе коммерции; но я имел еще к переводу сему и другую причину, а именно, я хотел, чтоб оспориваемое здесь предрассуждение и в Германии силу свою потеряло.

Предрассуждение причинило превеликий вред нашему отечеству, и если б мы за 300 лет пред сим оное истребили, то бы Германия была ныне богатейшее, сильнейшее и благополучнейшее государство в Европе. Германия, или Немецкая Ганза (купечественный союз), имела величайший в Европе флот, и помощию оного была бы она в состоянии не только иметь участие в обысканиях Гишпании и Португалии, то есть нового света, и в пути в Ост-Индию, но исключила бы отсюда и все прочие народы. Упустила Ганза не только взять участие в сих обысканиях, но и торги наши клонились с того времени к разрушению. Увяли цветущие наши мануфактуры, и за 80 лет пред сим Германия не имела почти никакого промысла, ни пропитания. Я не буду описывать все причины, кои произвели истинное падение Ганзы. Признаюсь, что многие тому были причины; но известно то, что предрассуждение паче всех оному способствовало. Сему купечественному союзу недоставало истинного соединения со всею Германиею. Предрассуждение о бесславии купечества не допускало дворян вступать в коммерции Ганзы. Сие исключение и приобретенные коммерциею богатства соединенными городами должно было возбудить

119

основательный страх в князьях и дворянстве, чтоб не быть от сих городов притесненными. Сила и слава их возросли весьма далеко. Разве сокровища могли иметь другие действия? Итак, вместо того чтоб Германия сопротивлялась стараниям чужестранных государств о истреблении коммерции Ганзы, сами государи, князья и дворяне старались еще о ее разрушении. Не отрекусь, что Ганза своим поведением подала сама к тому повод. Но кто сей вред чувствовал столько, как наше отечество? Дело бы совсем пошло не так, если б дворяне в сей коммерции участие имели.

Думая, что автор «Торгующего дворянства» не весьма подробно вступил в сие дело, приобщил я здесь о том собственное мое рассуждение. Самая истина, существо дела и любовь к моему отечеству были главным предметом моего намерения, и что будет навсегда побудительною трудов моих причиною.

ТОРГУЮЩЕЕ ДВОРЯНСТВО

Уже ныне нельзя того сказать, чтоб прельщались мы одною суетою; важные и основательные дела начинают уже составлять наше упражнение. С некоторого времени выходят в свет о купечестве ученые рассуждения, многих читателей увеселяющие. Если б не проводили мы время в спорах о законе, которые кажутся важнее, то бы купечество было обыкновенным предметом в сообществах. Я видал ныне и придворных людей, возвышающих преимущества оного.

Господин маркиз де Лассе в 1736 году видел с удовольствием сию наступающую тогда государственную перемену. Между сочинениями его, соединяющими важное с приятным, найдены многие о купечестве, с его примечаниями.1 Купечество казалось ему великим побуждением государственного благосостояния. Опасался он только того, чтоб правление не ослепилось сею прелестию и не дозволило оное дворянству, что почитал он за особливое зло. Рассмотрим мнение сего храброго


1 Сии примечания напечатаны в парижском журнале, называемом «Mercure de France», 1754.

120

дворянина, и если найдем оное достойным, то подвергнемся правилам его или возьмем совсем противную ему сторону, когда доказательства его найдем не довольными. Сие учинить дозволяется каждому. Г. Лассе должен был прежде знать, что прилично дворянству. Но он никогда не старался о неоспоримых доказательствах.

По начальным словам его, кажется, изображает он более нынешнее, нежели свое время: «Говорят непрестанно, что дозволено будет поступать в торги нашему дворянству, так, как в Англии, но сие мнение мне не нравится».

Если б противное мнение было доказательно, то надлежало б, во-первых, спросить аглинское дворянство, какую перемену имеет оно от сего дозволения, потом спросить государство, не претерпело ли оно чего от сея перемены? Когда милорд Оксфорд Англиею правил, тогда брат его имел главное управление над торгом в Алеппо; милорд Товсгенд, государственный министр, не презирал своего брата, который в Лондоне довольствовался торговлею. Должно ль за то осуждать сих юнейших братьев дворянского поколения и многих других, которых имена написаны в числе аглийского купечества? Вместо праздной и бедственной жизни и вместо того чтобы стать наконец бременем старших своих братьев, обогатились они с умножением общего благополучия, и дети их чрез наследное богатство до великих степеней чести славнее достигли. Сие самое может быть тому причиною, что рассеваются слухи непрестанно о дозволении торговать французскому дворянству.

Сии непрестанные слухи доказывают, что сам народ единогласно того желает; а таковые желания клонятся обыкновенно к важным преимуществам, кои большая часть людей могли предвидеть ясно.

Сии непрестанные слухи доказывают, что бедность, утесняющая большую часть дворянства, трогает каждое государственное состояние.

Сии непрестанные слухи происходят иногда и от самих дворян; не от тех, которые в великолепных обитают чертогах, но от тех, которые замок отца своею видят ежедневно разрушающийся и помощи себе

121

подать не могут.Не от придворных господ происходят сии слухи, которые с гордостию принимают ежедневно новые от государя знаки милости, но от погибающего дворянства, которого бедность солнце, восходя, освещает и которому закрыт путь к получению милости; одним словом, не от того высокого дворянства, которое еще выше, нежели сказывают... Но есть ли дворянство ниже? Ежели есть, то бедность отчасу более его унижает. Купечество представляет ему себя на помощь, так, как доска в кораблекрушении; не должно ли же ему за оное взяться?

Сие чрезмерное желание происходит с тех пор, как купечество начало в государстве знатным становиться; с тех пор, как торгующие и с нами о преимуществах ревнующие народы стали показывать нам то, что приобрели они силою купечества; с тех пор, как свет философии начал просвещать и рассеивать наши предрассуждения. Рассудок наш, конечно, стал уже просвещенным, когда говорит он нам, что дворяне в купечество вступать могут.

Не слышно было сего в те варварские времена, когда дворяне в недостойном рабстве целую половину Франции содержали. Не было нужды в купечестве дворянству, ибо и землю и людей они тогда имели; впрочем, в то время помышляли только об одном нападении и защищении и меч казался государству нужнейшим орудием.

Сего невозможно услышать и в Германии. Целый свет старых баронов обнимут свои гербы и возопиют о погибели своего государства. В Польше еще менее сего услышать можно, ибо пятьдесят тысяч дворян, утомленных голодом, поклянутся тогда мечом своим лучше служить ровному себе за малое жалованье, нежели обогащаться купечеством и приобресть себе свободу. Таковы-то остатки готического духа, который в сих государствах хранился более, нежели в других.

Господин Лассе хотя и не видит того, чтоб торгующее дворянство унижалось, но он находит в том государству весьма вредительное зло, рассуждая о сем деле совсем с другой стороны. «Дворянство, — говорит он, — дает нам бесчисленное множество офицеров, кои

122

силу нашего войска составляют, ибо солдаты других народов по крайней мере не хуже наших и к работе приучены более».

Сие столь нужное государству число офицеров могло ли бы чрез то уменьшиться, когда бы в каждой бедной дворянской фамилии был один сын, который бы посредством купечества, может быть, помог брату своему в деньгах, для службы ему необходимых? Военные чины не должны, конечно, быть ни в каком сравнении со дворянством, ибо среди войны столь много дворян тщетно о произвождении своем стараются. Когда тот страх, чтоб не уменьшилось число офицеров, есть причиною запрещения дворянам вступать в купечество, то по крайней мере надлежит им запретить вход, я не говорю в монастыри, ибо сие скажет вместо меня целый народ, но в семинарии, о чем он, конечно, молчать будет. Между тем, то известно, что купечество не будет отнимать дворян ни от военного, ни от духовного состояния. Мы определим сие точнее: не последует, конечно, никакого ни убытка, ни уменьшения, когда только остаток дворянства к тому употреблен будет; чего ради мы недостатку и в офицерах страшиться не должны. Воля благородных отцов и естественная склонность детей помогут сами делу сему. Дворянин весьма о том уверен, что можно служить государю своему одним только оружием, и для того старшему сыну своему в младенческих его забавах меч он показывает. Младенец возрастает, и первый взор, призывающий его к воинской службе, открывает уже ему все роды забав, как-то: собаки, лошади, драгоценное платье, игра, богатый стол и любовницы. Вступает он, как погибший человек, в государеву службу. Братья его сделали бы, конечно, то же, но государь столь многих слуг не требует; государство должно принимать их, и для чего ж бы не в купечество? Из сего видно, что дворянство всегда довольно многочисленно будет для управления войском, хотя бедные из них от того и выключены будут для обогащения себя помощию купечества.

«Дворянство, — говорит господин Лассе, — приобрело нам столь много раз над неприятелем победу

123

и в несчастные времена Францию спасало. История наша довольно то доказывает».

Без сомнения, мы много должны сему дворянству и ласкаем себя впредь еще более оному быть одолженными. Между тем, не должны мы выключить довольное число храбрых людей, которые из мещан показали ныне в воинской службе благородную душу. Государь сие узнал и между дворянством дал им место за их храбрые дела. История, прославляющая Монтморенси и Тюрена, возвышает также Фаберта и Катината, и я не знаю, имели ли первые франки, основавшие нашу монархию, другой титул дворянства, кроме их храбрости. Но здесь остановимся мы долее, нежели потребно. Примем то за подлинное, что Франция должна одному дворянству за все свои великие успехи. Я спрашиваю только о том, меньше ли храбрости тогда иметь будет полководец, когда брат его начальствовать будет над кораблем или над мануфактурою? Храбрый адмирал де Жоиоз имел брата монахом.

Стряпчий дворянства начинает опять новый спор и, рассматривая источники храбрости, находит, что «дворяне, плененные примером своих предков и с младенчества ни о чем ином помышлять не приобученные, как только искать своего счастия войною, прилагают к ней все свое внимание. С ними о войне только и говорить должно, и они из детства готовят себя к храбрости, от которой всего они и ожидать должны»; но возражение состоит в следующем.

Сии дворяне, из коих четверых полагаю я в одну несчастную фамилию, могут сказать отцу своему: «Почто приведены мы в заблуждение? Ты с юных наших лет сказывает нам, что счастия своего должны мы искать единою войною. Уже научились мы смеяться над неблагородными людьми, принимать оружие, обижать соседей, опустошать поля, мучить крестьян и вместо права употреблять насилие; мы имеем уже тигровую душу и совершенно к войне приуготованы; но видим, что с тех пор, как старший брат наш туда послан, терпим мы в платье недостаток, и какие трудности имели мы к снисканию сего поруческого места? Может быть, без покровительства нашею благодетеля

124

мы бы и в том успеха не имели. Уже триста лет не посещает счастие старый наш замок, и ожидать оного надежды не имеем. Что нам делать шпагою, когда кроме голода не имеем мы других неприятелей?»

Отец их, может быть, разумнее бы сделал, если бы при изъяснении им своего родословия сказал им: «Любезные дети, многие пути отверсты вам к счастию: война, суды, церковь, и если принимать в уважение одно только счастие, то имеем мы еще купечество, в котором малыми вещами великие приобретаются. Оно доставляет нам великие богатства, в коих никто нас упрекнуть не может. Защищение, которое во всяком другом состоянии купить надлежит; милости, убегающие по мере искания оных; хитрости, подлости, пороки — словом, все сие здесь места не имеет. В купечестве всякий от самого себя, работы и прилежания своего зависит. Но я вам все сказать должен: хотя чрез купечество можно служить и сродникам своим и государству, но купец живет в малом почтении. Кто из вас имеет довольно бодрости духа взяться за оное?»

Вместо сего учения, которое, может быть, многие почтут разумным, говорил сей безрассудный отец детям своим об одной только храбрости, от которой они всего ожидать должны. Ожидание бывает несносно, когда предмет отчасу убегает далее, и несноснее того, когда, по многотрудной и бедственной жизни, невозможно дождаться нималой отрады.

«Но когда, — продолжает г. де Лассе, — дворянам открыт будет другой путь и дозволится им купечество, тогда найдут они наилегчайший и безопаснейший путь, который выведет их из бедности и подаст способ к приобретению сокровища, которое доставит им все те увеселения, к чему люди столь жадно устремляются. Какую силу имело над ними время денежного торга, сколь оно ни кратко было? Сей пример никогда забвен не будет».

Сказывают, что путь к счастию гораздо легче и безопаснее найти можно купечеством, нежели войною. Сие неоспоримо; но чтоб дворянство, если дозволят ему избрание обоих, предпочло по склонности своей купечество, того заключить нельзя, сравняя приятность обоих состояний. Одно великолепно, другое умеренно;

125

одно соединяется с приятною праздностию, а другое требует истинного прилежания. Одно хочет жить хорошо, а другое собирать. Война хотя и имеет трудности и опасности, купечеству неизвестные, но сии труды и сии сражения являются только в дальнем расстоянии и об них не ранее помышляют, как приступая к неприятелю. Наши молодые люди, говорит Тацит, почитают военное состояние буйным и роскошным. Вольная, праздная и всеми забавами наполненная жизнь всегда приведет жаркую юность в искушение. Часто видим мы старых воинов, прошедших великие опасности и оружием скучающих; но кто видал юношу, который бы, вышед из училища, отказался от шпаги, для того что некогда может она стоить ему жизни? Он смотрит только на одну величину и остроту меча своего. Если б дворянство избирало себе легчайший род жизни и безопаснейший способ к обогащению, то бы должно было взять ему духовное состояние. Сей путь к благополучию есть кратчайший и безопаснейший, а особливо для знатных господ, которым действительно сродны добродетели. Но со всем тем дворянство весьма редко входит в сие состояние. Для чего же? Для того, что при вступлении находит оно прилежание, благопристойность, воздержность, основание и некоторое принуждение. Сей благородный юноша, ужаснувшись, отдаляется назад. Вступая в купечество, пришел бы он в равное смущение, но знатность родителя, который нужду законом почитает, принудила бы сына обучаться купечеству так, как принуждает она его быть аббатом; а воинскому состоянию остались бы навсегда его преимущества. Когда хотят закрыть дворянству путь к обогащению, дабы тем к войне его приобучить, то могут часто и не достигать до исполнения своего намерения. Он остается беден и не воюет, затем что потребны к тому лошадь, оружие и начало к приобретению счастия. Итак, купечество никогда с войною воевать не будет, и мнимые сети ничего такого с собою не привлекут, чтоб здравый рассудок и без того их не оставил. Тщетно приводят к нам на память время денежного торга; если вспоминаем мы о том с прискорбностию, то сие бывает не ради того огорчения, которое принесло

126

оно военным служителям. Я думаю, что тогда, так, как и ныне, все места в каждом полку были заняты. Впрочем, какая была разница между денежным торгом, в который один день может сделать счастие, и между купечественным торгом, целого года требующим? Невозможно того страшиться, чтоб дворянство весьма вдалося в купечество, но паче мы должны стараться, чтоб оно не осталося в предрассуждении и не презирало бы сие состояние.

Здесь следует яснейшее возражение: «Отцы, начавшие сей род жизни, детей своих в оном же воспитывать будут, и в краткое время сей геройский дух минуется, который французское дворянство отличал от прочих, вместо же сих храбрых воинов, прославленных всегда, будем мы иметь одних только купцов».

Если б сие несчастие и действительно нам угрожало, то вместо опровержения границ, которые положили мы между купечеством и дворянством, надлежит оные удвоить. Мы имеем Сципионов, для того что имеем карфагенцев. Но подлинная ли то правда, чтобы отец, старающийся о купечестве, и детей своих в оном воспитывать старался? Столь же мало и судья посвящает правам всех своих детей: иных оставляет он войне, иных церкви. Мы рассмотрим теперь только то, что ныне при торговлях происходит. Истинные происшествия имеют гораздо более цены, нежели мысленные заключения. Возьмем в пример купца, миллион имеющего. Он паче всего старается о том, чтобы детей своих сделать знатнее себя. Чудно бывает то, если не отказывается он от миллиону прибытка для снискания себе дворянства. Теперь сделаем мы заключение о ревности французов быть знатными. Для чего же сделать заключение такое, что дворянство будет постояннее в таком состоянии, которое приняло оно по необходимости? Знатный отец, дерзнувший чрез сие обогатить себя, отвозя избыточное чужестранцам, отдал бы тогда опять в военную службу детей своих, приобыкших к купечеству; а потомки бы его были военными героями до тех пор, пока расходами на военную службу и свойственным тому великолепием не пришли бы они в прежнюю бедность. Было ли бы лучше, если б сей

127

дворянин остался в своей деревеньке с бесполезною шпагою и в принужденном холостом состоянии? Признаюсь, что он геройского духа в себе иметь не будет; в нем нет ему нужды, и от него того не требуется. Но дети без всякого препятствия могут исполнены быть геройским духом: сын французского маршала имеет же иногда дух архипастырский. Следовательно, доказать того не можно, чтоб вместо сих храбрых воинов, прославленных издревле, имели мы одних только купцов. Итак, слезы сии напрасны. Вместо бедных дворян, которым все двери, даже и военные, затворены, имели бы мы тогда довольное число богатых купцов, а дети их были бы храбрые воины и прославились бы так, как и предки их.

Ужасное воображение, которое из дворян делало одних купцов, весьма чувствительно тронуло господина Лассе. «Если б сие несчастие последовало, — говорит он, — то бы и действия оного легко произойти могли; и не трудно рассудить о том, что сие стоить будет Франции, такому государству, которое учреждено оружием и, в рассуждении своего положения, тем же оружием и сохраняемо быть должно».

Следуя таковым предположениям, можно перенести и землю. Для удостоверения дела сего требует Архимед двух вещей: в воздухе утвержденную точку и жердь довольной величины; но сколь же сильна должна быть, та махина, которая все дворянство привлечь должна в купечество? Для сего нужно, чтоб все они были бедны и чтоб со всем тем не все они могли обогатиться помощию купечества. Вообразим себе богатого дворянина. Он, конечно, в купечество не вступит; но если дворянин беден, то оставит он купечество тогда, когда богат будет, и устремится к славе.

Напоминает господин Лассе, что Франция учреждена оружием; я бы лучше хотел слышать, что учреждена она правосудием и что старые галлы, не хотевшие сносить римское иго, отдались добровольно Фараманду или Клодовею.

Примечено, что сие государство, в рассуждении своего положения, тем же оружием, которым оно учреждено, должно быть и сохраняемо; но кто же говорит, что мы наше оружие преломить должны?

128

Купечество дало бы нам пушки, если б мы их не имели, и, может быть, за те, которые мы имеем, ему же мы обязаны. Если б хотел я писать пространнее, то бы доказательства моего сопротивника обратил я на него самого; я бы сам доказать мог, что Франция, нынешнем состоянии Европы, одним купечеством и сохраняема быть должна; из чего заключить можно, что всему дворянству в одно только купечество и вступать надлежит, так, как заключает он, что все дворянство должно бежать к оружию затем, что государство одним только оружием и сохраняемо быть может; но я бы худое сделал тогда заключение. Есть благоразумная средина между сими обеими чрезвычайностями; должно из всего дворянства оставить нужное число для войны, а остатку дозволить купечествовать. Будут тогда воины; но будут из остальных и такие люди, которые к приобретению военного иждивения много помощи сделать могут.

Все возражения клонятся к тому, чтобы отечество не имело недостатку в защитниках; но сколь велико потребно число их? Полное число нашего войска простирается в мирное время до 220 000 человек, коими начальствует 15 000 офицеров. Но сколько потребно нам в военное время? Когда Людвиг XIV наступил на Европу водою и сухим путем, тогда имел он войско в 500 000, над коими было 30 000 офицеров; нам никогда не будет нужды иметь более сего. С другой стороны, хотел бы я знать число французского дворянства. Спрашиваемые о том мною оракулы ответствовали мне с смущением. Если б спросил я, сколь много в сей столице карет было? Сколь много вышло новых мод с начала сего правления? Тогда бы сказали мне, что, за недостатком точного счета, нужно здесь чаятельное определение.

Франция содержит в окружности своей 30 000 квадратных миль,1 не считая Лотарингию, которая свое дворянство имеет. Каждая квадратная миля содержит в себе около двух дворянских дворов, который почичать должно шести дворян жилищем, считая добрый и худой двор; все сие составляет 180000; но большее


1 М. de Vauban, Traité de la dime Royale.

129

число их рассеяно по городам, а особливо с того времени, когда для способности мещан дворянство стало продаваться; но чтоб короче решить дело, то возьмем мы малое число и положим, что дворянство состоит из 360 000 человек.

Если толикое число потребно к защищению отечества, то о купечестве я уже ничего и говорить не буду. Сами священники должны во время опасности, по примеру Мафатиеву, оставить священство для принятия оружия; но мы от такой крайности весьма удалены, ибо для начальства над 500 000 солдат потребно только 30 000 офицеров. Что ж остается делать с 330 000 дворян которые нам на войне не нужны? Не должно ли сказать, что маркиз де Лассе нашел удовольствие родить чудовищ, чтоб иметь честь задавить оные?

И действительно, я с ним того не воображал, чтоб все французское дворянство упражнялось только в пролитии крови или чтоб все оно обратилось вдруг к купечеству, как скоро к оному будет путь ему отворен. Сей страх, происходящий более от гражданского сердца (весьма редкий добродетели), нежели от точного сравнения, показывает то по крайней мере, что купечество великое имение дворянству доставляло бы. Для познания точныя оного цены рассмотрим мы ближе зло, дворянства касающееся.

Среди роскоши и великолепия невозможно услышать стона тех бедных дворян, которые страждут в отдалении и слезы свои со слезами бедного работника мешают. Не должно судить об них и по тем дворянам, которые иногда для тяжбы, иногда для снискания себе покровительства в столицу приезжают. Сии несчастные чувствуют более свое бедствие, нося дворянское имя, и одна часть скрывает от стыда свою бедность. Сии нужные и часто бесплодные поездки разоряют их нередко на многие годы.

Последуем в их хижину за ними, обойдем с ними сии господские земли, которые господ своих пропитать не могут. Смотрите на хлевы без скота, на сию худую пашню или на сию невспаханную землю; на сию позднюю жатву, которую заимодавец, имея право получить, ожидает; на замок, угрожающий господину своим

130

падением; на семью, не имеющую ни воспитания, ни одежды; на отца и мать, вместе слезы проливающих. К чему служат сии знаки чести, бедностию униженные; сии древностью изгрызенные гербы; сие в церкви различное от других седалище; сии поименные названия в церковных молитвах, которыми священник мог бы тронуть и людей милосердых, если бы только смел он; сие охотничье право, которое живущим в изобилии делает забаву и живущим в недостатке бесплодное делает упражнение; сие самовластие, которое несчастием унижается и для того редко исполняемо бывает?

Таковое до крайности доведенное состояние не может долго продолжаться. Оно кончится всегда другим, еще горестнейшим состоянием. Сии земли могут достаться в руки знатного и сильного господина, желающего умножить свое владение, или достанутся они чужестранцу, который более имени своего носить не хочет. Я не следую того, достойны ли новые дворяне, возвышающиеся трудами, большего почтения, нежели старые, праздностию себя погубляющие. Как бы то ни было, но для спасения дворянства от совершенной погибели дадим ему купечество, в котором найдет оно содержание и исправление земель своих, умножение имения, укрепление права своего, безопасность своих преимуществ, почтение вассалов своих, воспитание и произвождение детей своих. Что же к сему употребить должно? Богатство. Купечество оное доставляет.

Купечество весьма различествует от прочих состояний. Воин сеет, дабы пожать в своей старости; но какую он еще и жатву иметь будет? Разве нет таких недовольных, которые жалуются о потерянии имения своего при жатве военных своих лавров. Купец пожинает в то время, когда сеет; и хотя он и молод, но плоды труда своего показать может. Юрист покупает право судить, для того чтоб пользоваться оным на своем иждивении; купец покупает то, что для продажи назначено, а сие делает он для того, чтоб с прибытком оное опять сбыть с рук своих. Счастлива служба у алтаря; но к достижению оного потребны великие расходы на учение и на приобретение себе ученых достоинств, которые всегда за великие деньги покупаются; но откуда ж иметь

131

деньги, если ничего не иметь, кроме дворянства? Купечество питает начинающих людей своих в то самое время, когда знание приводит их в совершенство. Находясь при государственных сборах, можно также сыскать скоро свое счастие, но к тому потребно богатство и покровительство, чего не всякий имеет; купечество защищает себя само и не требует того, чего иметь невозможно. Сие-то есть пространное поле, где каждый, посея, пожинает и в котором каждая жатва всегда другую, изобильнейшую готовит. В Англии более шести тысяч дворян имеют доходу по десяти тысяч фунтов; и сто тысяч доходу тамо не считается за редкость. Вот плоды купечества, древа неисчерпаемого плодоносия.

О вы, которые и с имением своим вечно погибаете, которые в детях своих оживляетесь для того только, чтоб сделать их участниками своего несчастия! Обратите очи на древо сие и в неисчетных его ветвиях избирайте едину по своей способности; взгляните на сучок сей, за который взялся простак ваш подданный и который питает и одевает его со всею семьею, когда ваши сродники извлекают от вас тяжкие воздыхания. Если хотя несколько усумнитесь вы о счастии купечества, тогда жители Лиона, Бурдо, Нантеса и Марсели скажут вам: на нас взирайте. Дворянин, оставляющий в наследство детям своим торг, оставляет им имение, которое по числу их умножаться будет. Сие не случается с деревенскими нивами, которые он им в наследство оставляет. Дворянство жалуется часто, что бывает оно угнетаемо от склонного к самовластному владению кардинала; купечество опять оному помогает. Без имения не можно иметь силы, а в нищете едва и душу иметь можно. Тот, который ползает в пыли, возвысился бы на высочайшую степень, если б счастие ему послужило.

Haud facile enurgunt, quorum virtutibus obstat res angusta domi...1

Должно ли допускать дворянство торговать или должно ль допускать его обогащаться? Сии вопросы одинаковы. Никто не спросит о том, может ли


1 Истинно ли может дворянство торговать... (лат.).

132

купечество быть дворянству полезно; ибо никто не спросит и о том, греет ли солнце? Но должно исследовать, полезно ли будет государству то, если дворяне вступят и купечество, и сей вопрос предложить можно таким образом. Если б в государстве было приятное, способное, выгодное одному, но вредное всему отечеству состояние, то бы надлежало оное, сколь оно ни кажется необходимо, искоренить всеми силами. Необходимость порядка требует того, чтоб малые колеса счастия каждого человека с большим колесом общего благополучия в точнейшем были соединении. Итак, теперь разберем мы, какой прибыток государство иметь может от торгующего дворянства.

Во-первых, будет оно иметь упражнение. Если б земля сама собою нужное и избыточное нам приносила; если б едемский сад по всей земле распространился; когда бы люди жили в том равном состоянии, в каковом создала их природа, — то произошло бы тогда весьма великое затруднение; а именно, в чем бы люди стали упражняться? Страсти силы свои получают от праздности. Они волнуются и общее согласие разрушают. Когда Ликург все лакедемонские земли на равные разделил части, остановил премену счастия общим злата и сребра запрещением, оставил рабам и чужестранцам все науки и купечество, желал иметь гражданами людей военных, — в самое то время предвидел он и то, что сей военный народ не всегда оружие в руках иметь будет и что необходимо должен он иметь какое-либо упражнение, без чего Спарта пришла бы опять в свой прежний беспорядок. Для сего учреждены народные обеды, собрания, бегания на конях и колесницах, игры военные, забавы, которые непрестанно содержали их в сильном движении. Французское дворянство в мирное время есть слабое тело без действий и без движения, или, лучше сказать, живущее без всякого намерения. Может быть, продлится сие мирное время. От начала сего правления продолжалося оно двадцать лет беспрерывно, и кто знает, что не продолжится оно и во все время сего правления? По счастию народов, боятся друг друга государи. Система равновесия силы, сколь она ни несовершенна

133

есть и будет, но со всем тем щадит весьма много крови человеческой. Договоры оканчивают более споры, нежели пушки, и по тех пор стада будут покойны, пока львы будут в оковах.

Но представим себе, что ныне время военное. Мы уже не в таких живем веках, в которых государи наши регулярного войска и всегдашней армии не имели, но принуждены бывали объявлять о том дворянству. Тогда все дворяне непрестанно сапоги на ногах своих имели. Ныне гуляют они толпою по полям и городам нашим, не ведая, что делать. А наконец, скуча сею праздною жизнию, идут они в другую службу и противу нас оружие принимают. Дабы найти у нас для него упражнение, то надлежит сыскать ему состояние, которого бы пространное лоно могло принять каждого, кто бы для сего себя ни представил. Сие состояние не есть военное, ни судебное; доказывают то многие, тщетно к оным устремляющиеся. Не есть оно и духовное, несмотря на великое число мест их, на доходы, зависть во всех к ним возбуждающие. Когда от жирности некоторых духовных служителей другие тощают, то немало помогают сему и множество просителей. Состояние, коего мы ищем, есть купечество. Чем более считает оно чинов своих, тем более источники оного умножаются; оно почесться может такою кормилицею, которая дает молоко свое, его не исчерпая; она есть та рудокопная земля, которая щедра для того только, кто более ее изрывает; но как она всегда бывает щедра, то непрестанно и рыть ее потребно. Из сего произойдут дворянству непрерывающиеся выгоды.

Кто первый сказал, что лучше предпринять дело бесполезное, нежели совсем не делать ничего, тот ведал, конечно, все опасные следствия праздности. Нам не должно почитать сочинителей романов, сказок, песен бесполезными гражданами: они помогают к содержанию книгопродавца и людей торговых и торг самый чрез то умножают. Пускай продолжают они свои сочинения, только бы не вредили нравам и закону. Они других способностей не имеют, а праздность и того была бы еще хуже. Какие люди бывают разбойниками? Люди праздные, которых игра и пьянство завело к

134

злодеянию. Когда честь удерживает дворян от злодеяния, судом наказуемого, то не мешает она им принимать все пороки, которые портят сердца их, пороки, которые узы общества если не вовсе разрушают, то по крайней мере ослабляют. Все, что нравоучение противу праздности сказать может, будет всегда весьма слабо, как скоро не сделается из того государственного преступления; и не прямое ли то воровство, когда требовать жизни, которая бы не причиняла ни малейшего труда? Весьма бы то полезно было, если б дать упражнение каждому состоянию в монархии, каким бы то образом ни было; но дать полезное упражнение есть главное политическое дело. Платон в своей республике касался до сего великого предприятия. Гомер, изображая своих героев, приписывает им с храбростию и великие дарования; Перикл строил корабли. Уже вижу я российского героя, держащего в руке топор на голландских верфях; и боги Гомеровы, весьма различные от богов Епикуровых, не были праздны тогда, как начали обитать на сей земле. Аполлон и Нептун воздвигали троянские стены. Должно учреждать жизнь прилично времени. Государство, художествами процветающее, считает подданных довольно. Государство, науками прославляющееся, имеет их весьма великое число; недостаток же в них купечество имеет.

Знатным в народе оставим мы воображать точно то же, что воображали патриции испорченного Рима, то есть, что порода составляет главнейшее достоинство. Нижайшее дворянство, не возмогши положиться на счастье, милость и великие титулы, теряет все чрез таковое заблуждение, а государство еще более. Довольно и много еще того, что военная часть дворянства впадала в совершенную окаменелость, как скоро неприятель сокрывается; но должна ли и та часть, которая не воюет, проводить время свое в непрестанном сне? Дадим оной упражнение в купечестве и в трудах, до него надлежащих. Мы увидим в отечестве своем неисчислимые богатства, пространнейшую пашню, многочисленнейшее людей размножение, полезнейшие расходы и сильнейший флот. Все сие не подвержено ли какому сомнению? Рассмотрим точнее.

135

ПРОСТРАННЕЙШАЯ ПАШНЯ

Уже прошел тот век, в котором все люди, считаясь равно благородными, без выключения упражнялись в земледельстве; и несмотря на словеса господни, в поте лица своего снести хлеб человека осуждающие, видим мы ныне, что те самые, которые живут в изобилии, менее всех потеют. Сей новый порядок вещей не только необходимость землепашества не уменьшает, но паче оную умножает. Чем более праздных людей, тем более другие должны работать для прокормления себя и праздношатающихся. У древних китайцев было примечено и взято за правило, что, когда один человек ничего не делает, тогда и другой в государстве голод терпеть должен. Чего ради один их император из фамилии Тангов разорил великое множество монастырей, затем что от благочестия монахов голодовало государство. Земледелие есть первый предмет благоразумного законодавца.

Прежде сего французское дворянство не старалось о землепашестве в деревнях своих; оно имело рабов, повиновавшихся его повелению. Народ иго сие сбросил и некоторым образом стал свободен. Когда ныне дворянин хочет собрать жатву, то обязан он нанимать работников и к работе принуждать их деньгами. Иссушение болот, привезение воды, приведение степей в плодоносные поля, сажание леса, содержание скота — все сие требует великого иждивения. Может ли бедное дворянство приводить то в самое действие? Не высушает оно полей своих, но потопляет. Вместо плодов видит оно терние, на полях своих растущее. Не сеет оно, но семена теряет; лишает землю людей и скота для избежания расхода; и земля, дающая плоды по мере трудов человеческих, дары свои ему отказывает. Дворянство, принужденное необходимостью, питалось не однажды в семенах своею жатвою.

Когда бы сие разорение было только одному дворянству, тогда бы должно было иметь о нем и сожаление; но оно касается до всего государства и есть такое зло, которое требует скорейшего исправления. Рассмотрим глубину раны сея.

136

Господин Вобан, сей военный гражданин, созидающий рукою крепости, а другою поля наши измеряющий, сей истинный патриот, который, если б мы его послушали, сделал бы нас гораздо богатее учреждением королевской десятины, нежели завоеванием городов, сей господин Вобан говорит, что Франция имеет около 82 миллионов годных десятин, которые бы могли быть паханы, и что она своими произращениями может прокормить до 26 миллионов жителей. Но мы знаем, что для прокормления и 18 миллионов ищет она ныне помощи у чужестранцев. Чего ради делаю я сие счисление: когда 82 миллиона десятин могут прокормить 26 миллионов, то потребно только 57 миллионов десятин для прокормления нынешних жителей, которые состоят в 18 миллионах; но если б я следовал точнее, то бы такового числа, конечно, не нашел. Оставим на несколько сии плачевные размышления и заключим, что убыток состоит в 25 миллионах десятин. Я думаю, что большую часть сего числа можно положить на счет бедного дворянства. Вот мое мнение. Известно, что государства земли свои пахать по-надлежащему заставляют затем, что они богаты. Равным образом и землепашец, землю свою собственными своими руками к плодородию привлекающий, ничего надлежащего не упускает и ни малейшего иждивения на то не употребляет. Бедное дворянство совсем в других обстоятельствах. Если оно землю свою пашет прилежно, то претерпеваемые на то убытки превосходят его силу. Дворянин оставляет пустыми свои земли, ибо в противном случае лишится он и всего пропитания. Оставляет он земли свои откупщику, который смотрит на одну настоящую пользу: он учреждает барыши свои и помышляет более о повреждении, нежели об исправлении. Итак, 10 или 12 миллионов десятин остается у дворян бесплодными. Какая трата!

Вообразим же теперь дворянство торгующее. Тогда изобилие возьмет место у недостатка. Купечество распространяет и приводит в совершенство земледелие. Сие испытала Англия. Мы научили ее вкусу, учтивости, музыке, обхождению и художествам, а ныне станем учиться у нее купечеству и земледелию. Когда

137

мы почитаемся учителями в государстве, остротою paзума блистающем, то не имеем мы причины ставить себе то в стыд, чтоб быть учениками в тех работных дворах, где найти можно одно только общее понятие.

В 1545 году англичане почти никакого купечества не имели, и земли их, так, как и прочих бедных народов, были худо паханы. Дворянские владения более всех запущены были, ибо помещики, кроме рыцарских забав, ни о чем не помышляли. Началося купечество — и земледелие процветать стало. Между тем, не удержало оно себя в сем первом движении; было также время праздности; но единая жена, или паче великий муж, королева Елисавета, сообщила оному крепость души своея. Неправедный владетель Кромвель, коего память проклинается, хотя великий дух его и пользу делал общую, устремил взор свой на купечество, яко на жизненное древо, и прорастил многие ветви водою и сухим путем. Дворяне и разночинцы устремились к оному, и с тех пор земли их новое существо восприяли. Можно бы сказать, что в натуре сего острова произошла великая перемена и что другое солнце сделало его плодородным. Под владением Генриха Осьмого едва могла Англия жить своими плодами, а вывоз хлеба был запрещен накрепко. При Карле Втором должно было помышлять о вывозе. Ныне отворяет магазейны свои Англия Голландии, Гишпании, Португалии и нам самим, прежде ее питающим. Между тем, нет такой страны, где бы в равной окружности был столь великий расход хлеба. Один пивной сбор более 19 миллионов нашея монеты приносит. Земледелец, который у нас все свое честолюбие полагает в платеже оброка, исторгая хлеб из рук своих детей, сей земледелец видел возрастающее свое счастие с купечественным торгом. Большая часть имеет 50, 100 и 200 фунтов стерлингов доходу.

Возвратимся к рассуждению о землях французского дворянства и исследуем, какую от того пользу государство иметь может. Мы уже сказали, что от 25 миллионов десятин, не приносящих плода, большая часть должна приписана быть дворянству. Положим только 10, а может быть и 12 миллионов, которые

138

делает плодородными обогащенное купечеством дворянство, то из сего землепашества вижу я довольное содержание для трех или четырех миллионов людей. Сим хлебом многие наши провинции могут быть содержаны. Англия содержит из них некоторые, а мы даем ей за то деньги, то есть даем оружие для умножения того, которое она противу нас кует непрестанно. Наконец отворим глаза свои и увидим, что земледельство и купечество ступают всегда равными шагами.

Во Франции те только земли и плодородны, которые лежат в окружности больших городов, то есть купеческих. Основания того весьма доказательны. Когда земля богатствами чревата быть должна, то надлежит уже земледелию отворять ее лоно: купец, о едином богатстве старающийся, не оставляет ничего, не приложа своих трудов. Земля посредством многотрудной работы людей и скота щедро нам даст свои плоды; купец не заставляет дожидаться работника платы, а скота корму. Бывают такие скупые земли, коих чрезмерными иждивениями к плодородию принуждать должно; купец сие сделать в состоянии. В надежде некогда возвратить свой убыток, употребляет он иждивения, настоящую пользу превосходящие. Наше бедное дворянство учинило бы то же самое, если бы оно в купечество вступило, и тем самым отмстило бы государство за те обиды, которые в сем случае делают ему знатные господа и главные откупщики. Сии люди, коих по государе называем мы земными богами, поступают не так, как бы общее благополучие требовало. Они дают государству упражняться в пространных садах, как бы и не имело оно жителей, требующих от него пропитания. Здесь покрывают они его песком, тамо требуют от него цветов только, а не плодов; в другом месте желают они иметь приятную тень; все сие было бы еще сносно, но они заключают его в зверинцах, которые так велики бывают, как целые леса; изгоняют оттуда волов и овец и наполняют их дикими зверями; изгнали они оттуда соху, дабы могла проехать колесница. А прежде сего видны были

139

здесь малые деревни, семьи земледельцев, леса, поля, стада. Забавы наших Лукуллов похитили себе Церерины луга.

Сказал я, что видны тамо стада были. В них-то и состояло богатство первых людей, и разве все вещи совсем основание свое переменили? Не злато пашет поля наши, но волы; не алмаз составляет одежду нашу, но волна овечья; но мы не должны оставить теперь рассуждение о дворянских землях, которым надлежит возвратить их истинную цену. Какое же тогда будет сих двух необходимых вещей умножение? Если бы мы того тщательно хотели, то бы и с нами то же, что и с Англиею, случилось. От начала правления Елисаветы, сея эпохи аглинского купечества, стало такое великое тамо множество рогатого скота, что надлежало бы непременно остановить умножение оного, если бы такого вывозу не было. Мясо солят они для американских селений, а мы, покупая его, снабдеваем им наших мореплавателей и матросов. Сия есть другая подать, которую даем мы народу, нам в преимуществах ревнующему, и она принадлежит к тем случаям, в которые безрассудным образом платим мы свои деньги, ничего от них не получая. Что же надлежит до овец, то невероятно покажется, что, ударяся некоторые об заклад, нашли около Доршестера мили на две шестьсот тысяч. Не должно дивиться и тому, что каждый год отпускается из великобританских гаваней в Россию 150 кораблей с 30 миллионами штук шерстяной материи, что учинит на 160 миллионов французских фунтов товару. Аргонавты хотели в отдаленных странах искать златого руна, но агличане нашли его в своем отечестве. При государственном благополучии все состоит в точнейшем соединении. Купечество приводит земледельство в величайшее движение, земледельство удобривает паствы, а оные подают мануфактурам знатнейшие материалы. Сия златая цепь, бедностию дворян разорванная, сковалась бы опять посредством купечества, и земли его приносили бы все роды нужнейших съестных припасов: но сей предмет простирается еще далее. Если б

140

дворянство торговало, то бы не только процвело земледелие, но и последовало бы

МНОГОЧИСЛЕННОЕ ЛЮДЕЙ РАЗМНОЖЕНИЕ,

о чем все правители народов стараться всеми силами долженствуют. Моисей желал столь много иметь потомства, сколь велико число песка морского. Когда Ромул вознамерился овладеть светом, тогда предлагал он римлянам необходимость сильного рода их размножения. Каждому то известно, что, чем многолюднее государство, тем оно богатее. Кто бы исчислить мог китайские богатства? Известно равным образом и то, что сила государственная на многолюдство свое основание имеют. Готы и сарацины завоевали более земель своим множеством, нежели военною наукою. Из сего заключить можно, что величайшее государственное зло состоит в малолюдстве.

Когда сия болезнь нам угрожает, то некоторые находят причину ее в самой нашей религии; они говорят, что закон, не дозволяющий иметь более одной жены, не обещает столь много детей, как многоженство, что неразрывность брака не столь много служит к плодородию, как развод, и что духовное состояние, куда ревность человеческая заводит более, нежели угодно богу, немало помогает к упадку будущих родов. Забывают они притом и отменение Нантского указа, который отнял у нас двадцатую часть населения. Они уже наперед считают и примечают то время, в которое неверные европейские державы размножением людей своих отяготят и приведут под иго правоверных.

Сии дерзкие люди, которые все видят, все хотят исследовать, гораздо бы сделали лучше, если бы верили слепо. Разве хотят они вознести себя над верою, которая всего превыше? Другие приписывают малолюдство наше тому способу, который употреблен при сбирании податей и который многолюдству помогает. Они уверяют, что, чем менее приходят оные в публичную казну, тем более должно их требовать; что, напротив того, чем более бывает требуемо, тем более

141

находится затруднение в содержании людей, и что тамо населять не можно, где жить нет средства; но государственные сборы доказывают, что высокая наука податей есть таинство. Итак, сделаем примечание на дозволенные предметы и предпишем врачевание болезням, кои исцелиться могут.

Ясно видим, что число жителей во Франции убавляется. Пуфендорф говорит, что она при Карле Девятом содержала людей двадцать миллионов. Господин Вобан считал сто лет спустя только 19, а ныне снисходим мы уже и до 18. Если каждый век по миллиону убавляться будет, то сколь мало останется и в короткое время? Впрочем, нет в том сомнения, что всех меньше умножает людей дворянство из всех государственных состояний (выключая те, которые положили обещание оставить в упадке нацию). Проходя большие дома, редко наследника найти можно; три или четыре рода той же линии весьма редко случаются. Чрезмерно вольная жизнь не дает невинности чувствовать никакого удовольствия. Придворные господа, не в состоянии будучи иметь детей, женятся на способных к рождению женах; а они отмщают мужьям своим, не размножая их фамилию. Сие самое неплодородие происходит и от бедности: бедное дворянство бегает от брачных союзов, как от несносного бремени.

Принимая намерение жениться, должен муж предвидеть от того некоторое себе счастие, или жена должна уметь сему недостатку сделать вспоможение; но по нашим нынешним обычаям бедный человек находит опять одну только бедность.

Принимая намерение жениться, должно уже иметь некоторое чувствие о благополучном состоянии своих потомков. Американские жены истребляют плод свой для того, чтоб дети их не попались под власть таких тиранов, каковы гишпанцы. Наши обычаи не таковы, чтоб должно было впасть в таковую чрезвычайность; но недостаток есть строжайший тиран, и для того у нас не женятся.

Приняв намерение жениться, должно принять участие и в некоторых излишних расходах, кто бы как

142

ни был воздержан. Но где находить излишнее, если должно и в нужном терпеть недостаток?

Мы вступили ныне в те несчастные времена, которые исторгали воздыхание Августа и всех римских премудрых. Число браков в кавалерском ордене ужасно уменьшилося. Женатые поставлены были на одну, а холостые на другую сторону; число сих последних было гораздо более. Если бы учрежден был осмотр бедному дворянству, что бы мы нашли в оном? Перворожденный, если возможно, обращается к оружию, и будет ли когда-нибудь женат, того он и сам не ведает. Меньшие дети женятся на мальтийском кресте или на монашеской мантии. Часто остаются они холостыми, не принимая никакого состояния, что столько же спасло для нравов, сколько вредно плодородию; а дочери приносят плодородие свое на жертву в монастыре.

Если дворянство обогащено будет купечеством, тогда и брачные узы будут у них многочисленнее. Опыт доказывает нам, что везде при таком месте, где две особы могут жить способно, заключается брак. Купечество имеет бесчисленное множество мест, при коих содержание легко бывает, и для того оно самой натуре помогает. По сей причине видим на морских пристанях, где люди неслыханным подвергаются опасностям, отъезжая в отдаленные земли для вечного житья, гораздо более детей, нежели в иных местах. Купечество имеет с браком некоторое соединение, которого другие состояния не имеют. Когда судящая особа или солдат женится, тогда должен он взять такую жену в товарищи, которая бы не полезные дарования, но развратные мысли, роскошный дух и способность к расточению имела. Сие есть такое бремя, которое принять на себя опасно, и в сем-то страхе люди стареются. Купец находит в жене своей товарища в своих работах; весить, мерить, считать, знать товары — все сие не превосходит женскую силу и согласуется весьма с общим порядком, так что если б купец и не находил вкусу в купечестве, но должен необходимо вступить в оное для истинной пользы и для самой необходимости.

143

Между тем, опасаюсь я того, чтоб слабые рассудки не почли сие умножение граждан за малый предмет в толь великом государстве. Если б мы, скажут они, научены были производить умножение народа в каждом состоянии, тогда бы мы были примечательнее. Рим был примечательнее, когда Август захотел рыцарский орден привлекать к брачным союзам. Строгость и награждение употреблены были к достижению до сего намерения. Но и в самом Деле сей предмет не толь ли малыя важности?

Во Франции, Англии, Германии и почти во всей Европе примечено, что по тому сравнению, по которому люди умножаются, выходит то, что числу их надлежит быть вдвое более. По преданию Моисееву, свет начало свое имеет от одного брака и умножался каждые двадцать лет, то есть в такое время, в которое все люди умножать род свой способны. Чрез сие положение в конце второго века было уже на земле 512 человек. Но при настоящем вопросе нет до того нужды, от одного ли брака свет начало свое имеет. Купечество, которое назвать можно отцом супружества, произвело бы многие тысящи от тех дворян, коих несчастие осудило не вступать в брачные узы. Но возьмем в пример истинные приключения; возьмем два века, и только две тысячи дворян. Какое число от них произрастет? Для удостоверения в сем деле вспомним, что в два века от одного брака 512 жителей было, а 512 умножа на 2000, имели бы мы умножение до миллиону и двадцати четырех тысяч человек простирающегося. Сие число превышает 18-ю часть нашего народа.

Что бы из того произошло, если б мы все браки, чрез сие время и в простом народе последовавшие, считать хотели. Сколь много работных людей померло и ежедневно умирают бездетны, затем что в дворянских разоренных деревнях не могли они основать жизнь свою и ниже ныне оную основать могут. Слух носится, и слух основательный, что сии грубые люди нашли искусство обманывать и в самом естественном браке. Несчастное учение бедности! Бедный дворянин распространяет недостаток и бесплодие над всем тем,

144

что его окружает. Он оставляет столько земли, сколько может, на паству, ибо сие не стоит ему никакого иждивения, а умножение оных число людей уменьшает; сии пустые земли не требуют столь много работников, что же сим делать остается? Наполнять передние комнаты в столичном городе, осаждать столы наши, служить и жить от наших избытков, лишаться любви к работе и терять естественные нравы; если же для столь многих слуг довольного числа господ не найдется, тогда принимаются они за разбои. Но когда бы дворянство столь богато было, чтоб могло оно дать им упражнение, тогда бы великое число таких людей в деревнях их осталось, и они размножалися бы тогда, вместо того что ныне в нищете погибают.

Для умножения людей должно сделать главным их упражнением земледелие. Новые земли учинить плодоносными есть то же самое, что и новые земли завоевать без потеряния людей несчастных. Степи от Бордо к Байоне имеют двадцать миль в пресечении. Законодатель, который населит оные, будет более победителя. Арабы, коих суеверие изгнало из Гишпании, требовали дозволения на них поселиться; но рассуждено лучше оставить их пустыми. Нам бы совсем в чужих руках не было нужды, когда бы наши были столько умножены, сколько возможно. Не говоря о других средствах к умножению людей, одно бы дворянство, разливая на свои деревни питающий сок, от купечества извлекаемый, людей насаждало.

Кто желает узнать, сколь скоро размножаются люди посредством купечества? Иоганн Вит, исчисляющий непрестанно приращения своего народа, сей вольности и общего благополучия страдалец, удовольствует того любопытство. Провинция Голланд в 1622 году считала только 1200 человек своих жителей; в 1670 году имела уже она 2 миллиона 450 тысяч. Когда бы агличане в новой части света, в которой кроме купцов никогда никаким людям быть не долженствовало, когда бы агличане, повторяю я, ныне аппахиты,1 устремились перелезти стену, разделяющую


1 В оригинале Apalachiten. (Прим. ред.)

145

нас с ними от натуры, когда бы они вломиться захотели, то бы все оное должны мы приписывать столько же многочисленным их селениям, сколько жадности к лучению земель.1 Великое купечество произвело тамо великое людей размножение; оно есть такой источник, который разлиться хощет. Но возвратимся теперь к нашей начальной земле и стороне.

Франция, могущая землею своею содержать до 25 миллионов людей, могла бы чрез купечество содержать их еще более. Без оного были ль бы столь много населены в Голландии болота, чтобы уже составить могли в Европе и в Индии свободную силу? Если то не решено еще, что мы любим государство, то по крайней мере известно, что мы любим наших государей. Мы хотим то, чтоб были они велики, сильны и двор имели бы великолепный. Когда бы наш народ, если то возможно, удвоился, когда бы государи наши имели 36 миллионов подданных, то с кем бы их сравнять можно было? Имение людей состоит в землях, а истинное имение государей состоит в людях; и, может быть, наши бы государи предприяли наконец, при удвоении своего благополучия, удвоить и наше благосостояние. Учиним дворянством начало сего людей умножения. Пускай оно не только шпагою отечество свое защищает, но и доставляет ему детей посредством купечества. Тогда последует от сего купечества и

БОЛЬШИЕ РАСХОДЫ,

составляющие другое государственное преимущество. Для сей причины бедны поляки, ибо мал у них расход съестным припасам, в земле их растущим. Народ, из дворян состоящий, обязанный служить равному себе, тратит гораздо менее, нежели бы тратил тогда, как бы он богат был. Наши дворяне не дошли еще до сея тягостныя чрезвычайности, но то уже известно,


1 Агличане могли бы сие самое сказать о французах, но только с большим еще основанием. (Юсти.)

146

что они столь же мало тратят хлеба и вина, а на домашние припасы и на платье еще менее. Аббевиль не делает для них сукон, Лион — шелковых материй, Бове — обоев, Париж — зеркал и новых мод. Наши селения не дают им кофе, шоколаду, сахару и хлопчатой бумаги. Аглинский и голландский крестьянин все сие употребляет. Он одет лучше и лучше, нежели они, имеет домостройство.

Я не хочу проповедовать роскошь, но если при расходе нужны законы, то должны они относиться на чужестранные товары, нашим вредящие; а именно, на переливное вино, на голландские сукна, на персидские шелковые материи, на индейские редкости, на камни, Восток украшающие, и на все то, что, лишая нас злата, отдает оное чужестранцам. Ту роскошь, от которой государство беднеет, почитаю я истинною роскошью. Если б шелк, золото и алмазы росли во Франции, то бы могли они и быть в великом употреблении. Когда гишпанцы взяли Перу, тогда нашли они дома, златом украшенные и покрытые. Сие для перувианцев не мотовство было, а для нас непростительно. Что же надлежит до плодов нашея земли и до товаров из наших фабрик, то желать надобно, чтоб величайший расход оного употреблен был на содержание мануфактур и художеств. Тот, кто собирает сокровища, есть вредный подданный, ибо останавливает он в государстве течение денег, душу его составляющее. Бедный человек, который ничего не тратит, состоит с таковым в одинаком сравнении.

Положим, что 30000 дворян, через купечество обогатившиеся, будут ежедневно тратить по три фунта более, то ежегодно последует расход более девятью миллионами пятьюстами тысячами; чрез таковой расход какое бы содержание могли иметь работники и художники? Тот народ истинно богат, который, трудясь неутомимо, более имеет расходу; и государство, расход делать умеющее, ободряет людей к работе. Я не намерен долее следовать сей источник, коего содержание ясно до самого основания каждому видно. Теперь привлекает меня к себе важнейший предмет.

147

КОРАБЛЕПЛАВАНИЕ

«Море, — говорит кардинал де Ришелье, — есть не только такое наследство, на которое требование имеют все монархи, но еще и такое, на которое права каждого весьма неясны. Старое право на сие господство есть сила, а не разум».

Определены ли мы к приобретению сего титула силы? Сей вопрос никогда бы не мог быть сделан, если б мы лучше себя знали. Одною рукою касаемся мы до Средиземного моря, а другою до океана. Естество подвергло нас морской силе. Последнее правление ободряло земледельство, оживляло художества, учреждало мануфактуры, повелевало рыть каналы; остановилось оно на самой половине дела сего; оно дало нам корабли и пристани. Не внутренний торг обогащает государство; он доставляет нам только одно хождение денег, число их не умножая. Сие великое дело предоставлено более внешнему купечеству. Отворяет Европа нам свои пристани, зовет нас Азия, ожидает Африка, и Америка на нас полагается. Земля наша, художества, труды и мануфактуры наши, если мы к оным старание приложим, произведут нам довольно вещей для промена оных на злато других народов или на материи, в злато преобращающиеся. Нет причины жалеть нам о перуанских сокровищах: великий торг богатее Перу. Время уже настало построить чрез море мост; мост Колбертов со всех сторон колеблется. Дерзнет ли дворянство предприять сие великое здание? Время уже соединить Францию со всем светом морскою силою, всех других превосходящею. Один приморский город, три- или четыреста великих купцов имеющий, отпускает в море два- или триста кораблей; сколь же бы много отпустить могли дворяне, которых число столь велико мы имеем? Тогда бы должно было тысящами считать корабли наши. Дворянство устремляется всегда к прославлению себя, и без сего различия достоинств не имело бы оно пред простым народом преимущества. Здесь, без сомнения, дворянство бы себя отличило дальнейшими предприятиями, величайшими намерениями, неутомимым попечением,

148

подкреплением работ, храбрым духом, лучшим учреждением и большим числом морския силы; и с таковым умножением торгующего флота чего бы мы еще предпринять не могли!

Все наши провинции не только излишнего, но и необходимого не имеют. Голландцы содержат великое число кораблей, дабы из одной пристани в другую перевозить собственные наши съестные припасы и богатства нашея земли. За наем платим мы деньги и обогащаем их нашим собственным имением. Сие уступленное право из одной пристани переходить в другую мы бы опять купили и напрасно бы обогащать чужестранцев более не стали.

Северный торг столь же нам нужен, как и флот наш, ибо оный дает нам нужные ко флоту материалы. Голландцы, сии морские гонцы, взяли в три года 1400 000 фунтов наших денег за один наем кораблей, которые привезли в наши гавани корабельные материалы. Но сие бы еще значило немного. С тех пор как роскошь обладает севером, покупают голландцы наши шелковые материи, галуны, моды и разных родов дорогие наши камни, и когда они от нашего рачения извлекли себе неизмеренный прибыток, который бы чрез непосредственное мореплавание нам самим достался, то платим мы за корабельные материалы весьма дорого, а иногда и за тяжелую цену их достать не можем. В последнюю войну, прежде нежели дошли мы до известного с ними разрыва, дали они повеление кораблям своим, на счет Гавра и Бреста в Ригу нагруженным, возвратиться опять в Амстердам для выгружения их товаров. Мы освободились бы от сего тяжкого ига, и наше дворянство взяло бы в чести сей особливое участие.

Наши селения требуют от нас работников для произведения знатнейших материалов, кои в наших мануфактурах выработываются. Когда бы наши острова под Винде и Канадою и имели добрую пашню, то Сент-Доминго останется еще весьма удален. Каенна, могущая себя обогатить и наши богатства какаом умножить, содержит в себе только от 500 до 600 жителей. Луизиана, сия для людей и скотов столь здоровая земля, которая производит нам хлопчатую бумагу, шелк, пшено,

149

крутик, а особливо табак, чрез что освободились мы от пяти миллионов подати, которую ежегодно мы агличанам платили, — Луизиана, говорю я, есть большая степь на 400 миль, большое в пустоте лежащее государство. Африка подает нам средство для учинения сея степи плодородною, но Англия нас того лишает. Она чрез одну реку Гамбу проводит от пяти до шести тысяч арапов, где наша Индейская компания выводит их из Гвинеи только от 5 до 600 человек. Ямайка, конечно, не с такою помощию собирала сахар и хлопчатую бумагу, Виргиния сеяла табак; Новая Шотландня воздвигнула многие города и несколько крепостей в четыре года. Африка не только представляет нам работников, но она имеет еще воск, слоновую кость, золото, и ей нужны товары наших мануфактур.

Купечество наше, сколь много ни блистает, но оно еще теперь в самом младенчестве; должно ли дворянство отказывать ему в приращении его благосостояния? Ищут разрушения его неисчислимым множеством чужестранных купцов, неизмеримым имением и ужасным числом кораблей. Голландия, сие малое государство, морем возвеличенное, не признает совсем другой стихии. Она непрестанно на воде в движении и готова всегда устремляться к тем предметам, которым мы устремляемся. Англия с десятью тысячами кораблей и со сто пятьюдесятью тысячами матросов, служащих ее купечеству, Англия, говорю я, является повсюду; сии две области не только у чужестранных, как-то: у африканцев, азиатцев и американцев, нас гонят и предприятия наши подрывают, но сие бывает и в наших собственных селениях, где они слагают товары своих фабрик во вред нашим и откуда берут они те материалы, которые должны родиться для нашего прибытка, ибо выработываем мы оные нашими трудами. Сие самое причиняет двойной урон, который ежедневно умножается.

Я уже сказал, что Англия является повсюду. Разве Франция не может так же достигать до величества? Откроем ей себя; мы успеем более, нежели сама Англия. Она дворянство свое привлекла к мореплаванию; почто нам своего туда не привлекать, почто не защищать нам купечество во всяком на него нападении? Жалуются

150

непрестанно на малое число мест для пристроения дворянских фамилий, делают различные движения, требуют милостей, осаждают Версалию, ищут отвсюду чинов, в которых им отказывают, и для избавления себя от гроба ввергаются в пропасть; что делать с дворянством? Но трудно ли на сей вопрос ответствовать? Мы имеем необходимую нужду стараться о умножении нашего кораблеплавания. Малейший купеческий корабль считает множество офицеров. Мир не налагает оков на морских разбойников; и когда война объявлена бывает, тогда весть о ней не вдруг достигнуть может от одного полуса до другого; отнимают корабли у нас, которые ничего не страшатся и не учреждены для обороны: если продолжать купечество и в военное время, то должно оно со всех сторон быть вооружено. Каперы нужны нам как в мирное, так и в военное время. Несмотря на сие, говорят еще в сомнительном смущении, что делать с дворянством? Капитаны, поручики, каперы, купцы, покрывающие море кораблями, которые отнимут у агличан равновесие купечества. Тому уже 80 лет как нам сие удалося, 1 что ж бы могло случиться дале, если б мы только захотели? Для чего бы сим офицерам купеческого флота, учиня себя и государство счастливым, не быть способными перейти во флот военный. Новое преимущество, коего довольно определить невозможно. Известно, что купеческий флот почитается кормилицею военного и что, когда тот слаб становится, тогда сей бывает уже при последней крайности. В том все согласуются, что тот воспитывает для сего матросов и мастеровых каждого рода, но того еще никто не знает, дает ли он ему искусных офицеров. Англия уже довольно в том уверена. К чему готовила она те адские машины? Котора города клялась она о погибели? Сент-Мала. Но за что? За то, что сия купеческая крепость была ружейным двором каперов и училищем героев, кои могут быть дворянами и иметь будут все способности лишить ее морския области. Для чего мы с ними


1 Сие доказать весьма трудно. Англия за 86 лет имела уже пространное купечество и знатные селения в Америке. В то же самое время трудился великий Колберт над основанием купечества во Франции. (Юсти.)

151

заключить не можем мира? Англия страшилась тех мореходцев, которые составить могли тамо купечество посреди мира. Военный флот засыпает в объятиях долговременного мира; возгорается война, ищут людей приобыкших — и находят таких только, коих еще приобучать должно. В пристани не можно научиться знать море, убегать камней, презирать бурю, измерять вражеские силы, нападать на него с преимуществом, защищаться от ветра, воды и пламени, от сего тройственного неприятеля. Воины способны только к сражению бывают. Сие самое последует и с нашим купеческим флотом: как в военное, так и мирное время будет он в непрестанном действии; тогда можно уже будет брать оттуда в королевский флот офицеров, кои все видели, все испытали, все узнали, всему противились и тело свое приучили к беспокойству, а душу к опасностям. Купеческий флот произвел Миниаков, Дукассов, Бартов, Гуге-троинов. Почто не таким же образом воспитывать и нам свое дворянство? Места во флоте королевском для него только и определены; оно их заслужит и должность свою исполнять будет со славою. Гуге-троин научит его, что искусство имеет ту же самую цену, какую имеет благородство.

Уже настали те времена, в которые спорящие с нами о первенстве произошли нас силою морской. Лондон подкрепляемый своими двумястами военными кораблями, исчисляет наши силы, заводит с нами брани и уже в обеих Индиях нам угрожает и на нас нападает. Купечество наше скучает ему, селения наши озлобляют его, воскресающий флот наш огорчает его; желает он задушить его при рождении, ищет морския битвы, которая, будучи и самой маловажнейшею, разрушит наше купечество. Купцы наши, вооружившие каперов в последнюю войну, претерпели убытку 140 миллионов, и отнятая у нас добыча силу их противу нас умножила. И возможно ль не подозревать такой народ, который в делах подобен карфагенцам, а в мыслях римлянам; но что я говорю? Сии ли еще мысли имеют агличане? Уже скучила Англия быть добродетельною, насытяся богатством. Марциус Фигу сказал следующее карфагенцам: «Море и приобретенная вами над ним область, также

152

и извлекаемые от того сокровища привлекают вас ко всем предприятиям. Для сей причины дерзнули вы взять Сардинию, Сицилию и Гишпанию, нарушить все мирные договоры, грабить наше купечество, бросать в море войско наше, для сокрытия вашего злодейства; словом, морская ваша сила сделала то, что для вас нет ничего на свете священного и что вы злочестие себе за честь почитаете, которое наказать мы были не в состоянии». Не в состоянии наказать... Сие признание для римлянина весьма тяжко. Чего же мы, будучи бессильны, претерпевать не должны! Рим, на коего напали кораблями, узнал наконец, что полки его еще не довольны, и для того завел свой флот.

Помпей затвердил в памяти Фемистоклово правило, которое желал бы я написать над чертогами наших королей: кто царь на море, тот царь надо всем. Людвиг XIV доказал сию истину. Он сей силе противуположил подобную. Сто тридцать два французские корабля возгремели победою: цари моря лишились своих скипетров, которые перешли в руку великого царя. В 1665 году спросил он у одного полководца, которому потом все прочие подражать старались, полезного совета о том, что начать, если умрет Филипп IV. Герой ответствовал ему, что морская сила столько же нужна, сколько и сухопутное войско. Когда бы Тюрен был не более, как только герой, то бы ответа сего он не учинил. Он бы тогда не предусмотрел никакого государственного преимущества в таком месте, с которым не соединена собственная его слава. Он был великий человек. Дельфский оракул вещает нам, яко афинянам: защищайтесь и нападайте на врага в стенах древяных. О, если б не заслужили мы хотя того упрека, который делает Франции кардинал Оссат, когда она флота не имела. «Сей недостаток, — говорит он, — есть примечательнейший и постыднейший. С прискорбностию я давно на то уже взираю, что сие королевство само от себя терпит недостаток». Антон Перец, старый гишпанец, доживший седых власов в делах политических и наконец бывший в несчастии, думал, что Генриху Четвертому за свое спасение и за все его к себе благодеяния довольно возблагодарил он сими словами: Roma,

153

conseio, Pielago, Рим, тайный совет и море.1 Что из сих трех превосходнее? Никто не оспорит преимущества двух последних.

Мы все вдруг привести в состояние не можем. Время всему поможет, если только основание сделано благоразумно. Если бы дворянство единожды обратилося к купечеству, то бы скоро познало, что торговать морем всего полезнее и всего способнее к великим предприятиям. Наш купеческий флот будет умножен, и снова восставятся множество каперов, кои могут быть героями во флоте королевском. Мы в рассуждении моря займем только то у наших соперников, в чем подражать им почитается за свято. Адмиралы Ансон и Вернон, которые в последние времена привели в страх Гишпанию к своей короне в Америке, провели юность свою в купечестве.

Государь, почитающий крепость паче побед, прилагал попечения о дворянстве, которое сделало ему более славы, ибо оно полезнее, нежели трофеи. Но много есть и таких, которые сею государскою милостию пользоваться не могут. В то время, когда пятьсот дворян воспитываются в столице, ищут братья, сродники, друзья их, словом двадцать тысяч других дворян, убежища себе напрасно. Море предлагает им места, когда земля оные им отказывает, и венецианские дворяне, гордящиеся до глупости своим дворянством, предаются купечеству. Нет такого купеческого корабля, который бы не был училищем детей их и не помогал бы благополучию всея республики.

Столь великие преимущества, происходящие государству от торгующего дворянства, должны непременно умножить земледелие, число людей, употребление съестных припасов и мореплавание. Если все сие правда, то для чего г. Монтескио не предвидел оного, который, впрочем, столь великое имел проницание. «Люди, — говорит он, — плененные учреждениями других государств, думают, что во Франции нужны законы, которые бы обязали дворянство вступить в торговлю. Чрез


1 Testament Politique du Cardinal de Richelieu, chap. IX, sect. 5.

154

сие дошло бы дворянство до истинной погибели, без малейшия пользы купечеству».1

Я весьма удивился тому, что сей великий дух, который столько был послушен философии, что никогда решительно ни о чем не говорил, при сем случае говорил решительно. Если б рассудил он за благо сказать свои причины, то бы постарался я сделать оным возражение. Все то, что я сделать могу, состоит в том, чтобы славе его противуположить другую славу. Господин Вобан, другой великий дух, рассуждает за благо дворянству торговать. 2 Но, может быть, сие не почтут довольным возражением. Возможно ль быть тому, скажут тогда, чтоб господин Монтескио не предусмотрел пользы и необходимости дела сего? На сие ответствую, что человек всего видеть не может. Невтон, который видел на небе все, и самую древность света, не мог на земле открыть электризации. Сказать решительно, что погибнет французское дворянство без малейшия пользы купечеству, ежели дворянину торговать дозволено будет, есть не иное что, как говорить против того, что происходит в Генуе, Венеции, Британии и Англии, или, лучше сказать, не верить опыту, который почитается сильнейшим доказательством.

Если бы для отверстия купечества дворянству должен был я иметь дело с одним здравым рассудком, то бы все ворота скоро были отверсты; но здесь имеем мы дело с предрассуждениями, светом владеющими. Петр Великий имел более труда заставить россиян брить бороду, нежели делать их людьми. Между тем, царствовали уже предрассуждения, кои мы победили; сие основание подает нам надежду. Мы не думаем так, как думали предки наши, что анатомия человеческого тела есть церковная татьба и что не должно погребать того, который не оставил церкви имения. Наши ратсгеры не полагаются уже во гроб в капуцинском платье для приобретения царства небесного. Астрология потеряла славу свою, исчезло волшебство, мечтания сделались смешными, отставлены поединки и отменен суд божий


1 Esprit des Loix, tome II, chap. 25.

2 Système de la Dîme Royale.

155

чрез огненные и водяные опыты. Я нарочно упоминаю предрассуждения закона, ибо оные победить всего тяжеле в свете. Тем славнее над оными победа. Здесь следует другая лавровая ветвь. Сами дворяне, кои предались заблуждению, столь много природе их лестному, большую часть оного уже оставили. Уже невежество себе в честь они не ставят, и наши рыцари в различных платьях не странствуют по свету и не имеют поединков за честь своих дам.

Со всем тем выслушаем предрассуждение. Оно будет приносить на нас жалобу, если обвиним мы его, не принимая никакого оправдания: дворянская честь весьма нежна; но будет ли то ей предосудительно, если дворянство вступает в купечество.

Сколь ни нежна дворянская честь, но она носит знатных господ ливрею, служит на их конюшнях и в передних комнатах: один только титул пажа или шталмейстера наводит, так сказать, как на сии домашние службы. Если для презрения купечества, в угодность дворянства, нужны одни только слова, то язык наш довольно нам оных произвесть может; и сие тем легче будет, чем менее купечество имеет при себе служащего, ибо оно зависит от одного государства и от самого себя.

Ни маркиз де Лассе, ни г. Монтескио не говорят еще того, чтоб купечество было бесчестно для дворянства. Сия речь им самим в честь не послужила бы. Но кто говорит сие? Говорят большие господа, коим все сорадуется и кои не пекутся о том, плачут ли другие; говорят безрассудные, почитающие мнения свои важными и честь в единой суете полагающие. Говорят странствующие рыцари, известные ныне не по делам геройским, но по некоторым прислугам. Говорят те, которые служат свету бременем и бывают часто тамо опасны, где они обретаются. Противоположим их господам Руссо и Пеньиону-седанцу, и париженцу Жулиену, сим добрым мещанам, коих счастие сделало многих других благополучными и кои питают науки и людей. С которой же стороны почитать должно честь, благопристойность, важность, достоинство и истинное дворянство? В сем деле могу я учинить свободное признание. Сколь долго игра, удовольствия, мотовство, гордость содержать

156

будут суетность дворянской знатности, столь долго купечество оного не примет. Ибо когда оно играет, то, конечно, прежде работало; когда веселится, то должно оно иметь прежде великие затруднения; когда оно мотает, то мотает не безрассудно; когда оно оказывает щедрость, то видно, что уже долги свои оно заплатило; когда вдается оно приятности наук, то, конечно, семья его уже удовольствована и не страждет слуга его. Наконец, если оно и великолепие показывает, которое, однако же, никогда ни неправдою не приобретается, ни гордостию не напыщается, тогда в оном ни народ, ни знатные ему упрекать не могут. Что же надлежит до бесполезности сообществ с знатными людьми, то они, зная оное, никакого обязательства с ними не имеют.

Предрассуждение устремляется и в развалины древности и прах оныя отрясает на купечество: египтяне, говорит оно, жиды, многие греческие республики и римляне презирали купечество. О, если б мы во всем последовали древности, сколь бы много добрых дел мы предпринимали! Мы бы женились на сестрах наших, как египтяне, изгоняли бы жен своих, побивали бы их камнем, как индейцы, сделали бы их общими, как спартяне, отставляли бы детей своих, убивали бы их тогда, когда не походят они на юнейшую сестру, как то было в первые времена Рима, и рассекали бы на части должника, не имеющего чем заплатить долг свой.

Но доказано ли то, что древние взирали на купечество презрительным оком? Египтяне удалялись сперва от всякого сообщества с чужестранцами, в силу своей веры и обычаев. Иудеа представляла также народ отдаленный. Египтяне и иудеи почитали весь свет оскверненным, да и сами они друг друга почитали иногда таковыми; но сия ревность недолго продолжалась во вред купечества. Наконец флоты обоих народов имели брань за азиатские и африканские сокровища. Что же надлежит до греков, то хотя Спарта и изгнала купечество от невольников, но сие огорчение случилось не одному купечеству, но и земледельству и наукам; напротив того, сим грекам могу я против положить других греков. Если каждой вещи отдавать справедливость,

157

то надлежит признаться, что Афины и Коринф стоят Спарты; но оба они купечеством прославились. Если же Рим столь долго оное пренебрегал, сколь долго упражнялся в пролитии крови, то хватился он за торг, как скоро отдохнул от сего упражнения: благополучная Арабия привлекала тогда к себе римских граждан.1 Сей народ, будучи сам царем, имел торги: сто двадцать кораблей ежегодно отправлялись в Индию и возвращались оттуда, нагружая корабли свои товарами на пятьдесят миллионов сестерциев.2

Да не возражают мне тем, что Клавдиев закон запрещал патрициям торг, как нечто непристойное. Я, конечно, судьям нашим не присоветую соединять весы купечества с весами правосудия; они и так имеют уже довольное упражнение сохранять общий порядок. Я скажу лучше к сему подверженному им людей множеству, которое непрестанно трудится в ковании оружия на обиду граждан: обогащайтесь и честною жизнию составьте государственное благополучие; упражняйтесь в купечестве! Столь же мало советовать я буду нашим воинам, оказавшим уже храбрость свою или могущим при случае оказать оную, извлекать непрестанно меч за купечество; но паче многочисленное дворянство, к праздности осужденное, увещевать я буду к принятию участия в трудах и благополучии купцов.

Трудно узнать рассуждения древних о купечестве. Римляне, например, имели закон, который соединял жен, имеющих купецкую лавку, с рабами, целовальниками и комедиантами,3 но другой закон придавал титул римского гражданина тому слуге, который шесть лет имел хороший торг и наполнил римские магазейны.4 Такой слуга пожалован был дворянином, ибо учинил он благородное дело; для чего же презирать женщину, которая торговлею питается? Когда говорит Цицерон о нужных припасах, купечеством доставляемых, то не хочет он, чтоб один и тот же народ был государем и


1 Plinius, lib. VI, cap. 28.

2 Ibid., cap. 23, et Strabon, lib. II.

3 Leg. 5 de naturalibus liberis.

4 Ulpian Sueton, in Claudio.

158

управителем торгов целого света;1 сверх того похваляет он купечество в знатных:2 когда торг нужными припасами не имеет таких важных предметов, как торг, роскоши споспешествующий. Итак, невозможно делать заключение о сей материи, приняв в уважение времена Цицероновы, ибо город, упражняющийся в избраниях, в исканиях чести и в тяжбах, устремляющийся царствовать оружием, ослепился легко в рассуждении купеческой пользы и достоинства.

Для совершенного рассмотрения дела сего необходимо надлежит различать времена, ибо бывают случаи, в которых и великие духи справедливо рассуждать не могут. Цесарь и Карл Великий, ослепленные завоеваниями, не взирали на купечество; перемена времени влечет за собою перемену понятия.

Возвращаясь к жидам, находим мы, что Давид восхотел войти в величия божия, не разумея делати куплю. Соломон премудрый и Иосафат, священный царь, думали доказать оное тем, чтоб послать в Чермное море торгующие флоты. Пророк Иезекия упрекает городу Тиру, что осквернился он купечеством.3 Исай возвышает торг над всеми городами: называет его царем моря, купцов князями и работников их знатнейшими в государстве. 4

Первое христианство имело учителей, кои достойную честь купечеству оставляли; имело и других учителей, кои презирать оное старались. Святый Хризостом, держа в деснице громовую стрелу, вещает тако: не может быти купец угоден богу; не может быти купец христианином, а если оным быть хочет, то да будет он из церкви изгоняем.5 Если бы последовали его совету, то бы Константинополь и все святые с голоду умереть должны были.

Между нынешними учеными не можно найти


1 Nolo eundem populum imperatorem et petitorem esse terrarum.

2 Lib. 1. de Officiis.

3 In multitudine negociationis tune repleta sunt interiora tua iniquitate, cap. 28.

4 Quis cogitavit hoc super Tyrum quondam coronatam, cujus negociatores principes, institores ejus inclyti terrae? Cap. 23.

5 In I1. parte homil. in matth. 21.

159

согласия во мнениях. Бодин1 и Тиракель2 запрещают дворянству купечество, а Балдус увещевает всех дворян к тому, яко к полезнейшему делу.3 Да предложат вопрос сей Италии, Дании, Англии и Голландии. Сами дворяне решат оный в пользу коммерции, но немецкое и польское дворянство против сего возопиет. Шевалье де ла Рок, повествующий сии противные мнения, которые надлежат до утверждения дворянской чести и преимуществ, не может сам того решить, надлежит ли вступать в купечество дворянству?

Французское дворянство поступит весьма благоразумно, если решение сего вопроса возьмет оно само на себя или примет в уважение дела уже случившиеся. Солон может, конечно, равняться с дворянином из Боса или Пикардии. Он произошел от Кодруса, последнего афинского царя, и прежде, нежели дал он афинянам законы, возвысил он их купечеством:4 «В сие время,— говорит Плутарх, — не почиталось никакое рукоделие бесчестным и никакое упражнение не делало между людей различия; купечество было в особливом почтении, ибо отверзло оно коммерции с чужестранными народами, ибо подаст оно средство вступать с царями в дружеские обязательства и наставляет в таких делах, которые до сего не были известны». Я не знаю, может ли Протус показать на дворянство грамоту; сей купец дерзнул основать Марсейль, которая столь много веков служит к нашему обогащению.5 Катон произошел, конечно, из последнего дома. Цари требовали его помощи прежде, нежели был он биргермейстером. Впрочем, известна строгость его в рассуждении добродетели и чести; со всем тем имение свое умножил он купечеством.6 Я не буду приводить на память ни Ипократа, ни премудрого Фалеса, ни божественного Платона, которые вступили все трое в купечество.7 Не удивительно то,


1 Lib. v. Reipubl.

2 Cap. 23.

3 In rubricis de Clericis peregrin.

4 Plutarque, Vie de Solon.

6 I bid.

5 Idem, Vie de Caton.

7 Idem, Vie de Solon.

160

что философы не нашли ничего бесчестного в таком похвальном упражнении, но Рим паки меня к себе призывает. Что вижу я? Пертинакс вступил в купечество1 и скоро носить будет императорскую корону; император Каракалла не был купец, но почитал купцов. При александрийском кровопролитии он доказал то довольно, ибо все дворяне, священники, судьи и воины умерщвлены были и пощажены одни только купцы.

Отворя архивы мира сего, найдем, что купечество в лучшее время у всех народов было в великом почтении: в Египте при Птоломее Филадельфе, в Иудее при Соломоне, в Афинах при Перикле, в Карфагене при Ганноне, во Флоренции при Козьме Медизе, в Великобритании при Елисавете, в Голландии при знаменах вольности и в России при Петре Великом. С некоторого довольного времени привлекает к купечеству дворянство и собственная их нация, которого упреков страшится оно без всякия причины.

В 1614 году государственные чины наши, рассуждая об общем благополучии, предложили дворянству вооружать корабли, вступать в мореплавание и заводить большее купечество. Предложила ли бы нация какую-нибудь непристойность такому почтеннему состоянию, которое еще более достойно будет почтения, если оставит оно предрассуждение и постарается заслужить знаки чести не одним титулом. С сего времени короли наши не допускали потухать сей первый жар. Уже сделан путь, почто нам оставлять его? Купцы, шествовавшие в Гишпанию под предводительством коннетабля де Гвисклина противу Петра Жестокого, были дворяне; история называет их торгующими рыцарями. Якоб Киор, усмиривший бургонский дом, возвративший французскую корону истинному ее наследнику и толико славный при дворе Карла Седьмого и во всей Европе, был бесконечно более купечеством, нежели своим баронским состоянием. Тот, который твердое положил основание в Акадии, ныне Новой Шотландии, кто основал Порт-Рояль, нынешний Аннапаль, столицу купечества, не для агличан учрежденную, Петр Монтс, говорю я,


1 Hist. du Comment. des Anciens par Mr. Huet, chap. LVII.

161

был дворянин, служивший при дворе Генриха Девятого; если б довольствовался он сею только честью, то бы в истории столь же мало было известно его имя, как и последователя его Пуатринкурта, который паче возвысил купечество, покорив сердца диких народов. Я знаю, какого почтения достойно дворянство. Я остерегусь, конечно, в собрании поклониться прежде ученому, нежели маркизу; но мне по крайней мере дозволено будет засвидетельствовать потом и ученому мою преданность; итак, науки имеют уже некоторое почтение. Молодой человек, которого великий дух был известен и который зван был во храм наук, дабы поставить его по сторону отца его и деда, не почел за бесчестие вступить в купечество. Может быть, мы бы и пользовались его успехом, но чрезвычайное движение натуры, разорившей Лиссабону и грозившей Кадиксу, поглотило внука великого Расина. Науки и коммерция окропили гроб его слезами.

Я оставляю приватных людей выводить на театр города и провинции. Дворянство марсельское, Нормандии и Бретании вышло уже в море под владением Карла IX, которому купечество его угодно было и который в 1566 году удостоил их жалованною грамотою. Разве дворяне из Прованса, Бретании и Нормандии менее вас думают о чести?

Но я забываю уже то, что вы в купечество вступили, сами о том не ведая. Торг ваш для того мал, что вам великий противен. Вы торгуете вином и хлебом; но есть ли в том великая разность, чтоб брать товары в собственной своей земле или покупать оные на продажу? Вообще сказать, кто бы не должен был вступить в купечество? Сципион, карфагенский разоритель, похвалился тем, что он никогда ничего не продавал и не покупал; лучше бы было то, если б он похвалиться мог тем, что не имел участия в неверности римского сената против карфагенцев. Купечество есть душа всех сообществ. Оратор продает свое красноречие, писатель дух свой, воин кровь, политик свои намерения. Дворянин, ни в чем оном участия не приемлющий, мог бы продавать плоды наших мануфактур и художеств. Он продает же лен непряденый, для чего не продавать ему пряжи?

162

Но можно ль тому статься, чтоб дворяне в лавках мерили и весили? Я спрашиваю только о том, лучше ли жить им в маленькой деревне беспечно и вредить своей праздностию себе, семье своей и всему государству? Вы страшитесь малого торга для того, что вы дворяне? Но кто же вам сказал о том, что проворство ваше ограничило ваше счастие в малых предприятиях? Море показывает вам пространнейшее поле, нежель тщеславие ваше: нет такого народу, который бы не представлял нам свои сокровища; и отечество ваше так, как и сродники, отверзает свои объятия для принятия вас в оные. Сожалеете ль вы о господстве над малым двором своим, когда можете посылать в Каиро и Сурат ваши повеления? Сделайте лишь начало; один торг приводит к другому, малый к посредственному, а посредственный к большому. Козьма до Медицис, отец и защитник Флоренции, человек и купец, не вдруг сделал благополучным себя и свое отечество. Он забыл свое дворянство, и потомство возвышать его будет непрестанно до тех пор, пока не замолчит оно от самодержавных государей, носивших его имя. Не всякому дано достигнуть купечеством до такого величества и славы; но можно довольно быть славну, если только при оном остаться.

Честь, сия страсть благородных душ, сие к великим делам побуждение, не всегда по истинному ее свойству представляется. Дворянство родилося для чести: сие внушают ему с младенчества. Предрассуждение их в том утверждает, и они с прискорбностию спрашивают о том, не бесчестно ли купечество?

Что до меня касается, то я еще вопрос предлагаю: состоит ли в том честь, чтоб иметь участие в преимуществах своего отечества, дать людям полезное упражнение, земледелие приводить в цветущее состояние, доставить деньгам хождение в государственном корпусе, восставить общую поверенность и возвысить счастие государства в таком свете, который от нас хотела скрыть натура? За сии американские селения, доставляющие толь многим людям содержание, упражняя корабли в отвозе товаров и в привозе других с стократною выгодою; селения сеющие, ибо они причина тому, что наводим мы мануфактуры; селения, новую Францию

163

составляющие и тем обогащающие старую, — за сии селения, вопрошаю я, кому мы обязаны? Купцам, учинившим первые откровения, исследовавшим тамошние земные произращения, сравнявшим наши надобности с американскими и победившим тамошних природных жителей приятностию и прелестию купечества. Строгость употребляема была уже после; вот какого свойства купечественная наука.

Бесчестно ли о ней стараться? Похвально ли искать союзников своему отечеству? Где нет денег, тамо нет союзников, а деньги доставляет одно купечество. Голландия всегда иметь будет союзников, ибо коммерции ее весьма велики.

Англия для сей же причины может везде и в самых отдаленнейших местах иметь союзников. Мы сами не можем ли найти истинных наших союзников в таком великом числе купцов, которое дворянством умножится и имением его утвердится? Может быть, мы купеческим и военным своим флотом, если оные приведены будут в совершенство, сделаемся себе сами довольны.

Можно ль найти честь в купечестве? Честь ли в том, чтобы защищать свое отечество? Египет остановил ревность и ярость крестных походов тою силою, которую ему доставило купечество. Нужно ль вспоминать нам несчастие, падение и общую печаль Франции в 1710 году? Нужно ль вспоминать нам непреклонную гордость наших неприятелей при заключенном мире в Гетрундембурге и унижение толь великого государя, который много раз управлял судьбою Европы? Сент-мальские купцы возвратили из Перу корабли свои, и тридцатью двумя миллионами почерпнула Франция опять свои силы, которые восставили ей мир и победу. Если бы дворянство такие сокровища имело, то б, без сомнения, учинило оно такое же полезное ему употребление. Города осажденные и колеблющаяся корона не должны приходить в отчаяние, если купечество оные подкрепляет. Принц Евгений помог Турину и победил нас золотом, доставленным ему от аглинских купцов. Таковые же примеры имеем мы и в последнюю войну. Сия государыня, столь многими бранями угрожаемая и которая должна была погибнуть прежде, нежели быть на

164

брани побеждена, каким образом собрала свои силы? Не иначе как аглинским и голландским купечеством. Сухопутное и морское войско, поспешившее на помощь ее, шло под знаменем купечества.

Можно ль еще вопрошать о том, приносит ли честь купечество? Сей вопрос сходствует с тем, приносят ли честь завоевания; мы не прежде как в Колбертово время научились иметь понятие о важности купечества. Людвиг XIV завоевал Руссильон, Вышнюю Бургонию, Ельзас, часть Фландрии и Гишпанское королевство деньгами, доставленными нам от купечества. Карл VIII, Людвиг XII и Франц I завоевали бы Италию, если бы они имели всегда готовые корабли, которые бы они, конечно, иметь могли, если б постарались привести купечество в цветущее состояние. Но прельщает ли еще нас желание к завоеваниям и к распространению нашего государства? Теперь дело состоит в том, чтобы число людей наших умножить, пахать земли наши, возвышаться своими трудами, — словом, чтоб нам обогатиться, и тогда-то будем мы благополучны. Как? Еще ли кровопролитие, военный ужас, скорбь и слезы подданных продолжаться будут! Какая то честь, когда она причиною нашего несчастия!

Еще ли о том вопрошать будут, приносит ли честь купечество? Приносит ли то честь, когда государство вооружать всеми возможными силами? Когда Голландия в средине прошедшего века достигла до сильного купечества, то в два года и в самые жестокие военные беспокойства могла она построить 6 и больших военных кораблей. Когда бы Людвиг XIV не более 30 миллионов имел доходу, который имели его предки, то бы не построил он толь многие крепости, не привел бы флот в такое состояние и не мог бы содержать столь многочисленное войско. Купечество отверзло ему свои сокровища, и 140 миллионами доходу возвысился он над всею Европою.

Нет такого государства, которому бы верх славы прелестен не был, и если в достижении до оного состоит честь, то купечество должно непременно быть почтенно. Афиняне разорили сирский, кипрский и венецианский флот, приобрели на море главную власть,

165

предписывали великому персидскому царю законы и, наконец, овладели самой Грециею не иным чем, как помощию коммерции. Ганнон знал тогда, что делал, когда в договорах с римлянами, кои дали приметить свое намерение о купечестве, объявил им, что карфагенцы терпеть того не будут, если римляне будут омывать свои руки в море Сицилийском. За двести лет можно ль было думать, чтоб Англия могла в 1723 году послать вдруг три флота в три отдаленнейшие части света: один для завоеванного своим оружием Гибралтара, другой в Портобелло, дабы ожидание короля гишпанского своих вест-индских сокровищ учинить тщетным, а третий в Балтийское море, дабы воспрепятствовать северным коронам начинать между собою войну? «Будет время, — сказал некогда министр королевы Анны, — что Европа не дерзнет учинить пушечный выстрел без дозволения Англии». Европа мало верит сему гордому пророчеству, но кто, кроме нас, может отвратить Англию от сих гордых мыслей? Положим на корабли то злато, которое роскошь наша превратила в серебряные сосуды. Корабли возвратятся с стократным прибытком, и мы войдем на самый верх силы. Торгующее дворянство разделит честь сию с воюющим.

Деньги, сей тиран нынешнего света, распространили власть свою повсюду с тех пор, как в употребление введен стал порох и огнестрельное оружие. Война с того времени тратит больше денег, нежели проливает крови. Сильные государства имеют сражения, кои стоят мало крови. Но что я говорю? И мало крови было бы драгоценно, если бы люди не взяли на себя свойство тигров. Словом, с тех пор как разорение ближнего считаться стало добродетели то, уже невозможно иметь войну без неисчислимой суммы; а как купечество есть источник богатства, то и стало оно главнейшим предметом всея Европы.

В четвертом-на-десять веке казалось, что только Генуа и Венеция изо всех государств могут думать и делать исчисление. Прилежность их и проворство доставляли им все денежное богатство; в самое то время Англия и Франция, устремяся на единое наблюдение суетной чести, довольствовались только мечтаниями. Тогда

166

в одной Италии была морская сила; в последующие времена были уже и другие. Усмотря, что главная власть имеет нужду в деньгах, приложено старание достигать до вышней власти и в коммерции. Швеция, Дания и Неаполь, кои за двадцать лет ничего о том не помышляли, имели с того времени в том более успеха, нежели мы по смерти Колбертовой. Россия, не имевшая до Петра Великого ни одного корабля, считает ныне многочисленные флоты. Прусский король, приводя в совершенство военную силу, подавая новые законы, вводя науки и художества в свое государство, рассматривая все глазами Солона и Перикла, старается ныне и о коммерции; кто знает, какой великий у него она успех иметь будет? Сама Гишпания, уснувшая на златых своих рудах, ободряется и отлагает леность для распространения коммерции. Наш сон должен быть весьма глубок, если не пробудимся от шума, происходящего от купечества ревнующих нам в преимуществе народов. Нападают на нас деньгами, и сим оружием мы сами им сопротивляться будем. В первом веке побуждало народы железо, а ныне золото. Со златом в руках возбуждают нам врагов и в самых отдаленнейших местах, где мы их, конечно бы, иметь не могли: если покажем мы большее множество сего металла, то можем сих хитро возбужденных против нас врагов склонить на нашу сторону.

Важного рассуждения заслуживает то, что ныне морская война становится гораздо обыкновеннее, но к оной потребны великие суммы денег. На море не может войско содержаться ни грабежом, ни пожарами, ни зимними квартирами в земле неприятельской. Как можно без цветущего купечества привесть флот в такую силу, чтобы тем иметь от всех к себе почтение? С прискорбностию должны мы воспоминать последнюю войну, в которую море отъяло у нас лавры, на сухом пути пожатые. Мы сами себя обманывать не будем. Сокрывающееся зло бывает всегда опаснее. Наши ораторы и стихотворцы возвышали весьма умеренность короля во время последнего мира. Первый сие сказавший нашел и в столице и в провинциях тысящи людей, повторяющих слова его. Нужен ли вымысел для похвалы героя?

167

Он уже довольно велик тремя выигранными сражениями и завоеванием толь многих городов, а еще более своею к нам любовию. Капбретон был, все наши селения были в опасности, наш флот, если он сие имя заслуживает, был слаб и бессилен, наши коммерции были близ своея погибели. Мир тогда непременно был нужен: премудрость привела оный в состояние. Долгое время люди стремятся во все стороны, и счастие то на одной, то на другой стороне бывает, но наконец, как бы то ни было, а всегда победу получает тот народ, который более имеет денег, то есть наилучшее купечество.

Европа, может быть, должна почитать себя благополучною, что деспотическая власть не допустила турков завести коммерции. Турецкий монарх имеет столько земель в Европе, что может равняться оными и сильнейшему своему соседу. Сверх того, имеет он Сирию, Египет и Малую Азию. Войско его равняться может с войском царей персидских. Воины его храбры и в воинской науке научены уже от христианина, коего отечество сделало собою недовольным. Остаток жидовской к вере ревности и учение о неизбежной судьбине привлекает их бежать без печали и во исступлении на неизбежную смерть. Если бы турки имели коммерции, если б были у них флоты, приличнее величине земли их, и если б было у них столько денег, сколько людей, то Европа в великой бы была опасности. Коммерции не в наши еще времена начали быть страшными. Когда император Карл VI выиграл баталию при Белграде, то не беспокоилась Европа о завоеваниях, кои потом могли последовать; но когда хотел он привести в состояние Ост-Индскую купеческую компанию, то угрожали ему со всех сторон, опасаясь той силы, которую могут ему коммерции доставить. О, если бы хотели мы проникнуть в разум слов, произносимых нашими предками: коммерция есть душа государства. Может быть, сие сказано было тогда и рано, но ныне сие правило находит свое совершенное употребление и распространение, ибо купечество не только есть жизнь народов, но и здравие государства. Можно думать, что народ, имеющий одни купецкие торги, приведет всех под свое иго; словом, полновесие коммерции и государственной силы есть единое.

168

Если о нынешнем состоянии Европы хотя мало рассуждать будем, то легко найдем, что коммерции стали душою государственных интересов и равновесием свободных сил. Уже не составляют они упражнение только приватных людей, но почитаются государственною наукою. Они стали, конечно, тем и благородны, что составляют основание величества государственного и благополучия народного.

При всем том спрашивают еще с гордым видом, можно ли честь найти в коммерциях и прилично ли в оных дворянам упражняться? Купечество не должно оскорбляться от вопроса, невежеством произнесенного. Сие самое невежество спрашивает и о том еще, прилично ли дворянину без повреждения чести сидеть на стуле, лилиями украшенном, и давать правый суд согражданам. Сей дворянин, исчисляя своих предков, не исчисляя заслуг их, убегает как возможно от всякия службы, кроме военной. Когда любви достойная нация будет и благоразумнейшею! И вы, благородные герои, извлекающие меч на врагов своих, не мните, чтоб хотел я затмевать ваше сияние: вы защищали пост свой, собирали остатки компании и во множестве врагов своих сражались; признаюсь, что тем честь себе вы приобрели; но если в самое то время юнейший брат ваш пойдет в ярящееся море и во время недостатка достанет нам пропитание, если сыщет руду золотую, обогащающую целую провинцию, то менее ли славы он тогда заслужит? Он вам дворянство ваше оставляет и своего от себя тем не отвергает. Для чего ж вам любезно дворянство, меч извлекающее, которому вы всем на свете жертвуете? Может быть, для того, что оно заслуживает то претерпенными опасностями и пролитием крови. Без сомнения, весьма похвально страдать и умереть за свое отечество, но не думайте и того, чтоб не имело купечество своих трудов, опасности и самых сражений. Когда купечество в средине наших городов спокойно процветает и не предлагает вам ничего, храбрости вашей достойного, то морские коммерции по большей части причиняют народное блаженство. Тамо найдете вы мели, бури и морских разбойников и можете пролить благородным образом на войне кровь свою для

169

насыщения вашея храбрости. Сухой путь никогда не представит вам случая к толь великим предприятиям. Сколько много мечей уже обнаженных и сколь много таких, кои еще обнажены будут? Мореплаватель, торгующий капер сносит все времена года, идет во все страны света и на все дерзает; он непрестанно устремляется к добыче и презирает труды и самую смерть.

Другие купцы, между тем, довольствоваться будут, отсылая из своих кабинетов повеления в Сент-Доминго и Сувебас для благополучия Франции. Если для достижения чести непременно должно проливать кровь, то надлежит Сегира, Даво и Колберта изгнать из храма славы. Сей последний сделал купечеством государству более добра, нежели бы мог сделать выигранными десятью баталиями. В сем-то состоит честь, если я не ошибаюсь.

Может быть, делаю я ложные заключения и соединяю понятия, которые дворянство решит следующим своим вопросом: что же будет из наших преимуществ, если мы торговать будем? Что из оных будет? В чем состоят они и для чего им не сохранять оных? Они могут, как прежде, развесить свои гербы и оказывать неудовольствие свое мещанам, кои оным хотят пользоваться; могут говорить о своих предках, когда их о том не спрашивают; могут сохранить первый слог, прибавляющийся к их фамилии; проливать кровь шпагою; начинать и делать поединки; сохранять освобождение свое от подати с тем, чтоб оные платить под другим именем; идти в монахи в дворянские монастыри для доставления всем благородным вечного блаженства; скакать с собаками по полям, носящим созрелые плоды; бить бедных крестьян, а иногда убивать их и до смерти. Можно возвратить им некоторые и из потерянных их преимуществ, как-то: достигать вышних наук в высоких училищах в короткое время, обходиться с оружием, различать себя от простых людей и многие другие преимущества, о коих за краткостию более не упоминаю.

Но я слышу возвышающийся голос их: отвори глаза, мне вопиют они, и ты увидишь сам границы,

170

учрежденные законом между нами и купечества. Купечество возвышает дворянство.

Египтяне не имели довольно остроты, а афиняне знания для учинения сего откровения; и в самом Риме, когда взошел на престол Тарквиний Старший, то не упрекали его тем, что он сын коринфского купца. Возвращался же к Флоренции, разберем то, что помышляла она в ту минуту, когда Козьма да Медицис принял над республикою правление. Она забыла сказать ему то, что дворянство его в купечестве унизится. Я искал происхождение сего закона и нашел оное в бессмертном сочинении,1 содержащем в себе первые всех законов основания. Римляне, от коих мы имеем столь много доброго и худого, пренебрегали купечество и мало об оном старались. Народ, держащий меч в руках непрестанно и могущий обогатиться награбленным имением целого света, не имел, конечно, и коммерции нужды, и оные упали еще более нападением на римское государство. Чужестранцы, коих большую часть составляли франки, наши пращуры, почитали сперва коммерции предметом своего грабительства, а утвердяся в том, презирали они оные равномерно как и земледельство. При сем одном дело не осталось, но воспоследовали еще другие непочитания. Богословы, коих словам тогда верили, пленились Аристотелевой философиею и из нее взяли свое учение. Отдавание в рост денег почитали они лихоимством и оное проклинали. Чего ради купечество, бывшее тогда упражнение подлых людей, оставлено было одним жидам, кои почитались бесчестными людьми. Не для чего было стараться толь много унижать купечество и уверять, что оно бесславит дворянство, ибо в рассуждении сего учинен был закон; но был еще и другой закон, который объявлял тех дворян бесчестными, которые откажутся от поединка, признанного судьею, для оправдания прямой и ложной жалобы.2 Точно сие же худо истолкованное наблюдение чести произвело закон о бесславии купечеством дворянства. Удивляюся глупости оного.


1 L`esprit des Loix, tom. II.

2 Beamanois, chap. 64.

171

Главный откупщик, ведущий торг свой деньгами, сохраняет дворянство свое невредимо, то есть такой торг, который государство приводит в бедность, предпочитается тому, которое его обогащает. Наши дворяне подражать могут безвинно римским рыцарям, кои были главными откупщиками республики; но кто знает, что при перемене обстоятельств знатнейшие господа не будут сами сборщиками. Противоречие имеет всегда место в худом законе. Дворянин может делать и продавать стекло, и для чего не должен он продавать сукны! Дворянину дозволено делать статуи и картины, для чего ж запретить ему торговать красками и мармором? Есть еще довольно распространившееся мнение, совсем ложное и показывающее малость понятия. Многие по предрассуждению света думают, что дворяне, носящие ливрею знатных, тем себя не унижают. Возможно ль, чтоб раб сохранил свое дворянство, в презрительной находяся службе, и чтоб вольный человек потерял оное, вступя в независимое и почтения достойное купечество? Оставим сие мнение полякам и другим варварским пародам.

Кто человеческим глупостям дивится, тот их не знает. Пароды по своей вере и предрассуждениям презирали то сие, то другое упражнение. Жиды упрекали за то сына божия, что ел он с мытарями; сей упрек у нас был бы принят весьма худо. Вавилоняне 1 и аркадяне 2 запретили всенародно врачебную науку. Платон изгнал стихотворство из своей республики. Рим при Домициане гнал всех математиков и философов. Чреда была и купечеству. Сколь худо принято римлянами земледелие, которое у их предков в толиком было почтетнии, ибо от сохи избирали они полководцев и от триумфа шли к сохе.3 Они томи же глазами на оное взирали, как и на военные лавры. Какими же глазами взираем мы на земледелие? Подающие нам хлеб почитаются пресмыкающимися. Между тем, не знаю, каким счастием сделалось то, что помянутый закон


1 Horodote, lib. I.

2 Plin., lib. XXV.

3 Gaudpnte terra vomero Laureato et triumphali Aratoro. Plin., lib. XVIII, cap. 23.

172

пощадил земледельство, когда притеснял он купечество. Прилично ли господину Сервану, имея герб и будучи шталмейстером, заводить новую цветную мануфактуру в Пуи-ан-Веле? Вероятно ль то, чтоб он в сей купечества палате, почтенный оружием и королевскою ливреею, проводил время свое в работе и в непрестанном приготовлении товаров? Итак, хочет он великое число работников сделать способными, дать им упражнение и пропитать множество бедных людей, распространить денежное хождение в провинции мало достаточной и умножить государственное сокровище; но если г. Серван тем лишится своего дворянства, то что начать для снискания и сохранения оного?

Но для чего возвышает наше воображение сей особливый и готский закон об отнятии дворянства чрез положенные сему закону границы? Злоупотребление сие приметя, короли наши старались уменьшить оное, если совсем искоренить невозможно. Карл IX, прежде нежель омочил руки в крови своих подданных, подписывал привилегии (1556) торговать морем марсельским, руанским и бретанским дворянам. Генрих IV, коего смерть вечно Франция оплакивать будет, привел сие счастливое начало в совершенство. Людвиг XIII, коего правосудие не потерпело закону купечества унижающему, дал (1629) следующий указ: «А дабы всякого чина и звания подданные наши возбуждены были к купечеству и торгу морскому, то объявляем волю нашу, что те, кои в оном будут упражняться, приобретут себе достойную честь, и притом повелеваем, чтоб все дворяне, кои сами для себя, или посредством каким, похотят вступить в обязательство и общество строить корабли для привозу нужных припасов и товаров, ни малейшего в том предосуждения дворянству своему не полагали». Наконец, Август времен наших, Людвиг XIV, сию самую ревность освящает торжественным повелением (1669), которого вступление достойно примечания. Сей государь, стремящийся ко всем родам величества и славы, взирал на предрассуждения, яко отец и государь; сожалел он о том, что подданные его, несмотря на все учреждения предков его о купечестве, еще почитают оное себе бесчестным.

173

Восхотел он истребить сие варварское мнение, благо общее разрушающее, показал он море своему дворянству и рек ему: торгуйте... И сие дворянство, не хотя по самонравию своему оставить малую свою часть землицы, которую часто во внутренности государства окропляет оно слезами, не знает еще того, с которой стороны море нам граничит? Сии древние галлы, коих кровь течет в жилах наших, не вкоренили, конечно, в нас таковых заблуждений. Цесарь похваляет в своей истории их купечество и флот и Невстрию за то паче возвышает, а в сие время Великобританского острова жители имели только малые лодочки для плавания около берегов своих. Сии маленькие лодки превратились в плавающие замки, прелетающие от одного полуса к другому. Прежде нежели вышедшие из Германии франки ввели другие понятия, не бесчестно купечество по роду. Дворянин торговал так же, как и мещанин, и сим средством достигал до чести и чинов. Для чего же сей путь затворен? Купец, знающий купецкую науку и собравший великое богатство, знает свойство моря, берега и провинции, долготу и краткость переездов, опасности дорог, необходимости и интересы земель, нравы и обычаи народов, произведение каждого места, приготовления всех употребительных материалов, цены разных монетов, перемену вексельного курса, источник общего кредита и прямую меру хождения денег в жилах государственных. Сей человек живет только для того, чтоб в деле своем трудиться всевозможно, размышлять о том и оное содержать всегда в добром соединении. Для кого же будут публичные службы? Не оставят ли оные бедному дворянину, который страшится потерять свою честь, если сделает таковые заслуги? Предрассуждение побеждено уже в наших селениях, где дворяне старого поколения обогатились и возвысились купечеством. Неужель сие чудовище здесь пребудет, где новые дворяне хотели то забыть, что они коммерции имели? Неблагодарные, вы сами себя лишаете пропитания!

Мне пришла еще мысль, которую подвергаю я на суд моим согражданам и самой политике. Может быть, короли наши не помогли делу сему довольно; они

174

прогнали страшное чудовище еще не совсем. Дворянство, обязанное законом делать различие между великим и малым торгом, представляет себе непрестанно погибель. Сии оба рода купечества разделены одною только линиею. Дворянство легко понимает, что, желая достигнуть до великого, надлежит часто проходить посредственное. О, если б возможно было отменить совсем тот закон, который полагает купечество вредным дворянству, и если б имя оного исчезло из монархии! Купечество есть здравое тело, от которого ничто не должно быть отрезано. Оставим вольности, благоразумию и склонности дворянства посвящать себя оному по изволению и избирать одну или другую часть. Ограничивать коммерции законом о вреде, происходящем от них дворянству, есть то же самое, как бы делать вал на брегах реки Нила, дабы воспрепятствовать плодородию земли, или презрить за то руду, что может принести она великое богатство.

Само знатное дворянство, имеющее титулы большие и великие господства, должно стараться о отменении сего закона. Есть порок, называемый в Англии вышнее злое поведение, high mis-dem<e>anou<r>. Наши великие господа весьма оному преданы. В намерении сделать состояние свое блистающим, разоряются они драгоценными одеждами и уборами, великолепными колесницами, дорогими индейскими редкостями, забавами и игрою. Чрез несколько поколений простой народ будет иметь удовольствие видеть в пыли сии великие имена по сторону тех, которые в таком состоянии уже находятся. Купечество опять помочь им может. Не всегда случается в то время, когда знатный погибает, такая богатая наследница главного откупщика, которая ему помочь подать может, и сию услугу приемлет он, стыдяся и презирая свою благодетельницу. Если б простое дворянство торговало, то бы сей знатный человек во время своего падения мог в самом дворянстве найти наполненный сундук, который бы помог ему вместо невесты.

Положим, что закон о купечестве, приносящем вред дворянству, совсем отменен, но будем ли мы и тогда иметь решительную победу? Нет еще.

175

Предрассуждение есть свирепый и хитрый враг, которого более искусством, нежели хитростию побеждать должно. Я бы мог сделать здесь превеликие предприятия (ибо я столь же бредить могу, как и другой); я мог бы обнять облака для произведения химер, но отлагаю честь сию, а буду принимать в уважение одни только опыты.

Есть нация, которая влюблена была столь же в свое происхождение и знатность крови, как и наша. Голова наполнена у них была рыцарством, поединками, крестными походами, увеселениями, великолепием, пажами, ливреею, праздностью и всеми добродетелями, знатным особам приличными. Тот, который бы предложил им о купечестве, конечно б посажен уже был в дурацкий дом. Ныне дворяне сей нации защищают отечество свое шпагою и обогащаются купечеством. Какая бы причина произвесть могла столь счастливую перемену?

Коммерции, кои бывают причиною тому, что дворяне, к огорчению своему, исключаются от многих честей, показывают ему новый путь к чести. От купецкого корабли перешли па государственный флот, дабы на оном сражаться на морскую область. Как можно того требовать, чтоб французское дворянство взялося за торгующий флот, когда он столь мало почитается? Запрещают потомкам Писсис Кардена, Порея, Вильстре, Трублета, сих мореходцев, кои сделали столь много чести Сент-Мало и Франции, запрещают им, говорю я, повелевать кораблями своих предков, если прежде не сделают они несколько унижающих походов, где они поставляются в одном классе с матросами и простым народом.

Коммерции, ничего кроме богатых людей в себе не имеющие, произвели членов вышнего народного совета, и усмотрено, что голоса их столь же важны, как и вольности народа. Дело приватных людей превратилось в дело государственное. Хотя и не имеем мы собрания народных стряпчих, но имеем коммерц-коллегию, в которой умножаются с пользою работы и работники, коллегию, которая имеет власть над всею коммерциею вообще и ни над единою ее частицею порознь. Мы можем иметь коммерческое собрание, которое бы

176

осторожно взирало на все наши и чужестранные селения, на наш прибыток или убыток с другими нациями, на равновесие торга и на средство, каким образом оный усилить с нашей стороны. Вот места, вот побуждение дворянам ко всеобщему честолюбию.

Если б должен я был поступать по здравому рассудку, сколько можно иметь оного в отдаленной от двора провинции, то бы избрал я директора коммерции и надзирателя над купечеством из самых лучших купцов, кои показали себя в великих намерениях и делах и коим правление должно дать честь, заслугам их приличную. Сии-то были бы венцы, привлекающие тысящи борцов на место сражения.

Мы имеем множество министров, которые разделяются во всеобщих делах. Ни один из них не называется коммерческим министром. Коммерции почитаются смешанно с государственными сборами. Они подобны здесь реке, которая в производимой от себя большой реке теряет свое имя. Коммерции у многих народов почитаются главным предметом в государственных предприятиях. Какое мы им дадим место? Может быть, приобретут они более к себе внимания, может быть, обратят они на себя взор и желание дворянства, когда в государственном колесе будут они по сторону военных и сборных дел под своим собственным именем.

В Лондоне прежде сего коммерции не показывали себя приличным образом своему высокому характеру. Ныне посылают уже они послов. Господин Кастре отличает себя в Португалии, господин Кесне в Гишпании, господин Портер в Турции, где господин Фолкенер, которого он преемник, показал, сколько тот может помочь интересам своего народа, кто в коммерции воспитан; и будущее время произведет нам еще других, кои к таковой же устремятся славе. Мы видели господина Гораса Валполя в делах с двором французским, когда сын его обучил в Амстердаме коммерческую науку, которая в Лондоне и самым делом производится. Если будет он употреблен к тому так, как отец его, то какие преимущества одержит он пред теми послами, которые знают коммерции по одному только имени?

177

Если с примечанием рассмотреть трактат, заключенный о кораблеплавании и коммерции между Франциею и Голландиею, то найдется, что голландские корабли всевозможно побуждены иттить в наши гавани, дабы вести тамо собственное наше купечество и тем наших уронить совершенно. Видно, что границы, положенные господином Колбертом в рассуждении нашего купечества в Леванте между ими и нами, совсем уничтожены; что в трактате привоз их сукон во вред нашим дозволяется; что их товары без осмотру к нам привозиться будут, а наши подвергаются всем учреждениям, ограничиваниям, конфискации и денежному штрафу, что налагает оковы на наших фабрикантов и корабельщиков.1 Мы ласкаемся взаимным равенством, но сия мечта в минуту исчезает, ибо голландские корабли наполняют наши гавани, когда в голландских нет ни одного французского флага. Искали ль мы остаться без вреда в заключенном с шведами трактате в 1741 году? Мы уступили им все роды преимуществ в наших гаванях, и Руене, Сент-Мало, Нантесе, Рошелле и в других местах, Таковые вольности дали нам шведы в одной Висмарской гавани, то есть в городе малолюдном, коммерции лишенном и отдаленном на сто миль от Стокгольма и других шведских городов, где бы можно было заводить нам новые коммерции. Наши корабли могут ожидать того времени, когда Висмарская гавань будет иметь другое счастие и другой вид. Граф де Текен, заключивший сей трактат, показал себя в сем случае как должно искусному министру. Когда бы послы, вместо великих титулов, имели бы поболее в делах знания, то бы не исторгали хлеб из рук своих людей и не отдавали б его чужестранцам; но если б дворянство в купечество вступило, то знание соединилось бы тогда со всеми великими титулами. Если купцам честь будет отдаваема, то они начнут так же торговать, как и соседи наши, которые, достигши до большего знания, храм славы купечеству наконец отворили.


1 Кажется, что автор забыл здесь положенное правило. Учреждения фабрикантам ни в чем не мешают. Годные по учреждению выработанные товары умножают паче внутреннюю, нежели внешнюю продажу. (Юсти.)

178

Мавзолеи, сооруженные потомством Дракену, Раленгу, Марлборугу и Невтону, привлекли также соорудить другие в честь Гресхаму, Спенцеру и Гравену, коих статуи поставлены на лондонской бирже во ободрение купечеству. Бернард был еще счастливее, ибо приуготовление к славе своей видел он сам и ведал, что слава его жить будет в его потомках. Купечество не должно ожидать себе статуй во Франции; не имеют их Колберт, Кинде и граф Саксен. Но бессмертие не одну имеет подпору. Стихотворцы, ораторы и историки делают благоразумно, прославляя Корнелия, Дескарта, Тагона, Сегвера, Люксембурга и Тюрена, и имена их пишут в своих летописях; но, будучи добрыми гражданами и имея доброе знание, должны они в своих песнях дать место Бруни, Грандвилю, Массону, Магону, Монтаудуану, Лекото, Жиндру и многим другим, кои привлекли к нам своими трудами сокровища земного круга.

«Историки, — говорит господин де Сюлли, — любят сочинения свои наполнять особливыми приключениями, торжественными происшествиями и самой бездельною мелочью». Рассмотрим его мысли. Историк, описывая осаду города, водит нас по всем рвам, ни одного не оставляя; он считает пушки, мины, батареи, пороховые ящики; а по описании победы, упомянув о благодарном молебне, приводит он нас к торжеству поздравлением и не забывает ни одного стишка, которым разрешился Парнас при сем случае; но если в то время купецкая компания заводит во Франции чужестранные мануфактурные работы, умножает наше кораблеплавание, основывает селения, тогда историк не имеет для сего ни чернил, ни перьев.

Давно уже известна нам во Франции честь наук и оружия; но состоит ли честь в обогащении своего отечества? Сей вопрос кажется сомнителен, хотя оный и сходен с тем, что похвально ли стараться о силе и благополучии своего отечества. Честь наук хочу я здесь оставить в своем достоинстве, которою люди не так много ослепляются, как честию оружия. Велика ли разность между офицером, умертвившим неприятеля или собою, или людьми, под его надзиранием состоящими,

179

и между купцом на капере, который, после сражения не менее жестокого, ведет за собою добычу и доставляет государству богатство, людей и пушки? Оба они сражались храбро, оба способствовали благополучию отечества, для чего же делать между ими отличие? Для чего первый один все знаки чести получает?

Мы имеем ордены разных цветов не только для людей знатной породы, не только для заслуженных воинов, но и для всех других искусств, требующих ободрения: лекари, живописцы, стихотворцы — все принимают в том участие. Не должно ль дать превосходный орден тому, кто великое число кораблей отправил в море и кто на гвинейских берегах или островах торг наш усугубил. Кардинал Ришелье имел, конечно, намерение доставить коммерции сие преимущество. Сей министр, коего острота открывала и малейшие политические побуждения, описывая государю важность коммерции, говорил ему: «Когда ваше величество рассуждаете за благо удостоить рукоделие некоторыми преимуществами, чрез что купцы получат некоторые чины, вместо того что подданные ваши получают чины бесполезною службою, в удовольствие праздности своей и суетности жен своих, то надлежит привести купечество в такое цветущее состояние, чтоб общество и каждый имели от того великие выгоды».1

Китайцы довольствуются, может быть, тем только, чтоб себя обогатить; но француз хочет чести, то есть имеет благородную слабость. Голландия сама не удивила бы свет величеством своея коммерции, если б купечество не могло достигать до знатнейших чинов республики. Мы знаем тирские, сидонские, бизанские и сиракузские медали; они сделаны были в честь коммерции. Делают и во Франции медали, для чинов государственных мещан, кои менее полезны. Преимуществами, данными людям с благоразумною умеренностию, можно из людей делать то, что хочешь. Первые римляне были разбойники, и Ромул сделал из них героев. Наши мальтийские кавалеры были прежде не иное что, как честные люди, в гостиницах служившие.


1 Test. Polit., chap. IX, sect. 6.

180

Никто не завидовал их состоянию, ибо оно до светской чести не надлежало. Сие братство превратилось в рыцарство, украсило себя преимуществами, и орден не имеет уже довольного числа крестов для раздания. Состояние простого солдата, которое досталось на участь простому народу, возвысилось весьма в королевском доме: все тамо дворяне. Дворяне оправляют ему постель, и князья подают сорочку. Нет! нет! Я вижу, что совсем не так трудно, как мнилось, изгонять чудовища, распространенные предрассуждением в рассуждении купечества; в Англии легко сие приведено в порядок.

Купечество имело прежде сего только само с собою обхождение. Ученые приняли наконец его дружественно и с ним стали упражняться. Как сей философ и государственный секретарь изобразил преимущества оного тем же пером, как раздробил человеческую душу, знатные познакомились и сдружились с коммерциями. Перы разумели оные не вступаяся сами так, как римские сенаторы разумели сражаться, и они научились от предков своих с отцовской и материнской стороны узнавать то, что Карла II привлекло сказать то, что между купцами есть прямое дворянство, которое в самом деле было у него в великой знатности. Другой Карл, которого ужаснувшаяся Европа почти принуждена была признать своим государем, Карл V, говорю я, искал утешений после несчастного похода против славного Барбароссы у Фугерсов, аугсбургских купцов; сей дом отворил ему свои сокровища, но то, что почитал он долгом, был подарок: обязательство его в платеже долга было брошено в огонь.1 Немецкое дворянство не может быть столь великодушно, хотя бы и хотело. Франция имела короля, который не ожидал крайней нужды для показания ласки купечеству; он сажал их с собой за стол и разговаривал с ними о благополучии государственном. Сей поступок Людвига XI вышел из обыкновения. Бригге и Гент потеряли тогда свое сияние, как купечество свое потеряло. Фландрские графы, не желая быть долее счастливыми, престали почитать оное: оно отмстило им за то тем, что перешло к такой


1 Fe1ibien, Hist, dos peintres.

181

нации, которая готовила ему и честь и славу, то есть в Англию.

Было бы то удивительно, если бы аглинское дворянство не соглашалось к торговле. Состояние, ведущее к повелению над флотом королевским, к посольствам, к народным для совета собраниям, к славе, к почтению знатных, философов и всего народа, должно быть главным предметом честолюбия, и вместо того, чтоб оно дворянство ужасало, его к себе привлекает; оно доставляет дворянство. И для того есть там пословица, что тамо купечество делает дворянство. Я не хочу делать здесь тому описания. Сын Иозиаса Шиелда стал лордом Кастелъменом и графом Тилънеем; никто прежним именем его не называет; знатнейший породы люди называют его милордом. Во Франции совсем не то происходит. Писатель, который философиею, историею и театром славен и который от потомков прославлен будет паче, сей искусный живописец нравов наших, борясь с нашими предрассуждениями, сделал примечание, которое сюда весьма приличествует, и для чего здесь мне не привести оного? Разно я более его знания имею?

« Когда славный Самуель Бернард, — говорит он, — после того как король пожаловал ему графство, посещая некоего, велел доложить о себе, называяся графом Бернардом, то подняли о том чрезвычайный смех».

Оставим их смеяться, я и сам смеюсь, но тому, что смешно прямо. Двор и город подают к тому довольную причину, а смеяться над благополучием отечества есть знак глупости.

«Сей граф Бернард, — продолжает писатель, — был в самом деле прежде граф, нежели пятьсот графов, которых мы видим и которые десятины земли не имеют».

Я могу прибавить еще, что он был Франции прочих графов полезнее, и то докажу ясно, но похвала не делается полезным гражданам. Всегда ли сим светом владеть будет предрассуждение? О, если б оно хотя по крайней мере перестало тиранствовать над народом, который в философии столь великие имеет успехи! Дания спешила истребить в рассуждении коммерции свое варварство, а мы еще о том не помышляем! Гугетон титул графа соединил с титулом купца.

182

Когда коммерция во Франции являет таковые чрезвычайные происшествия, то о чем французскому дворянству сомневаться и оному себя не посвящать? Хотя прилежность Кадоца и Ванробеса увенчанна преимуществами, доходами и грамотами, кои они заслужили действительно, будучи первыми учредителями вечного училища полезных государству рукомесленников, но сего одного примера не довольно; впрочем, мнение, что купечество унижает дворянство, истребляет память сего награждения. Сколь долго старое дворянство само собою не придет в упадок, столь долго новое, коммерциями приобретаемое, не в великом будет почтении. Я не приведу здесь никакого сравнения, которое могло бы оскорбить некоторое упражнение, дозволенное грамотами дворянскими. Они опасаются еще, чтоб я их не назвал. Довольствуюся теперь, говоря им: испытайте себя сами и смотрите, столько ль вы полезны государству, сколько купец. Можно ль написать то над вашими дверьми, что над его написать можно: он богат и тем служит государству.

Все состояния государства подают повод к честолюбию. Юрист может достигнуть до вышнего слога в судебном месте, воин до чинов воинских, церковный служитель до священства. Один купец не имеет никакого сияния в своих пределах и обязан оставить купечество, если, как французы говорят, хочет он быть чем. Сии худо понятые слова великий причиняют вред. Чтоб быть чем, остается дворянство по большей части ничем.

Должно ль отвечать тем дворянам, кои, полагаясь на обыкновение, говорят: наши отцы не торговали.

Если говорить с жителями острова Минорки о прививках, то будут они ответствовать, что отцы их не прививали и что бог ведает лучше, как рости дереву. Сделали на острову их хорошие улицы, но они лучше хотят жить в грязи, ибо и отцы их в грязи живали. Все дети не обязаны к толь великому почтению: ирланды тянут лошадей своих поперсью, хотя деды их того не делывали. Мы начинаем прививание воспы, и дчя нас будет то несчастие, если мы от того отстанем

183

затем, что отцы наши ожидали ее от натуры на счет своих потомков.

Ваши отцы не торговали... Но вы имеете пороки, которых они не имели; для чего же не хотите вы иметь и тех добродетелей, кои вам недостают?.. Они не торговали, и сие-то самое есть причиною, что дети их столь бедны и столь бесполезны отечеству.

Я говорю о пользе. Есть мыслящие люди, которые уверяют, что тамо никогда дворяне купцами не будут, где предпринимают дела не для того, что они полезны, но для того, что они в моде. Что же до меня надлежит, то почитаю я добрым знаком в правлении то, когда мода нами владеет. Первый благородный человек, который купеческий флаг с дозволением государя поставит по сторону своей поколенной росписи, чему действительно многие подражать будут, заслуживает то, чтобы отечество, если оно благодарно, почитало его своим благодетелем. Графы Варвис и Лейцестер были главными в первой компании, учрежденной для африканского купечества под владением бессмертной славы достойный Елисаветы. Но кто во Франции будет делать сему начало? Сей вопрос весьма приличен французам. Лучший гражданин; и если предрассуждение столь страшно, как ликейская химера, то победитель ее будет другой Беллерофон. Я знаю, что народу нужно предрассуждение, но ежели оно полезно. Предсказание по пению птиц столь великую имело веру, что священники худо бы сделали, если б хотели обращать Рим от мнения, что будет он царем всего света; к сему влекло их предрассуждение. Но к чему служит нам наше предрассуждение? Не к умножению ли людей несчастных? При таком обстоятельстве должно стараться уничтожить сие предрассуждение, и первое начало оному не постыдно, но славно сделать всякому благородному человеку.

Великие примеры имеют особливое действие привлекать к себе пылкие разумы. Карл II, о котором я уже упомянул и который некогда забыл свои удовольствия, чтоб думать о полезном, по возвращении своем на трон старался всевозможно приводить дворян к морской службе; он послал сына своего во флот служить

184

простым матросом. Учися, дворянство, быть благородным, и вы, о цари, если хотите быть великими, то подражайте Петру Великому. Он сам служил в новом своем флоте с самого малого чина, желая основать коммерции и силу российскую. Главный в республике должен принять на себя все виды, дабы произвести благополучие, и тогда все подвергается точнейшему порядку, все имеет участие в славе: художество, науки, земледелие и коммерции.

Великое для коммерции несчастие то, что не рачат о ней те, кои в народных мыслях решительные голоса имеют. Мы оставляем марсельское и бурдоское купечество судиться у купцов с улицы святого Дениса, и сия столица, будучи столь легкомысленна в намерениях, сколь чрезвычайна во вкусе, распространяет свои предрассуждения во всем королевстве. Когда бы Париж вместо привезения в себя амбры, или когда бы мы в той гавани, куда пристают чужие народы, вооружали корабли, отправляли флоты, на север и юг повеления посылали, чтоб рукоделиям и мануфактурам своим доставлять продажу, равно как и привоз сырых материалов, в коих мы имеем недостаток; когда бы почитали мы весь свет полем наших предприятий и налагали дани на народы, — тогда бы, тогда-то имели бы мы совсем другое понятие о купцах и о купечестве. Мы бы рассуждали о том так, как рассуждали египтяне, когда цари их обитали в Александрии. Свет удивлялся силе сего торгующего города, и Рим ему поревновал. Император Петр Великий, которого я всегда затем приводить буду, что предпочитал он всегда существенное добро мысленной чести завоевания, благоразумно сделал он, преселя на море столицу свою. Хотел он, чтоб преемники его непрестанно на важность и силу купечества взирали, хотел он, чтоб все знатные и министры имели о том понятие и сами бы в том упражнялись. Он видел преимущества Стокгольма, Копенгагена, Амстердама и Лондона. Он не почитал ни на что Россию до тех пор, как стала она иметь купечество: сила, которою теперь славится Россия, оправдала его мнение.

185

Французское дворянство, которым счастие играет, на счастие тебя произвела природа. Или хочешь ты всегда подобиться Танталу? Он бы кончил свои страдания, если б так, как ты, мог получить плоды. Не находишь ты сих плодов в своих родословных. Жены ваши требуют от вас содержания, а дети воспитания и помощи. Не думаете ль вы найти в прахе предков ваших нужные вам сокровища? Отечество ожидает услуг ваших. Уже вы более не те, которые были, когда в собраниях народных могли вы подавать советы и когда все зависело от вас. Ныне не помышляют и о том, есть ли у вас голоса. Вы имеете храбрые руки, вы представляете мечи, но есть мечи другие, со златыми рукоятками. Итак, ищите в другом месте приобретать славу. Постановите единое добро, которое можете вы привезти в состояние. Оно довольно велико, когда имеете вы бодрости довольно; я разумею бодрость духа, которая гораздо реже бодрости сердечной. Будьте чрез купечество защитниками жен и детей своих, питатели своему отечеству, будьте жизнию наук, причиною многолюдства, столпами нашего флота, душой наших селений, славою государства и причиною общего благополучия! Время уже скучить вам своею бедностию и беспечностию. Или готское мнение навеки вами овладело? Вы опасаетесь презрения, и в нищете остаетесь! Вы любите знатность, и ничего не значите! Вечная жертва предрассуждения, вас умертвляющего! Правление Людовика XIV было временем завоеваний и остроты разума. О, если б правление Людовика многолюбезного было временем философии, коммерции и прямого благополучия!


Д.И. Фонвизин. Торгующее дворянство // Фонвизин Д.И. Собрание сочинений в двух томах. М.; Л.: Гос. Изд-во Художественной Литературы, 1959. Т. 2, с. 117—186.
© Электронная публикация — РВБ, 2005—2024. Версия 2.0 от 31 августа 2019 г.