ГЛАВА IІІ.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ГОСУДАРСТВОВАНІЯ ВАСИЛІЕВА.

Г. 1521—1534.

Присоединеніе Рязани къ Москвѣ. Заключеніе К. Шемякина. Ханъ Крымскій взялъ Астрахань. Злодѣйства въ Казани. Бѣдствіе Крыма. Ханъ Сайдетъ-Гирей. Походы на Казань. Постриженіе Великой Княгини. Новый бракъ Великаго Князя. Сношенія съ Римомъ, съ Императоромъ Карломъ V. Перемиріе съ Литвою. Дружество съ Густавомъ Вазою. Посольства Солимановы. Набѣгъ Крымцевъ. Рать на Казань. Новый Царь въ Казани. Заточеніе Шигъ-Алея. Рожденіе Царя Іоанна Василіевича. Посольства Астраханскія, Молдавскія, Ногайское, Индѣйское. Набѣгъ Крымцевъ. Болѣзнь и кончина Великаго Князя. Характеръ Василіевъ. Строгость и милость. Дѣло Максима Грека. Жалобы на Великаго Князя. Образъ жизни Василія, охота, Дворъ, обѣды, титулъ. Иноземцы въ Москвѣ. Законы. Строенія. Церковныя дѣянія. Разныя бѣдствія. Великіе современники Василіевы. Расколъ Лютеровъ.

Г. 1517—1523. Распространивъ Литовскою войною предѣлы Государства, Василій въ то же время довершилъ великое дѣло Единовластія внутри онаго. Еще Рязань была особеннымъ Княженіемъ, хотя треть городовъ ея, часть умершаго Князя Ѳеодора, принадлежала къ Московскому и Василій уже именовался Рязанскимъ (^[243]). Еще Князья Сѣверскій и Стародубскій или Черниговскій, называясь слугами Государя Россійскаго, имѣли права Владѣтелей. Василій, исполнитель Іоанновыхъ намѣреній, ждалъ только справедливаго повода къ необходимому уничтоженію сихъ остатковъ Удѣльной Системы.

Присоединеніе Рязани къ Москвѣ. Вдова, Княгиня Агриппина, нѣсколько лѣтъ господствовала въ Рязани именемъ своего малолѣтнаго сына, Іоанна (^[244]): Василій оставлялъ въ покоѣ слабую жену и младенца, ибо первая во всемъ повиновалась ему какъ верховному Государю; но сынъ ея, достигнувъ юношескаго возраста, захотѣлъ вдругъ свергнуть съ себя опеку и матери и Великаго Князя Московскаго: то есть, властвовать независимо, какъ его предки, старѣйшіе въ родѣ Ярослава I (^[245]). Пишутъ, что онъ торжественно объявилъ сіе Василію, вступилъ въ тѣсную связь съ Ханомъ Крымскимъ и мыслилъ жениться на дочери Магметъ-Гиреевой (^[246]). Государь велѣлъ ему быть къ себѣ въ Москву: Князь Іоаннъ долго не ѣхалъ; наконецъ, обманутый совѣтомъ знатнѣйшаго Боярина своего, Симеона Крубина, явился предъ Василіемъ, который, уличивъ его въ неблагодарности, въ измѣнѣ, въ дружбѣ съ злодѣями Россіи, отдалъ подъ стражу, взялъ всю Рязань, а вдовствующую Княгиню Агриппину

Г. 1517—1523. сослалъ въ монастырь. Сіе случилось въ 1517 году (^[247]). Когда Магметъ-Гирей шелъ къ Москвѣ, Князь Іоаннъ, пользуясь общимъ смятеніемъ, бѣжалъ оттуда въ Литву, гдѣ и кончилъ жизнь въ неизвѣстности (^[248]). — Такимъ образомъ, около четырехъ столѣтій бывъ отдѣльнымъ, независимымъ Княженіемъ (^[249]), Рязань въ слѣдъ за Муромомъ и за Черниговымъ присоединилась къ сѣвернымъ владѣніямъ Мономахова потомства, которыя составили Россійское Единодержавіе. Она считалась тогда лучшею и богатѣйшею изъ всѣхъ областей Государства Московскаго, будучи путемъ нашей важной торговли съ Азовомъ и Кафою, изобилуя медомъ, птицами, звѣрями, рыбою, особенно хлѣбомъ, такъ, что нивы ея по выраженію Писателей XVI вѣка, казались густымъ лѣсомъ. Жители славились воинскимъ духомъ; ихъ упрекали высокоуміемъ и суровостію. Чтобы мирно господствовать надъ ними, Великій Князь многихъ перевелъ въ другія области (^[250]).

Заключеніе К. Шемякина. Князь Василій Шемякинъ Сѣверскій отличался доблестью воинскою, былъ ужасомъ Крыма, ненавистникомъ Литвы и вѣрнымъ стражемъ южной Россіи: за что Великій Князь оказывалъ ему милость и далъ городъ Путивль (^[251]); но опасался и не любилъ его, во первыхъ помня ужасный характеръ дѣда Василіева, Димитрія, а во вторыхъ зная безпокойный духъ внука, смѣлаго, надменнаго своими достоинствами: для того неусыпно наблюдалъ за нимъ и съ тайнымъ удовольствіемъ видѣлъ непримиримую, взаимную злобу Князей Сѣверскихъ, Шемякина и Василія Симеоновича Стародубскаго, женатаго на своячинѣ

Г. 1517—1523. Государевой. Послѣдній доносилъ, что первый ссылается съ Королемъ Сигизмундомъ и мыслитъ измѣнить Россіи; а Шемякинъ требовалъ суда и писалъ къ Великому Князю: «Прикажи мнѣ, холопу твоему, быть въ Москвѣ, да оправдаюсь изустно, и да умолкнетъ навѣки клеветникъ мой. Еще отецъ его, Симеонъ, злословилъ меня: сынъ хвалится безстыдствомъ и говоритъ: уморю Шемякина, или самъ заслужу гнѣвъ Государевъ. Изслѣдуй дѣло: если я виновенъ, то голова моя предъ Богомъ и предъ тобою» (^[252]). Въ Августѣ 1517 года онъ пріѣхалъ въ Москву; на другой день, въ праздникъ Успенія, обѣдалъ съ Государемъ у Митрополита, совершенно оправдался и хотѣлъ, чтобы ему выдали лживыхъ доносителей. Ихъ было двое: одинъ слуга Князя Пронскаго, другой Стародубскаго, которые будто бы въ Новѣгородѣ Сѣверскомъ и въ Литвѣ узнали о мнимой измѣнѣ Шемякина. Государь велѣлъ выдать перваго доносителя: втораго же объявилъ невиннымъ. Шемякинъ съ честію и съ новымъ жалованьемъ возвратился въ область Сѣверскую, гдѣ властвовалъ спокойно еще пять лѣтъ, переживъ своего злодѣя, Стародубскаго (^[253]). Но въ 1523 году возобновились подозрѣнія: письменно обнадеженный Государемъ и Митрополитомъ въ личной безопасности, Шемякинъ вторично явился на судъ въ столицу, былъ обласканъ, а чрезъ нѣсколько дней заключенъ въ темницу, какъ уличенный въ тайной связи и перепискѣ съ Литвою. Сомнѣвались въ истинѣ сего обвиненія; разсказывали, что одинъ умный шутъ въ Москвѣ ходилъ тогда изъ улицы въ улицу съ метлою и кричалъ: время очиститъ Государство отъ послѣдняго сора, то есть, избавить оное отъ послѣдняго Князя Удѣльнаго (^[254]). Народъ смѣялся, разгадывая остроумную притчу. Другіе осуждали Государя и въ особенности Митрополита, который обманулъ Шемякина своимъ ручательствомъ (^[255]). Не за-долго до сего времени Варлаамъ, благочестивый, твердый и не льстецъ Великому Князю ни въ какихъ случаяхъ противныхъ совѣсти, долженъ былъ оставить Митрополію: на мѣсто его избрали Даніила, Игумена Іосифовскаго, молодаго, тритцатилѣтняго человѣка, свѣжаго, румянаго лицемъ, тучнаго тѣломъ и тонкаго умомъ (^[256]). Думая о политическихъ выгодахъ

Г. 1517—1523. болѣе, нежели о Христіанскихъ добродѣтеляхъ, Даніилъ оправдывалъ заключеніе Шемякина и говорилъ, что Богъ избавилъ Великаго Князя отъ внутренняго, домашняго врага (^[257]). Не такъ мыслилъ Игуменъ Троицкій, Порфирій, мужъ воспитанный въ пустынѣ и въ простыхъ обычаяхъ: онъ торжественно и смѣло ходатайствовалъ за гонимаго Князя, беззаконно отягченнаго цѣпями; прогнѣвалъ Государя, и сложивъ съ себя одежду Игуменскую, удалился въ лѣсную пустыню на Бѣлоозеро (^[258]). — Шемякинъ умеръ въ темницѣ. Отъ супруги его, привезенной въ Москву, отлучили всѣхъ Боярынь, которыя составляли ея пышный Дворъ (^[259]).— Симъ навсегда пресѣклись Удѣлы въ Россіи, хотя не безъ насилія, не безъ личныхъ жертвъ и несправедливостей, но безъ народнаго кровопролитія. Въ самыхъ благихъ, общеполезныхъ дѣяніяхъ государственныхъ видимъ примѣсь страстей человѣческихъ, какъ бы для того, чтобы Исторія не представляла намъ идоловъ, будучи Исторіею людей или несовершенства.

Обратимся къ дѣламъ внѣшнимъ. Вмѣсто того, чтобы наказать Магметъ-Гирея за опустошеніе Россіи, Великій Князь желалъ какъ можно скорѣе съ нимъ примириться. Походъ на Тавриду казался опаснымъ и безполезнымъ: даль, степи, пустыни изнурили бы войско, и самый счастливый успѣхъ доставилъ бы намъ только скудную добычу: въ слѣдующее лѣто Крымцы могли бы снова явиться въ нашихъ предѣлахъ. Политика Великокняжеская ограничивалась Литвою: тамъ видѣли мы прочныя, естественныя, языкомъ и Вѣрою утверждаемыя пріобрѣтенія, нужныя для могущества Россіи; все другое относилось единственно къ сей цѣли. Посолъ Василіевъ, Наумовъ, еще оставался въ Тавридѣ и предлагалъ Хану миръ; а Магметъ-Гирей, готовя месть Астрахани, также хотѣлъ возобновить дружбу съ нами и прислалъ своихъ Пословъ въ Москву: самъ же выступилъ со многочисленнымъ войскомъ къ устью Волги.

Ханъ Крымскій взялъ Астрахань. Въ Астрахани господствовалъ тогда Усеинъ, сынъ умершаго Царя Ченибека (^[260]): онъ искалъ покровительства Россіи, но не успѣлъ защитить себя отъ нашествія Магметъ-Гирея, который вмѣстѣ съ Ногайскимъ Княземъ Мамаемъ осадилъ Астрахань, изгналъ Усеина, и завоевавъ сей важный торговый

Г. 1517—1523. городъ, исполнилъ такимъ образомъ свое давнишнее властолюбивое намѣреніе совокупить три Батыева Царства — Казань, Астрахань и Тавриду — въ единую Державу, которая могла бы и далѣе расшириться на Востокъ покореніемъ Ногаевъ, Шибанскихъ или Тюменскихъ и Хивинскихъ Моголовъ, примкнуть отъ моря Каспійскаго къ Персіи, къ Сибири и новыми тучами варваровъ угрожать образованному Западу. Василій предвидѣлъ сію опасность: для того, стараясь удержать Казань въ зависимости отъ Россіи, не хотѣлъ помогать Магметъ-Гирею на Астрахань, и договариваясь съ нимъ о мирѣ, заключилъ тѣсный союзъ съ ея Царемъ, коего Послы свѣдали въ Москвѣ о бѣдствіи ихъ отечества. Но безпокойство Великаго Князя было непродолжительно: варваръ можетъ имѣть властолюбіе, смѣлость и счастіе; только не умѣетъ пользоваться успѣхами: легко пріобрѣтая, легко и теряетъ. Магметъ-Гиреево величіе исчезло какъ сновидѣніе.

Г. 1523. Злодѣйства въ Казани. Услышавъ о завоеваніи Астрахани, Саипъ-Гирей, Царь Казанскій, вздумалъ праздновать оное кровопролитіемъ, уже не боясь Россіи, и въ безумной гордости считая всякую дальнѣйшую умѣренность малодушіемъ, онъ велѣлъ умертвить всѣхъ Московскихъ купцовъ и Посла Государева, Василья Юрьева (^[261]). Вѣсть о семъ ужасномъ злодѣйстве достигла Москвы въ одно время съ другою, весьма для насъ благопріятною: о внезапной гибели Магметъ-Гирея и бѣдствіяхъ Тавриды. Бѣдствія Крыма. Между тѣмъ, какъ онъ, торжествуя побѣду, веселился и пировалъ въ богатой Астрахани, сподвижникъ его, Князь Ногайскій, Мамай готовилъ ему сѣть, по внушеніямъ брата своего Агиша. «Что ты дѣлаешь?» говорилъ Агишъ: «служишь орудіемъ сильному, властолюбивому сосѣду, который мыслитъ поработить всѣхъ насъ, одного за другимъ. Опомнись, или будетъ поздно. Мамай согласился съ братомъ, условился въ мѣрахъ, и началъ доказывать Хану, что ихъ войско слабѣетъ духомъ и тѣломъ въ городѣ; что надобно стоять въ полѣ, гдѣ Татаринъ дышетъ свободно и пылаетъ мужествомъ. Магметъ-Гирей, принявъ совѣтъ, вышелъ изъ города; но въ станѣ велъ роскошную, безпечную жизнь, не воображая никакихъ опасностей: воины ходили безъ оружія. Вдругъ Агишъ и Мамай съ толпами Ногайскими окружаютъ Царскій

Г. 1523. шатеръ, въ коемъ Магметъ-Гирей спокойно обѣдалъ съ юнымъ сыномъ Богатырь-Солтаномъ: убиваютъ ихъ и многихъ Вельможъ; нападаютъ на станъ, рѣжутъ изумленныхъ Крымцевъ, гонятъ бѣгущихъ, топятъ въ Дону (^[262]). Только двое изъ сыновей Ханскихъ, Казы-Гирей и Бибей, съ пятидесятью Князьями прибѣжали въ Тавриду: въ слѣдъ за ними вринулись и Ногаи въ ея беззащитные Улусы, захватили стада, выжгли селенія, плавали въ крови женъ и младенцевъ, которые укрывались въ лѣсахъ или въ ущелинахъ горъ. Вельможи Крымскіе собрали наконецъ тысячь двѣнадцать воиновъ и сразились съ Ногаями; но разбитые на голову, едва спаслися бѣгствомъ въ Перекопъ, охраняемую Султанскими Янычарами. Въ тоже время Атаманъ Днѣпровскихъ Козаковъ, Евстафій Дашковичь, бывъ дотолѣ союзникомъ Крымскимъ, сжегъ укрѣпленія Очакова, и все истребилъ, что могъ, въ Тавридѣ.

Московскій Бояринъ Колычовъ, посланный еще къ Магметъ-Гирею, находясь въ Перекопи, былъ свидѣтелемъ сихъ происшествій. Ханъ Сайдетъ-Гирей. Когда Ногаи и Дашковичь удалились, сынъ Ханскій, Казы-Гирей, назвалъ себя Царемъ Тавриды; но долженъ былъ уступить престолъ дядѣ, Сайдетъ-Гирею, который съ Султанскимъ указомъ и съ Янычарами пріѣхавъ изъ Константинополя, удавилъ племянника въ Кафѣ, торжественно воцарился и спѣшилъ предложить Василію свою дружбу, хваляся могуществомъ и величіемъ. «Отецъ твой» — писалъ онъ къ Государю — «безопасно стоялъ за хребтомъ моего отца, и его саблею сѣкъ головы непріятелямъ. Да будетъ любовь и между нами. Имѣю рать сильную: Великій Султанъ мнѣ покровитель, Царь Астраханскій Усеинъ другъ, Казанскій Саипъ-Гирей братъ, Ногаи, Черкасы и Тюмень подданные, Король Сигизмундъ холопъ, Волохи путники мои и стадники. Исполняя волю Султанову, хочу жить съ тобою въ тѣсномъ братствѣ. Не тревожь моего единокровнаго въ Казани. Минувшее забудемъ. Литвѣ не дадимъ покоя, » и проч. Новый Ханъ требовалъ отъ Василія шестидесяти тысячь алтынъ, увѣряя, что истинные братья никогда не отказываютъ другъ другу въ такихъ бездѣлицахъ. Хотя въ Москвѣ знали, что Крымъ находится въ самомъ ужасномъ опустошеніи; что Сайдетъ-Гирей не могъ тогда имѣть ни

Г. 1523. двѣнадцати тысячъ исправныхъ воиновъ: однакожь Великій Князь старался воспользоваться добрымъ расположеніемъ Хана и заключить съ нимъ союзъ, чтобы по крайней мѣрѣ не опасаться набѣговъ Крымскихъ; только не далъ ему денегъ, и въ разсужденіи Царя Казанскаго отвѣтствовалъ: «Государи воюютъ, но Пословъ и купцевъ не убиваютъ: нѣтъ и не будетъ мира съ злодѣемъ» (^[263]).

Походы на Казань. Между тѣмъ, какъ шли переговоры съ Тавридою объ условіяхъ союза, войско наше дѣйствовало противъ Казани. Самъ Государь ѣздилъ въ Нижній Новгородъ, откуда послалъ Царя Шигъ-Алея и Князя Василія Шуйскаго съ судовою, а Князя Бориса Горбатаго съ конною ратію. Они не только воевали непріятельскую землю, убивая, плѣняя людей на берегахъ Волги, но сдѣлали и нѣчто важнѣйшее: основали городъ при устьѣ Суры, назвавъ его именемъ Василія, и стѣснивъ предѣлы Казанскаго Царства, сею твердынею защитили Россію: валъ, острогъ и деревянныя стѣны были достаточны для приведенія варваровъ въ ужасъ. Алей и Шуйскій возвратились осенью. Не трудно было предвидѣть, что Россіяне возобновятъ нападеніе въ благопріятнѣйшее время: Саипъ-Гирей искалъ опоры, и рѣшился объявить себя подданнымъ Великаго Солимана, съ условіемъ, чтобы онъ спасъ его отъ мести Василіевой. Могъ ли дѣйствительно Глава Мусульмановъ не вступиться въ такомъ случаѣ за единовѣрнаго? Однакожь сіе заступленіе, весьма легкое и какъ бы мимоходомъ, оказалось безполезнымъ: Князь Манкупскій, Скипдеръ, находясь тогда въ Москвѣ единственно по дѣламъ купеческимъ, именемъ Султана объявилъ нашимъ Боярамъ, что Казань есть Турецкая область; но удовольствовался отвѣтомъ, что Казань была, есть и будетъ подвластна Россійскому Государю; что Саипъ-Гирей мятежникъ и не имѣетъ права дарить ею Султана (^[264]).

Г. 1524. Весною полки гораздо многочисленнѣйшіе выступили къ Казани, съ рѣшительнымъ намѣреніемъ завоевать оную. Въ судовой рати главными начальниками были Шигъ-Алей, Князья Иванъ Бѣльскій и Горбатый, Захарьинъ, Симеонъ Курбскій, Иванъ Лятцкій; а въ конной Бояринъ Хабаръ Симскій. Число воиновъ, какъ увѣряютъ, простиралось до 150 тысячъ (^[265]). Слухъ о семъ необыкновенномъ

Г. 1524. ополченіи столь устрашилъ Саипъ-Гирея, что онъ немедленно бѣжалъ въ Тавриду, оставивъ въ Казани юнаго, тринадцатилѣтняго племянника, Сафа-Гирея, внука Менгли-Гиреева (^[266]), и сказавъ жителямъ, что ѣдетъ искать помощи Султановой, которая одна можетъ спасти ихъ. Гнушаясь его малодушіемъ, ненавидя и боясь Россіянъ, они назвали Сафа-Гирея Царемъ, клялися умереть за него и приготовились къ оборонѣ, вмѣстѣ съ Черемисами и Чувашами. 7 Іюля судовая рать Московская явилась предъ Гостинымъ островомъ, выше Казани; войско расположилось на берегу, и 20 дней провело въ бездѣйствіи, ожидая Хабара Симскаго съ конницею. Непріятель также стоялъ въ полѣ; тревожилъ Россіянъ частными, маловажными нападеніями; изъявлялъ смѣлость. Презирая отрока Сафа-Гирея, Алей писалъ къ нему, чтобы онъ мирно удалился въ свое отечество и не былъ виновникомъ кровопролитія. Сафа-Гирей отвѣтствовалъ: «чья побѣда, того и царство: сразимся.» Въ сіе время загорѣлась Казанская деревянная крѣпость (^[267]): Воеводы Московскіе не двинулись съ мѣста, дали жителямъ спокойно гасить огонь и строить новую стѣну; 28 Іюля перенесли станъ на луговую сторону Волги, къ берегамъ Казанки, и опять ничего не дѣлали; а непріятель жегъ нивы въ окрестностяхъ, и занявъ всѣ дороги, наблюдалъ, чтобы мы не имѣли никакихъ подвозовъ. Истративъ свои запасы, войско уже терпѣло недостатокъ — и вдругъ разнесся слухъ, что конница наша совершенно истреблена непріятелемъ. Ужасъ объялъ Воеводъ. Не знали, что предпринять: боялись итти назадъ и медленно плыть Волгою вверхъ; думали спуститься ниже устья Камы, бросить суда и возвратиться сухимъ путемъ чрезъ отдаленную Вятку. Оказалось, что дикіе Черемисы разбили только одинъ конный отрядъ Московскій; что мужественный Хабаръ въ двадцати верстахъ отъ Казани, на берегу Свіяги, одержалъ славную побѣду надъ ними, Чувашами и Казанцами, хотѣвшими не допустить его до соединенія съ Алеемъ; множество взялъ въ плѣнъ, утопилъ въ рѣкѣ, и съ трофеями прибылъ въ станъ главной рати (^[268]).

Не столь счастливъ былъ Князь Иванъ Палецкій, который изъ Нижняго Новагорода шелъ на судахъ къ Казани съ

Г. 1524. хлѣбомъ и съ тяжелымъ снарядомъ огнестрѣльнымъ. Тамъ, гдѣ Волга, усѣянная островами, стѣсняется между ими Черемисы запрудили рѣку каменьемъ и деревьями. Сія преграда изумила Россіянъ. Суда, увлекаемыя стремленіемъ воды, разбивались одно объ другое или объ камни, а съ высокаго берега сыпались на нихъ стрѣлы и катились бревна, пускаемыя Черемисами. Погибло нѣсколько тысячь людей, убитыхъ или утопшихъ (^[269]); и Князь Палецкій, оставивъ въ рѣкѣ большую часть военныхъ снарядовъ, съ немногими судами достигъ нашего стана. Сіе бѣдствіе, какъ думаютъ, произвело извѣстную старинную пословицу: съ одну сторону Черемиса, а съ другой берегися (^[270]). «Волга» — пишетъ Казанскій Историкъ — «сдѣлалась тогда для варваровъ златоструйнымъ Тигромъ: кромѣ пушекъ и ядеръ, они пудами извлекали изъ ея глубины серебро и драгоцѣнное оружіе Москвитянъ.»

Августа 15. Хотя Россіяне обступили наконецъ крѣпость и могли бы взять ее, тѣмъ вѣроятнѣе, что въ самый первый день осады убивъ лучшаго непріятельскаго пушкаря, видѣли замѣшательство Казанцевъ и худое дѣйствіе ихъ огнестрѣльнаго снаряда; хотя Нѣмецкіе и Литовскіе воины, наемники Государевы требовали приступа: но Воеводы, опасаясь неудачи и голода, предпочли миръ: ибо Казанцы, устрашенные побѣдою Симскаго, выслали къ нимъ дары, обѣщаясь немедленно отправить Посольство къ Великому Князю, умилостивить его, загладить свою вину. Малодушные или, по мнѣнію нѣкоторыхъ, ослѣпленные золотомъ начальники прекратили войну, сняли осаду и вышли изъ земли Казанской безъ славы и съ болѣзнію, отъ коей умерло множество людей, такъ, что едва ли половина рати осталась въ живыхъ. Главный Воевода, Князь Иванъ Бѣльскій, лишился милости Государевой; но Митрополитъ исходатайствовалъ ему прощеніе (^[271]).

Послы Казанскіе дѣйствительно пріѣхали къ Государю; молили его, чтобы онъ утвердилъ Сафа-Гирея въ достоинствѣ Царя, и въ такомъ случаѣ обязывались, какъ и прежде, усердствовать Россіи (^[272]). Василій требовалъ доказательствъ и залога въ вѣрности сего народа, постояннаго единственно въ обманахъ и злодѣйствѣ: впрочемъ желалъ обойтися безъ дальнѣйшаго кровопролитія.

Г. 1524. Бояринъ, Князь Пенковъ, былъ въ Казани для переговоровъ. Между тѣмъ Государь безъ оружія нанесъ ей ударъ весьма чувствительный, запретивъ нашимъ купцамъ ѣздить на ея лѣтнюю ярмонку и назначивъ для ихъ торговли съ Азіею мѣсто въ Нижегородской области, на берегу Волги, гдѣ нынѣ Макарьевъ: отъ чего сія славная ярмонка упала: ибо Астраханскіе, Персидскіе, Арменскіе купцы всего болѣе искали тамъ нашихъ мѣховъ, и сами Казанцы лишились вещей необходимыхъ, на примѣръ соли, которую они получали изъ Россіи (^[273]). Но какъ трудно перемѣнять старыя обыкновенія въ путяхъ купечества, то мы, сдѣлавъ зло другимъ, увидѣли и собственный вредъ: не скоро можно было пріучить людей къ новому, дикому, ненаселенному мѣсту, гдѣ нѣкогда существовалъ уединенный монастырь, заведенный Св. Макаріемъ Унженскимъ и разрушенный Татарами при Василіи Темномъ (^[274]). Цѣна Азіатскихъ ремесленныхъ произведеній у насъ возвысилась; открылся недостатокъ въ нужномъ, особенно въ соленой рыбѣ, покупаемой въ Казани. Однимъ словомъ досадивъ Казанскому народу, Великій Князь досадилъ и своему, который не могъ предвидѣть, что сіе юное торжище будетъ со временемъ нашею славною Макарьевскою ярмонкою, едва ли не богатѣйшею въ свѣтѣ. Жаловались, что Государь ищетъ себѣ непріятелей, равно какъ осуждали его и за основаніе города въ землѣ Казанской, хотя дальновиднѣйшіе изъ самыхъ современниковъ знали, что дѣло идетъ не объ истинномъ дружествѣ съ нею, но о вѣрнѣйшемъ ея, для насъ необходимомъ покореніи, и хвалили за то Великаго Князя (^[275]). — Слѣдствіемъ переговоровъ между нами и Казанью было пятилѣтнее, мирное бездѣйствіе съ обѣихъ сторонъ.

Г. 1525. Постриженіе Великой Княгини. Тогда Великій Князь, свободный отъ дѣлъ воинскихъ, занимался важнымъ дѣломъ семейственнымъ, тѣсно связаннымъ съ государственною пользою. Онъ былъ уже двадцать лѣтъ супругомъ, не имѣя дѣтей, слѣдственно и надежды имѣть ихъ. Отецъ съ удовольствіемъ видитъ наслѣдника въ сынѣ: таковъ уставъ Природы; но братья не столь близки къ сердцу, и Василіевы не оказывали ни великихъ свойствъ душевныхъ, ни искренней привязанности къ старѣйшему, болѣе опасаясь его какъ Государя, нежели любя какъ единокровнаго.

Г. 1525. Современный Лѣтописецъ повѣствуетъ, что Великій Князь, ѣдучи однажды на позлащенной колесницѣ, внѣ города, увидѣлъ на деревѣ птичье гнѣздо, заплакалъ и сказалъ: «птицы счастливѣе меня: у нихъ есть дѣти!» Послѣ онъ также со слезами говорилъ Боярамъ: «кто будетъ моимъ и Русскаго Царства наслѣдникомъ? братья ли, которые не умѣютъ править и своими Удѣлами?» Бояре отвѣтствовали: «Государь! неплодную смоковницу посѣкаютъ: на ея мѣстѣ садятъ иную въ вертоградѣ» (^[276]). Не только придворные угодники, но и ревностные друзья отечества могли совѣтовать Василію, чтобы онъ развелся съ Соломоніею, обвиняемою въ неплодіи, и новымъ супружествомъ даровалъ наслѣдника престолу. Слѣдуя ихъ мнѣнію, и желая быть отцемъ, Государь рѣшился на дѣло жестокое въ смыслѣ нравственности: немилосердо отвергнуть отъ своего ложа невинную, добродѣтельную супругу, которая двадцать лѣтъ жила единственно для его счастія; предать ее въ жертву горести, стыду, отчаянію; нарушить святый уставъ любви и благодарности. Если Митрополитъ Даніилъ, снисходительный, уклончивый, внимательный къ міру болѣе, нежели къ Духу, согласно съ Великокняжескимъ Синклитомъ призналъ намѣреніе Василіево законнымъ или еще похвальнымъ: то нашлись и Духовные и міряне, которые смѣло сказали Государю, что оно противно совѣсти и Церкви. Въ числѣ ихъ былъ пустынный Инокъ Вассіанъ, сынъ Князя Литовскаго, Ивана Юрьевича Патрикеева, и самъ нѣкогда знатнѣйшій Бояринъ, вмѣстѣ съ отцемъ въ 1499 году неволею постриженный въ Монахи за усердіе къ юному Великому Князю, несчастному Димитрію (^[277]). Сей мужъ уподоблялся, какъ пишутъ, древнему Святому Антонію: его заключили въ Волоко-Ламскомъ монастырѣ, коего Иноки любили угождать мірской власти; а престарѣлаго Воеводу, Князя Симеона Курбскаго, завоевателя земли Югорской, строгаго постника и Христіанина, удалили отъ Двора: ибо онъ также ревностно вступался за права Соломоніи (^[278]). Самые простолюдины — одни по естественной жалости, другіе по Номоканону — осуждали Василія (^[279]). Чтобы обмануть законъ и совѣсть, предложили Соломоніи добровольно отказаться отъ міра: она не хотѣла. Тогда употребили

Г. 1525. насиліе: вывели ее изъ дворца, постригли въ Рожественскомъ Дѣвичьемъ монастырѣ, увезли въ Суздаль, и тамъ, въ женской Обители, заключили. Увѣряютъ, что несчастная противилась совершенію беззаконнаго обряда, и что сановникъ Великокняжескій, Иванъ Шигона, угрожалъ ей не только словами, но и побоями, дѣйствуя именемъ Государя; что она залилась слезами, и надѣвая ризу Инокини, торжественно сказала: «Богъ видитъ, и отмстить моему гонителю» (^[280]). — Не умолчимъ здѣсь о преданіи любопытномъ, хотя и не достовѣрномъ: носился слухъ, что Соломонія, къ ужасу и безполезному раскаянію Великаго Князя, оказалась послѣ беременною, родила сына, дала ему имя Георгія, тайно воспитывала его и не хотѣла никому показать, говоря: «въ свое время онъ явится въ могуществѣ и славѣ.» Многіе считали то за истину; другіе за сказку, вымышленную друзьями сей несчастной, добродѣтельной Княгини (^[281]).

Г. 1526. Новый бракъ Великаго Князя. Разрѣшивъ узы своего брака, Василій по уставу Церковному не могъ вторично быть супругомъ: чья жена съ согласія мужа постригается, тотъ долженъ самъ отказаться отъ свѣта. Но Митрополитъ далъ благословеніе, и Государь чрезъ два мѣсяца женился на Княжнѣ Еленѣ, дочери Василія Глинскаго, къ изумленію нашихъ Бояръ, которые не думали, чтобы родъ чужеземныхъ измѣнниковъ удостоился такой чести. Можетъ быть, не одна красота невѣсты рѣшила выборъ; можетъ быть, Елена, воспитанная въ знатномъ Владѣтельномъ Домѣ и въ обычаяхъ Нѣмецкихъ, коими славился ея дядя, Михаилъ, имѣла болѣе пріятности въ умѣ, нежели тогдашнія юныя Россіянки, научаемыя единственно цѣломудрію и кроткимъ, смиреннымъ добродѣтелямъ ихъ пола. Нѣкоторые думали, что Великій Князь изъ уваженія къ достоинствамъ Михаила Глинскаго женился на его племянницѣ, дабы оставить въ немъ надежнаго совѣтника и путеводителя своимъ дѣтямъ (^[282]). Сіе менѣе вѣроятно: ибо Михаилъ послѣ того еще болѣе года сидѣлъ въ темницѣ, освобожденный наконецъ ревностнымъ ходатайствомъ Елены (^[283]). — Свадьба была великолѣпна. Праздновали три дни. Дворъ блисталъ необыкновенною пышностію (^[284]). Любя юную супругу, Василій желалъ ей нравиться не только ласковымъ обхожденіемъ съ нею, но и

Г. 1526. видомъ молодости, которая отъ него удалялась: обрилъ себѣ бороду и пекся о своей пріятной наружности (^[285]).

Сношенія съ Римомъ. Въ теченіе пяти лѣтъ Россія имѣла единственно мирныя сношенія съ иными Державами. Еще при жизни Леона X одинъ Генуэзскій путешественникъ, называемый Капитаномъ Павломъ, съ дружелюбнымъ письмомъ отъ сего Папы и Нѣмецкаго Магистра Албрехта былъ въ Москвѣ, имѣя важное намѣреніе проложить купеческую дорогу въ Индостанъ черезъ Россію посредствомъ рѣкъ Инда, Окса или Гигона, моря Каспійскаго и Волги. Прежде счастливаго открытія Васка де-Гамы товары Индѣйскіе шли въ Европу или Персидскимъ Заливомъ, Евфратомъ, Чернымъ моремъ, или Заливомъ Аравійскимъ, Ниломъ и моремъ Средиземнымъ; но Португальцы въ началѣ XVI вѣка овладѣвъ берегами Индіи, захвативъ всю ея торговлю и давъ ей удобнѣйшій путь Океаномъ, мимо Африки, употребляли свою выгоду во зло, и столь возвысили цѣну пряныхъ зелій, что Европа справедливо жаловалась на безумное корыстолюбіе Лиссабонскихъ купцевъ. Говорили даже, что ароматы Индѣйскіе въ дальнемъ плаваніи теряютъ запахъ и силу. Движимый ревностію отнять у Португалліи исключительное право сей торговли, Генуэзскій путешественникъ убѣдительно представлялъ нашимъ Боярамъ, что мы въ нѣсколько лѣтъ можемъ обогатиться ею; что казна Государева наполнится золотомъ отъ купеческихъ пошлинъ; что Россіяне, любя употреблять пряныя зелья, будутъ имѣть оныя въ изобиліи и дешево; что ему надобно только узнать теченіе рѣкъ впадающихъ въ Волгу, и что онъ проситъ Великаго Князя отпустить его водою въ Астрахань. Но Государь, какъ пишутъ, не хотѣлъ открыть иноземцу путей нашей торговли съ Востокомъ (^[286]). Павелъ возвратился въ Италію по смерти Леона X, вручилъ отвѣтную Василіеву грамоту Папѣ Адріану и въ 1525 году вторично пріѣхалъ въ Москву съ письмомъ отъ новаго Папы, Климента VII, уже не по торговымъ дѣламъ, но въ видѣ Посла, дабы склонить Великаго Князя къ войнѣ съ Турками и къ соединенію Церквей: за что Климентъ, подобно Леону, предлагалъ ему достоинство Короля (^[287]). Сей опытъ, какъ и всѣ прежніе, не имѣлъ успѣха: Василій, довольный именемъ Великаго Князя и Царя, не думалъ о Королевскомъ,

Г. 1526. не хотѣлъ искать новыхъ враговъ и помнилъ худыя слѣдствія Флорентійскаго Собора; однакожь принялъ съ уваженіемъ и Посла и грамоту, честилъ его два мѣсяца въ Москвѣ и вмѣстѣ съ нимъ отправилъ въ Италію гонца своего, Димитрія Герасимова (^[288]), о коемъ славный Историкъ того вѣка, Павелъ Іовій, говоритъ съ похвалою, сказывая, что онъ учился въ Ливоніи, зналъ хорошо языкъ Латинскій, былъ употребляемъ Великимъ Княземъ въ Посольствахъ Шведскомъ, Датскомъ, Прусскомъ, Вѣнскомъ; имѣлъ многія свѣдѣнія, здравый умъ, кротость и пріятность въ обхожденіи. Папа велѣлъ отвести ему богато украшенныя комнаты въ замкѣ Св. Ангела. Отдохнувъ нѣсколько дней, Димитрій въ великолѣпной Русской одеждѣ представился Клименту, поднесъ дары и письмо Государево, наполненное единственно учтивостями. Великій Князь изъявлялъ желаніе быть въ дружбѣ съ Папою, утверждать оную взаимными Посольствами, видѣть торжество Христіанства и гибель невѣрныхъ, прибавляя, что онъ издавна караетъ ихъ въ честь Божію. Ждали, что Димитрій объявитъ на словахъ какія нибудь тайныя порученія Государевы: онъ занемогъ въ Римѣ и долго находился въ опасности; наконецъ выздоровѣлъ, осмотрѣлъ всѣ достопамятности древней столицы міра, новыя зданія, церкви; хвалилъ пышное служеніе Папы, восхищался музыкою, присутствовалъ въ Кардинальскомъ Совѣтѣ, бесѣдовалъ съ учеными мужами, и въ особенности съ Павломъ Іовіемъ; разсказывалъ имъ много любопытнаго о своемъ отечествѣ; но, къ неудовольствію Папы, объявилъ, что не имѣетъ никакихъ повелѣній отъ Василія для переговоровъ о дѣлахъ государственныхъ и церковныхъ. — Димитрій возвратился въ Москву (въ Іюлѣ 1526 года) съ новымъ Посломъ Климентовымъ, Іоанномъ Францискомъ, Епископомъ Скаренскимъ, коему надлежало доставить миръ Христіанству, то есть, Литвѣ (^[289]). Явился и другой, еще знаменитѣйшій посредникъ въ семъ дѣлѣ.

Карлъ V. Кончина Максимиліанова прервала сообщеніе нашего Двора съ Имперіею. Хитрый, властолюбивый юноша, Карлъ V, заступивъ мѣсто дѣда на ея престолѣ, не имѣлъ времени мыслить о Сѣверѣ, повелѣвая Испаніею, Австріею, Нидерландами, и споря о господствѣ надъ всею

Г. 1526. юго-западною Европою съ прямодушнымъ Героемъ, Францискомъ I. Долго ждавъ, чтобы Карлъ вспомнилъ о Россіи, Великій Князь рѣшился самъ отправить къ нему гонца съ привѣтствіемъ. За симъ возобновились торжественныя Посольства съ обѣихъ сторонъ. Австрійскій Государственный Совѣтникъ Антоній прибылъ въ Москву съ дружественными грамотами, а Князь Иванъ Ярославскій-Засѣкинъ ѣздилъ съ такими же отъ Василія къ Императору въ Мадритъ (^[290]), въ то самое время, когда несчастный Францискъ I находился тамъ плѣнникомъ, и когда Европа не безъ ужаса видѣла быстрые успѣхи Карлова властолюбія, угрожавшаго ей всемірною Монархіею или зависимостію всѣхъ Державъ отъ единой сильнѣйшей, какой не бывало послѣ Карла Великаго въ теченіе семи вѣковъ. Только Россія, хотя уже съ любопытствомъ наблюдающая государственныя движенія въ Европѣ, но еще далѣе враждебной Литвы не зрящая для себя прямыхъ опасностей, оставалась вдали спокойною, и даже могла желать, чтобы Карлъ исполнилъ намѣреніе дѣда присоединеніемъ Венгріи и Богеміи ко владѣніямъ Австрійскаго Дома (какъ и случилось): ибо сіи двѣ воинственныя Державы, управляемыя Сигизмундовымъ племянникомъ, Людовикомъ, служили опорою Литвѣ и Польшѣ. Не имѣя никакого совмѣстничества съ Императоромъ и справедливо угадывая, что оно есть или будетъ между имъ и Королемъ Польскимъ, Великій Князь предложилъ Карлу склонить Сигизмунда къ твердому миру съ Россіею, или благоразумными убѣжденіями или страхомъ оружія, по торжественному Максимиліанову обѣщанію (^[291]). Въ удовольствіе Василія Императоръ, отпустивъ Князя Засѣкина изъ Мадрита, вмѣстѣ съ нимъ послалъ Графа Леонарда Нугарольскаго, а братъ его, Эрцгерцогъ Австрійскій Фердинандъ, Барона Герберштеина въ Польшу, чтобы объясниться съ Королемъ въ разсужденіи мирныхъ условій и ѣхать въ Москву для окончанія сего дѣла. Но Сигизмундъ, уже опасаясь замысловъ Императора на Венгрію, худо вѣрилъ его доброжелательству и сказалъ Посламъ, что онъ не просилъ ихъ Государей быть миротворцами и можетъ самъ унять Россію, примолвивъ съ досадою: «какая дружба у Князя Московскаго съ Императоромъ? что они: ближніе сосѣды или родственники?»

Г. 1526. Однакожь послалъ къ Василію Воеводу своего, Петра Кишку, и Маршалка Богуша, которые въ слѣдъ за Графомъ Леонардомъ и Герберштеиномъ пріѣхали въ нашу столицу. Великій Князь былъ въ Можайскѣ, увеселяясь звѣриною ловлею: тамъ и начались переговоры. Король возобновилъ старыя требованія на все отнятое у Литвы Іоанномъ, называя и Новгородъ и Псковъ ея достояніемъ; а мы хотѣли Кіева, Полоцка, Витебска. Посредники, Епископъ Скаренскій, Леонардъ и Герберштеинъ, совѣтуя обѣимъ сторонамъ быть умѣреннѣе, предложили Василію уступить Королю хотя половину Смоленска: Бояре объявили сіе невозможнымъ; отвергнули и перемиріе на двадцать лѣтъ, желаемое Сигизмундомъ; согласились единственно продолжить оное до 1533 года, и то изъ особеннаго уваженія къ Императору и Папѣ, какъ изъяснился Великій Князь, жалуясь на худое расположеніе Короля къ истинному миру и нелѣпость его требованій. Перемиріе съ Литвою. Споры о нашихъ границахъ съ Литвою остались безъ изслѣдованія, а плѣнники въ заточеніи. Посламъ Сигизмундовымъ была и личная досада: за столомъ Великокняжескимъ давали имъ мѣсто ниже Римскаго, Императорскаго и самаго Фердинандова Посла. Утверждая перемирную грамоту, Василій говорилъ рѣчь о своей пріязни къ Папѣ, Карлу, Эрцгерцогу; о любви къ тишинѣ, справедливости, и проч. На стѣнѣ висѣлъ золотый крестъ: Думный Бояринъ, снявъ его, обтеръ бѣлымъ платомъ. Дьякъ въ обѣихъ рукахъ держалъ хартіи договорныя. Великій Князь всталъ съ мѣста; указывая на грамоту, сказалъ: «исполню съ Божіею помощію»; взглянулъ съ умиленіемъ на крестъ, и тихо читая молитву, приложился къ оному. Тоже сдѣлали и Литовскіе чиновники. Въ заключеніе обряда пили вино изъ большаго кубка. Государь снова увѣрялъ Пословъ въ своемъ дружествѣ къ Клименту и къ Максимиліановымъ наслѣдникамъ; обратился къ Панамъ Литовскимъ, кивнулъ головою, велѣлъ имъ кланяться Сигизмунду и желалъ счастливаго пути (^[292]). Они всѣ вмѣстѣ выѣхали изъ Можайска, а за ними наши Послы: Трусовъ и Лодыгинъ въ Римъ, Ляпунъ и Волосатый къ Императору и къ Эрцгерцогу, Окольничій Лятцкій къ Сигизмунду (^[293]). Хотя Король утвердилъ договоръ и клятвенно обязался быть нашимъ мирнымъ

Г. 1526. сосѣдомъ, но взаимныя жалобы не могли прекратиться до самой кончины Василіевой: ибо Литовцы и Россіяне пограничные вели, такъ сказать, явную, всегдашнюю войну между собою, отнимая земли другъ у друга. Тщетно судьи съ обѣихъ сторонъ выѣзжали на рубежъ: то Литовскіе не могли дождаться нашихъ, то наши Литовскихъ. Къ неудовольствію Сигизмунда, Василій принялъ къ себѣ Князя Ѳедора Михайловича Мстиславскаго, выдалъ за него дочь сестры своей, Анастасію (^[294]), сносился съ Господаремъ Молдавскимъ, непріятелемъ Литвы, и задержалъ (въ 1528 году) бывшихъ у насъ Королевскихъ Пословъ, свѣдавъ, что въ Минскѣ остановили Молдавскаго на пути его въ Россію. Король не хотѣлъ именовать Василія Великимъ Государемъ, а мы не хотѣли называть Короля Россійскимъ и Прусскимъ. По крайней мѣрѣ плѣнниковъ нашихъ и Литовскихъ, въ силу перемирія, продолженнаго еще на годъ, выпустили изъ темницъ и не обременяли цѣпями какъ злодѣевъ (^[295]).

Дружество съ Густавомъ Вазою. Въ слѣдствіе одной изъ достопамятнѣйшихъ государственныхъ перемѣнъ въ мірѣ, Швеція, послѣ долговременнаго неустройства, угнетенія, безначалія, какъ бы обновленная въ своихъ жизненныхъ силахъ, образовалась, возставала тогда подъ Эгидою великаго мужа, Густава Вазы, который изъ рудокопни восшелъ на тронъ, озарилъ его славою, утвердилъ мудростію; возвеличилъ Государство, ободрилъ народъ, былъ честію вѣка, Монарховъ и людей. Освободивъ Королевство свое отъ ига Датчанъ, не думая о суетной воинской славѣ, думая только о мирномъ благоденствіи Шведовъ, Густавъ искалъ дружбы Василія и подтвердилъ заключенное съ Россіею перемиріе на 60 лѣтъ. Совѣтники его, Канутъ Эриксонъ и Біорнъ Классонъ, пріѣзжали для того въ Новгородъ къ Намѣстнику, Князю Ивану Ивановичу Оболенскому, и Дворецкому Сабурову, а Эрикъ Флемингъ въ Москву (^[296]). Уже Христіанъ, ненавистный и Шведамъ и Датчанамъ, скитался изгнанникомъ по Европѣ: преемникъ сего Нерона, Король Фридерикъ, менѣе властолюбивый, призналъ независимость Швеціи, и Василій, слыша о великихъ дѣлахъ Густава, тѣмъ охотнѣе согласился жить съ нимъ въ мирномъ сосѣдствѣ: дозволилъ Шведскимъ купцамъ имѣть свой особенный дворъ въ Новѣгородѣ

Г. 1526. и торговать во всей Россіи; обѣщалъ совершенную безопасность Финскимъ земледѣльцамъ, которые боялись селиться близъ нашей границы, и велѣлъ, въ угодность Королю, заточить въ Москвѣ славнаго Датскаго Адмирала Норби. Сей воинъ мужественный, но свирѣпый, по изгнаніи Христіана завладѣлъ-было Готландіею, сдѣлался морскимъ разбойникомъ, не щадилъ никого, бралъ всѣ корабли безъ исключенія, и въ особенности злодѣйствовалъ Швеціи; наконецъ, разбитый ея флотомъ, бѣжалъ въ Россію, чтобы возбудить насъ противъ Густава (^[297]). Великій Князь объявилъ Норби мятежникомъ и наказалъ его, въ удостовѣреніе, что хочетъ мира и тишины на Сѣверѣ.

Посольства Солимановы. Утративъ надежду имѣть союзника въ Султанѣ, Василій милостиво угощалъ его Посланника, Скиндера, который еще три раза былъ въ Москвѣ, по торговымъ дѣламъ, и тамъ внезапно умеръ съ именемъ корыстолюбиваго и злаго клеветника: ибо онъ, несправедливо жалуясь на скупость и худый пріемъ Великаго Князя, хвалился, что убѣдитъ Солимана воевать съ нами; но умный Султанъ не могъ быть орудіемъ подлаго Грека, и не думая умножать числа своихъ непріятелей, оставался другомъ Россіи, хотя и безполезнымъ, и въ концѣ 1530 года писалъ къ Василію послѣднее ласковое письмо съ Туркомъ Ахматомъ, коему надлежало купить въ Москвѣ нѣсколько кречетовъ и мѣховъ собольихъ (^[298]).

Въ сіе время одни Крымскіе хищники тревожили Россію, не смотря на усилія Великаго Князя быть въ мирѣ съ Ханомъ и на союзныя грамоты, послѣ многихъ переговоровъ утвержденныя взаимною клятвою. Сайдетъ-Гирей, ненавидимый народомъ и Князьями за его любовь къ Турецкимъ обычаямъ, лилъ кровь знатнѣйшихъ людей и не могъ держаться на своемъ ужасномъ тронѣ, бывъ два раза изгнанъ племянникомъ, сыномъ Магметъ-Гирея, Исламомъ; примирился съ нимъ, далъ ему санъ Калги, грабилъ Литву и требовалъ денегъ отъ Василія, который, видя ненадежность Ханской власти, сдѣлался тѣмъ умѣреннѣе въ дарахъ. Послы Сайдетъ-Гиреевы находились въ Москвѣ, когда донесли Государю, что Царевичь Исламъ идетъ на Россію. Г. 1527. Набѣг Крымцевъ. Войско наше заняло берегъ Оки, стояло долго, не видало непріятеля и разошлося осенью по городамъ: вдругъ запылали села Рязанскія: Исламъ

Г. 1527. стремился къ Коломнѣ и Москвѣ. Но Воеводы, Князья Одоевскій и Мстиславскій, оставались на Угрѣ; не пустили разбойниковъ за Оку и съ великимъ урономъ прогнали, въ числѣ многихъ плѣнныхъ захвативъ перваго Исламова любимца, Янглыча Мурзу (^[299]). Государь былъ въ Коломнѣ: раздраженный вѣроломствомъ Хана, онъ велѣлъ утопить Крымскихъ Пословъ (^[300]). И съ варварами не должно быть варваромъ. Самъ Великій Князь устыдился такого дѣла и приказалъ объявить Хану, что Послы убиты Московскою чернію. Ни мало не удивленный ихъ казнію, столь несогласною съ Народнымъ Правомъ, Сайдетъ-Гирей винилъ только своего племянника, будто бы самовольно дерзнувшаго напасть на Россію; снова клялся въ истинномъ дружествѣ къ Василію, и нагло ограбивъ его Посла, не мѣшалъ Крымцамъ злодѣйствовать въ областяхъ Бѣлевскихъ и Тульскихъ. Наконецъ, сверженный съ престола Князьями и народомъ, бѣжалъ къ Султану. Но Россія ничего не выиграла сею перемѣною: сперва Исламъ, властвовавъ нѣсколько мѣсяцевъ въ Тавридѣ, а послѣ Саипъ, бывшій Царь Казанскій, утвержденный Султаномъ въ достоинствѣ Хана, угрожали намъ войною и пламенемъ, хотя оба, гонимые Сайдетъ-Гиреемъ, прежде искали милости въ Великомъ Князѣ, названомъ отцѣ Ислама и братѣ Саипъ-Гирея: они непрестанно хотѣли богатыхъ даровъ (^[301]).

Къ счастію, Казань усмирилась на время. Юный Сафа-Гирей, ненавистникъ Россіи, исполняя желаніе народа, требовалъ рѣшительнаго мира отъ Великаго Князя, винился передъ нимъ, обѣщался быть его вѣрнымъ присяжникомъ. Г. 1529. Посолъ Московскій, Андрей Пильемовъ, взялъ съ Царя, Вельможъ и гражданъ клятвенную въ томъ грамоту; а Василій отправилъ къ нимъ свою съ Княземъ Иваномъ Палецкимъ. Но сей знатный чиновникъ узналъ въ Нижнемъ Новѣгородѣ, что Сафа-Гирей перемѣнилъ мысли, умѣлъ злобными внушеніями возбудить Казанцевъ противъ Россіи, согласилъ ихъ предложить ей новыя условія мира, и даже съ грубостію обезчестилъ Посла Великокняжескаго. Палецкій возвратился въ Москву, и Государь прибѣгнулъ къ оружію.

Г. 1530. Страшное многочисленностію войско въ судахъ и берегомъ выступило весною изъ Нижняго къ Казани подъ начальствомъ

Г. 1530. Рать на Казань. Князей Ивана Ѳедоровича Бѣльскаго, Михаила Глинскаго, Горбатаго, Кубенскаго, Оболенскихъ и другихъ. Сафа-Гирей, одушевленный злобою, сдѣлалъ все, что могъ для сильной обороны: призвалъ свирѣпыхъ, дикихъ Черемисовъ и 30, 000 Ногаевъ изъ Улусовъ тестя его Мамая; укрѣпилъ предмѣстія острогомъ съ глубокими рвами, отъ Булака Арскимъ полемъ до Казанки; примкнувъ новую стѣну съ двухъ сторонъ къ городу, осыпалъ ее землею и каменьемъ. 10 Іюля. Конные полки Московскіе, отразивъ пять или шесть нападеній смѣлаго непріятеля, соединились съ пѣхотою, которая вышла изъ судовъ на луговой сторонѣ Волги. Начались ежедневныя, кровопролитныя битвы. Казанцы, ободряемые Царемъ, не боялись смерти; но, изъявляя удивительную храбрость днемъ, не умѣли быть осторожными ночью: прекращая битву, обыкновенно пировали и спали глубокимъ сномъ до утра. Молодые воины полку Князя Оболенскаго, смотря издали при ясномъ свѣтѣ луны на острогъ, видѣли тамъ одну спящую стражу; вздумали отличить себя великимъ дѣломъ: тихо подползли къ стѣнѣ, натерли дерево смолою, сѣрою; зажгли и спѣшили извѣстить о томъ нашихъ Воеводъ. 16 Іюля. Въ одно время запылалъ острогъ, и Россіяне при звукѣ трубъ воинскихъ, съ грознымъ воплемъ, устремились на приступъ, конные и пѣшіе, одѣтые и полунагіе; сквозь дымъ и пламя ворвались въ укрѣпленіе; рѣзали, давили изумленныхъ Татаръ; взяли предмѣстіе; опустошили все огнемъ и мечемъ; кромѣ сгорѣвшихъ, убили, какъ пишутъ, 60, 000 воиновъ и гражданъ, а въ числѣ ихъ и славнаго богатыря Казанскаго, Аталыка, ужаснаго видомъ и силою руки, омоченной кровію многихъ Россіянъ (^[302]). Сафа-Гирей ушелъ въ городокъ Арскій: за нимъ гнался Князь Иванъ Телепневъ-Оболенскій съ легкимъ отрядомъ; а другіе Воеводы стояли на мѣстѣ, и такъ оплошно, что толпы Черемисскія взяли нашъ обозъ, семьдесятъ пушекъ, запасъ ядеръ и пороху, убивъ Князя Ѳедора Оболенскаго-Лопату, Дорогобужскаго и многихъ чиновниковъ. Тогда Россіяне приступили къ городу и могли бы овладѣть крѣпостію, гдѣ не было ни 12, 000 воиновъ; но Бѣльскій, уже и прежде подозрѣваемый въ тайномъ лихоимствѣ (^[303]), согласился на миръ: принявъ, какъ пишутъ, серебро отъ жителей, съ клятвою,

Г. 1530. что они немедленно отправятъ Пословъ къ Василію и не будутъ избирать себѣ Царей безъ его воли, сей главный Воевода отступилъ, къ досадѣ всѣхъ товарищей; хвалился именемъ великодушнаго побѣдителя и спѣшилъ въ Москву, ожидая новыхъ милостей отъ Государя; своего дяди по матери (^[304]). Одинъ Лѣтописецъ увѣряетъ, что Василій, съ лицемъ грознымъ встрѣтивъ племянника, объявилъ ему смерть и только изъ уваженія къ ревностному ходатайству Митрополита смягчилъ сей приговоръ: окованный цѣпями, Бѣльскій сидѣлъ нѣсколько времени въ темницѣ, въ наказаніе за кровь, которую надлежало еще пролить для необходимаго покоренія Казани, два раза упущенной имъ изъ нашихъ рукъ. Но сего извѣстія нѣтъ въ др<у>гихъ Лѣтописцахъ, и Бѣльскій чрезъ три года снова начальствовалъ въ ратяхъ (^[305]).

Послы Казанскіе, знатные Князья Тагай, Тевекелъ, Ибрагимъ, пріѣхали и смиренно молили Государя, чтобы онъ простилъ народъ и Царя; увѣряли, что опытъ снялъ завѣсу съ ихъ глазъ, и что они видятъ необходимость повиноваться Россіи. Надлежало вѣрить или воевать: Государь хотѣлъ отдохновенія, ибо не могъ бы безъ чрезвычайнаго усилія, тяжкаго для земли, снарядить новую рать. Согласные на всѣ условія, Послы остались въ Москвѣ; а Великій Князь отправилъ съ гонцемъ клятвенныя грамоты къ Царю и народу Казанскому для утвержденія, требуя, чтобы всѣ наши плѣнники были освобождены и всѣ огнестрѣльныя орудія, взятыя у насъ Черемисами, присланы въ Россію. Сей гонецъ не возвратился: Сафа-Гирей, задержавъ его, писалъ къ Государю, что не можетъ исполнить договора, ни присягнуть, пока чиновники Казанскіе не выѣдутъ изъ Москвы; пока Великій Князь самъ не возвратитъ ему плѣнниковъ и пушекъ, взятыхъ Бѣльскимъ, и пока, вмѣсто гонца, кто нибудь изъ знатнѣйшихъ Вельможъ Россійскихъ не пріѣдетъ въ Казань для размѣна клятвенныхъ грамотъ. Бояре наши съ укоризною объявили о томъ Посламъ Казанскимъ. Князь Тагай отвѣтствовалъ: «Слышали и знаемъ; но мы не лжецы и не клятвопреступники. Да исполнится воля Божія и Великаго Князя! Хотимъ служить ему усердно. Земля наша опустѣла; мужи знатные погибли или онѣмѣли въ ужасѣ. Сафа-Гирей дѣлаетъ

Г. 1530. что хочетъ, съ своими Крымцами и Ногаями; распуская слухъ, что полки Московскіе идутъ на Казань, мутитъ умами, не держитъ слова и насъ вводитъ въ стыдъ. Не будетъ такъ: мы еще живы, имѣемъ друзей и силу. Изгонимъ Сафа-Гирея! Да изберетъ Государь достойнѣйшаго для насъ Властителя! «На сіе Бояре именемъ Великаго Князя сказали, что для Россіи все одно, кто ни царствуетъ въ Казани, Сафа-Гирей или другой, если будетъ только намъ послушенъ и вѣренъ въ клятвахъ. Тагай продолжалъ: «Напоминаемъ о невинномъ Шигъ-Алеѣ; онъ былъ жертвою злодѣевъ: да возвратится на престолъ, вѣрно служить Великому Князю и любить народъ! Пусть ѣдетъ съ нами въ городъ Василь: оттуда напишемъ къ Казанцамъ, къ Горнымъ и Луговымъ Черемисамъ, къ Князьямъ Арскимъ, о милости Государя, и скажемъ: Царемъ мы умерли, а Великимъ Княземъ ожили; не хотимъ того, кто насъ не хочетъ. Казанскіе плѣнники, тоскующіе въ неволѣ, имѣютъ отцевъ, братьевъ и друзей: всѣ къ намъ пристанутъ, и будетъ миръ вѣчный.» Г. 1530—1531. Василій совѣтовался съ Боярами; наконецъ отпустили Пословъ Казанскихъ съ Алеемъ въ Нижній Новгородъ, и Князь Тагай сдержалъ слово: написалъ къ согражданамъ о гибельномъ для нихъ упрямствѣ Царя, возмутилъ народъ, свергнулъ Сафа-Гирея, который въ порывѣ злобы хотѣлъ было умертвить всѣхъ задержанныхъ въ Казани Россіянъ; но граждане и Вельможи объявили ему, чтобы онъ немедленно удалился. Жену его отправили въ Мамаевы Улусы и побили многихъ Ногаевъ, Вельможъ Крымскихъ, любимцевъ Сафа-Гиреевыхъ. Въ семъ благопріятномъ для насъ происшествіи не мало участвовала Казанская Царевна Горшадна, сестра Магметъ-Аминева. Сеитъ, Уланы, Князья, Мурзы извѣстили Василія объ изгнаніи Сафа-Гирея, и согласные быть подданными Россіи, молили, чтобы вмѣсто Шигъ-Алея, коего мести они страшатся, Великій Князь пожаловалъ имъ въ Цари меньшаго пятнадцатилѣтняго брата его, Еналея, владѣвшаго у насъ городкомъ Мещерскимъ. Новый Царь въ Казани. Ихъ желаніе исполнилось: Еналей со многочисленною дружиною былъ отправленъ въ Казань и возведенъ на престолъ Окольничимъ Морозовымъ, къ удовольствію мятежныхъ сановниковъ и легкомысленнаго народа. Всѣ отъ Царевны и

Г. 1530—1531. Сеита до послѣдняго гражданина, съ видомъ искренняго усердія, присягнули намъ въ подданствѣ, славя милость Государеву и любезныя свойства юнаго Царя, коему чрезъ нѣсколько лѣтъ надлежало быть жертвою ихъ неистовства! Но Василій не дожилъ до сей новой измѣны. Прошло три года въ мирѣ. Въ доказательство своего добраго расположенія къ Казанцамъ, Великій Князь уступилъ имъ всѣ бывшія у нихъ въ рукахъ Московскія пищали, чтобы они въ случаѣ непріятельскаго нападенія имѣли способъ обороняться, и дозволилъ Еналею жениться на дочери сильнаго Ногайскаго Мурзы Юсуфа, который могъ примирить его съ сею безпокойною Ордою. Важнѣйшія дѣла Казанскія, не только политическія, но и земскія, рѣшились въ Москвѣ, Государевымъ словомъ (^[306]). — Заточеніе Шигъ-Алея. Между тѣмъ Шигъ-Алей, награжденный Коширою и Серпуховымъ, завидовалъ брату, и желая преклонить къ себѣ Казанцевъ, тайно сносился съ ними, съ Астраханью, съ Ногаями: происки его обнаружились, и злосчастный Алей, нѣкогда вѣрный слуга Россіи, былъ какъ преступникъ заточенъ съ женою на Бѣлоозеро (^[307]).

Въ сіе время Василій, благоразуміемъ заслуживая счастіе въ дѣяніяхъ государственныхъ, сдѣлался и счастливымъ отцемъ семейства. Болѣе трехъ лѣтъ Елена, вопреки желанію супруга и народа, не имѣла дѣтей. Она ѣздила съ Великимъ Княземъ въ Переславль, Ростовъ, Ярославль, Вологду, на Бѣлоозеро; ходила пѣшкомъ въ святыя Обители и пустыни, раздавала богатую милостыню, со слезами молилась о чадородіи, и безъ услышанія. Добрые жалѣли о томъ: нѣкоторые, осуждая бракъ Василіевъ какъ беззаконный, съ тайнымъ удовольствіемъ предсказывали, что Богъ никогда не благословитъ онаго плодомъ вожделѣннымъ. Наконецъ Елена оказалась беременною. Какой-то юродивый мужъ, именемъ Домитіанъ, объявилъ ей, что она будетъ матерію Тита, широкаго ума (^[308]), и — въ 1530 году, Августа 25, въ 7 часу ночи — дѣйствительно родился сынъ, Іоаннъ, столь славный добромъ и зломъ въ нашей Исторіи! Рожденіе Царя Іоанна Василіевича. Пишутъ, что въ самую ту минуту земля и небо потряслися отъ неслыханныхъ громовыхъ ударовъ, которые слѣдовали одинъ за другимъ съ ужасною, непрерывною молніею (^[309]). Вѣроятно, что гадатели Двора Великокняжескаго

Г. 1530—1531. умѣли растолковать сей случай въ пользу новорожденнаго: не только отецъ, но и вся Москва, вся Россія, по словамъ Лѣтописца, были въ восторгѣ. Чрезъ десять дней Великій Князь отвезъ младенца въ Троицкую Лавру, гдѣ Игуменъ Іоасафъ Скрыпицынъ вмѣстѣ съ благочестивѣйшими Иноками, столѣтнимъ Кассіаномъ Косымъ, Іосифова Волоколамскаго монастыря, и Св. Даніиломъ Переславскимъ окрестили его. Обливаясь слезами умиленія, родитель взялъ изъ ихъ рукъ своего дражайшаго первенца и положилъ на раку Св. Сергія, моля Угодника, да будетъ ему наставникомъ и защитникомъ въ опасностяхъ жизни. Василій не зналъ, какъ изъявить благодарность Небу: сыпалъ золото въ казны церковныя и на бѣдныхъ: велѣлъ отворить всѣ темницы, и снялъ опалу со многихъ знатныхъ людей, бывшихъ у него подъ гнѣвомъ: съ Князя Ѳедора Мстиславскаго, женатаго на племянницѣ Государевой и ясно уличеннаго въ намѣреніи бѣжать къ Польскому Королю; съ Князей Щенятева, Суздальскаго Горбатаго, Плещеева, Морозова, Лятцкаго, Шигоны и другихъ, подозрѣваемыхъ въ недоброжелательствѣ къ Еленѣ (^[310]). Съ утра до вечера дворецъ наполнялся усердными поздравителями, не только Московскими, но и самыхъ отдаленныхъ городовъ жителями, которые хотѣли единственно взглянуть на счастливаго Государя и сказать ему: «мы счастливы вмѣстѣ съ тобою!» Пустынники, отшельники приходили благословить державнаго младенца въ пеленахъ, и были угощаемы за трапезою Великокняжескою. Въ знакъ признательности къ Угодникамъ Божіимъ, защитникамъ Москвы, Святымъ Митрополитамъ Петру и Алексію, Великій Князь заказалъ сдѣлать для ихъ мощей богатыя раки: для перваго золотую (^[311]), для втораго серебряную. Однимъ словомъ, никто живѣе Василія не чувствовалъ радости быть отцомъ, тѣмъ болѣе, что онъ — вѣроятно, тревожимый совѣстію за разводъ съ несчастною, первою супругою — могъ видѣть въ семъ благословенномъ плодѣ втораго брака какъ бы знакъ Небеснаго умилостивленія. — Елена чрезъ годъ и нѣсколько мѣсяцевъ родила еще сына Георгія (^[312]). Тогда Государь женилъ меньшаго брата своего, Андрея, на Княжнѣ Хованской, Евфросиніи (^[313]). Братья Симеонъ и Димитрій Іоанновичи скончались безбрачными: первый въ

1518, а вторый въ 1521 году. Василій, кажется, не дозволялъ имъ жениться, пока не имѣлъ дѣтей, чтобы отнять у нихъ всякую мысль о наслѣдованіи престола.

Г. 1532—1533. Посольства Молдавскія. Упомянемъ о разныхъ Посольствахъ сего времени. Не увѣренный ни въ союзѣ Тавриды, ни въ мирномъ расположеніи Литвы, Великій Князь тѣмъ благосклоннѣе отвѣтствовалъ на дружественныя предложенія Молдавскаго Воеводы, Петра, который (въ 1533 году) писалъ къ нему, чтобы онъ, будучи въ перемиріи съ Королемъ Сигизмундомъ и въ дружбѣ съ Султаномъ, берегъ его отъ перваго или убѣдилъ Солимана защитить оружіемъ Молдавію отъ нападенія Поляковъ. Великій Князь отправлялъ не только гонцовъ, но и важныхъ чиновниковъ къ сему Воеводѣ, мужественному, еще опасному для Польши, Литвы и Тавриды сосѣду (^[314]).

Астраханскія. Новый Царь Астраханскій, Касымъ, также предлагалъ тѣсный союзъ Великому Князю; но едва Посолъ его успѣлъ доѣхать до Москвы, Черкесы, взявъ Астрахань, убили Царя и съ богатою добычею удалились въ горы. Мѣсто Касымово заступилъ Акубекъ, но также не на-долго: въ 1534 году уже другой Царь Астраханскій, Абдылъ-Рахманъ, далъ на себя клятвенную грамоту Василію въ истинномъ къ нему дружествѣ (^[315]). — Ногайское. Послы Ногайскіе тогда же находились въ Москвѣ единственно для исходатайствованія купцамъ своимъ дозволенія продавать лошадей въ Россіи (^[316]).

Индѣйское. Но любопытнѣйшимъ Посольствомъ было Индѣйское, отъ Хана Бабура, одного изъ Тамерлановыхъ потомковъ, знаменитаго основателя Имперіи Великихъ Моголовъ, о коемъ мы упоминали и который, будучи изгнанъ изъ Хоросана, бѣжалъ въ Индостанъ, гдѣ мужествомъ и счастіемъ утвердилъ свое господство надъ прекраснѣйшими землями въ мірѣ. Обитавъ нѣкогда на берегахъ Каспійскаго моря, Бабуръ имѣлъ свѣдѣніе о Россіи: желалъ, не смотря на отдаленіе, быть въ дружелюбной связи съ ея Монархомъ, и писалъ къ нему о томъ съ своимъ чиновникомъ, Хозею Уссеиномъ, предлагая, чтобы Послы и купцы свободно ѣздили изъ Индіи въ Москву, а изъ Москвы въ Индію. Великій Князь принялъ Уссеина милостиво; отвѣтствовалъ Бабуру, что радъ видѣть его подданныхъ въ Россіи и не мѣшаетъ

Г. 1532—1533. своимъ ѣздить въ Индію, но — какъ сказано въ лѣтописи — не приказывалъ къ нему о братствѣ: ибо не зналъ, что онъ, Самодержецъ или только урядникъ Индѣйскаго Царства (^[317])?

Послѣ войны Казанской Россія наслаждалась спокойствіемъ. Были только слухи о непріятельскихъ замыслахъ Крымцевъ. Сафа-Гирей, изгнанный изъ Казани, дышалъ ненавистію, злобою, и всячески убѣждалъ Хана, дядю своего, ко впаденію въ Московскіе предѣлы. Г. 1533. Набегъ Крымцевъ. Наконецъ — когда Великій Князь по своему обыкновенію готовился ѣхать съ Дворомъ на любимую охоту въ Волокъ Ламскій, чтобы провести тамъ всю осень — узнали въ Москвѣ (14 Августа), что войско Ханское идетъ къ Рязани. Самъ Царевичь Исламъ, тогдашній Калга, увѣдомилъ о семъ Великаго Князя, слагая всю вину на Сафа-Гирея, однакожь шелъ вмѣстѣ съ нимъ, будто бы склоняя его къ миру. Увеличенные разсказы о силѣ непріятеля испугали Дворъ, такъ, что Государь, немедленно пославъ Воеводъ къ берегамъ Оки и въ слѣдъ за ними самъ 15 Августа выѣхавъ въ Коломну, велѣлъ Боярамъ Московскимъ изготовиться къ осадѣ, а жителямъ съ ихъ имѣніемъ перевозиться въ Кремль (^[318]). На пути встрѣтились ему гонцы изъ Рязани отъ Намѣстника, Князя Андрея Ростовскаго, съ вѣстію, что Исламъ и Сафа-Гирей выжгли посады Рязанскіе, но что городъ будетъ крѣпкимъ щитомъ Москвы, если разбойники захотятъ осаждать его. Василій въ тотъ же часъ отрядилъ легкую конницу за Оку добывать языковъ. Смѣлый Воевода, Князь Димитрій Палецкій, нашелъ толпы хищниковъ близъ Зарайска; разбилъ ихъ и взялъ многихъ плѣнниковъ. Другой Воевода, Князь Оболенскій-Телепневъ-Овчина, съ Московскими Дворянами гналъ и потопилъ стражу непріятельскую въ Осетрѣ, но въ горячности наскакавъ на главную силу Царевичей, спасся только необычайнымъ мужествомъ. Ожидая за ними Великаго Князя со всѣми полками, Татары ушли въ степи. Война кончилась въ пять дней; но мы не могли отбить своихъ плѣнниковъ, уведенныхъ непріятелемъ въ Улусы. Многолюдныя села Рязанскія снова опустѣли, и Ханъ Саипъ-Гирей хвалился, что Россія лишилась тогда не менѣе ста тысячь людей (^[319]). «Царевичи» — писалъ онъ къ Василію — «сдѣлали по своему, а не по моему; я велѣлъ имъ воевать Литву:

Г. 1533. они воевали Россію. Но упрекай себя. Князья говорятъ мнѣ: что даетъ намъ дружба съ Москвою? по соболю въ годъ. А рать? тысячи. Я не умѣлъ ничего отвѣтствовать имъ. Избирай любое: хочешь ли мира и союза? да будутъ дары твои по крайней мѣрѣ въ цѣну трехъ или четырехъ сотъ плѣнниковъ». Онъ требовалъ отъ Великаго Князя денегъ, ловчихъ птицъ, хлѣбника и повара. Калга Исламъ увѣрялъ Василія, какъ названаго отца, въ непремѣнномъ дружествѣ; а Сафа-Гирей писалъ къ нему съ такими угрозами: «Я былъ нѣкогда тебѣ сыномъ; но ты не захотѣлъ моей любви — и сколько бѣдствій пало на твою голову? Видишь землю свою въ пеплѣ и въ разореніи. Еще снова можешь сдѣлаться намъ другомъ, или не престанемъ воевать, пока здравствуютъ дяди мои, Царь и Калга; гдѣ узнаю врага твоего, соединюсь съ нимъ на тебя, и довершу месть ужасную. Вѣдай!» Сіи грамоты были отданы чиновникамъ Великокняжескимъ Декабря 1: Государь уже находился при послѣднемъ издыханіи.

Болѣзнь и кончина Великаго Князя. Лѣтописцы говорятъ, что странное небесное знаменіе еще 24 Августа предвѣстіло смерть Василіеву; что въ первомъ часу дня кругъ солнца казался вверху будто бы срѣзаннымъ; что оно мало по малу темнѣло среди яснаго неба, и что многіе люди, смотря на то съ ужасомъ, ожидали какой нибудь великой государственной перемѣны (^[320]). Василій имѣлъ 54 года отъ рожденія; бодрствовалъ духомъ и тѣломъ; не чувствовалъ дотолѣ никакихъ припадковъ старости; не зналъ болѣзней; любилъ всегда дѣятельность и движеніе. Радуясь изгнанію непріятеля, онъ съ супругою и дѣтьми праздновалъ 25 Сентября, день Св. Сергія, въ Троицкой Лаврѣ; поѣхалъ на охоту въ Волокъ Ламскій, и въ своемъ селѣ Озерецкомъ занемогъ такимъ недугомъ, который сперва нимало не казался опаснымъ. На сгибѣ лѣваго стегна явилась болячка съ булавочную головку, безъ верха и гноя, но мучительная. Великій Князь съ нуждою доѣхалъ до Волока (^[321]); однакожь былъ на пиру у Дворецкаго, Ивана Юрьевича Шигоны, а на другой день ходилъ въ мыльню и обѣдалъ съ Боярами. Время стояло прекрасное для охоты: Государь выѣхалъ съ собаками; но отъ сильной боли возвратился съ поля, въ село Колпь, и легъ въ постелю. Немедленно призвали

Г. 1533. Михаила Глинскаго и двухъ Нѣмецкихъ Медиковъ, Николая Люева и Ѳеофила. Лекарства употреблялись Русскія: мука съ медомъ, печеный лукъ, масть, горшки и сѣменники. Сдѣлалось воспаленіе: гной шелъ цѣлыми тазами изъ чирья. Боярскіе дѣти перенесли Государя въ Волокъ Ламскій. Онъ пересталъ ѣсть; чувствовалъ тягость въ груди, и скрывая опасность не отъ себя, но единственно отъ другихъ, послалъ Стряпчаго Мансурова съ Дьякомъ Путятинымъ въ Москву за духовными грамотами своего отца и дѣда, не велѣвъ имъ сказывать того ни Великой Княгинѣ, ни Митрополиту, ни Боярамъ. Съ нимъ находились въ Волокѣ, кромѣ брата, Андрея Іоанновича, и Глинскаго, Князья Бѣльскій, Шуйскій, Кубенскій: никто изъ нихъ не зналъ сей печальной тайны, кромѣ Дворецкаго Шигоны. Другой братъ Василіевъ, Юрій Іоанновичь, спѣшилъ къ нему изъ Дмитрова: Великій Князь отпустилъ его съ утѣшеніемъ, что надѣется скоро выздоровѣть; приказалъ везти себя въ Москву, шагомъ, въ саняхъ, на постелѣ; заѣхалъ въ Іосифову Обитель, лежалъ въ церкви на одрѣ, и когда Діаконъ читалъ молитву о здравіи Государя, всѣ упали на колѣна и рыдали: Игуменъ, Бояре, народъ. 21 Ноября. Василій желалъ въѣхать въ Москву скрытно, чтобы иноземные Послы, тамъ бывшіе, не видали его въ слабости, въ изнеможеніи; остановился въ Воробьевѣ, принялъ Митрополита, Епископовъ, Бояръ, воинскихъ чиновниковъ, и только одинъ показывалъ твердость: духовные и міряне, знатные и простые граждане обливались слезами. Навели мостъ на рѣкѣ, просѣкая тонкій ледъ. Едва сани Государевы взъѣхали, сей мостъ обломился: лошади упали въ воду; но Боярскіе Дѣти, обрѣзавъ гужи, удержали сани на рукахъ. Великій Князь запретилъ наказывать строителей. Внесенный въ Кремлевскія постельныя хоромы, онъ созвалъ Бояръ, Князей Ивана и Василія Шуйскихъ, Михайла Юрьевича Захарьина, Михайла Семеновича Воронцова, Тучкова, Глинскаго, Казначея Головина, Дворецкаго Шигону, и велѣлъ при нихъ Дьякамъ своимъ писать новую духовную грамоту, уничтоживъ прежнюю, сочиненную имъ во время Митрополита Варлаама (^[322]); объявилъ трехлѣтняго сына, Іоанна, наслѣдникомъ Государства, подъ опекою матери и Бояръ до пятнадцати

Г. 1533. лѣтъ его возраста; назначилъ Удѣлъ меньшему сыну; устроилъ Державу и Церковь; не забылъ ничего, какъ сказано въ лѣтописяхъ: но, къ сожалѣнію, сія важная хартія утратилась, и мы не знаемъ ея любопытныхъ подробностей.

Желая утвердить душу свою въ сіи торжественныя минуты, Государь тайно причастился. Бывъ дотолѣ на одрѣ недвижимъ, онъ съ легкою помощію Боярина Захарьина всталъ, принялъ Святые Дары съ вѣрою, любовію и слезами умиленія; легъ снова и хотѣлъ видѣть Митрополита, братьевъ, всѣхъ Бояръ, которые, узнавъ о недугѣ его, съѣхались изъ деревень въ столицу; сказалъ имъ, что поручаетъ юнаго Іоанна Богу, Дѣвѣ Маріи, Святымъ Угодникамъ и Митрополиту; что дастъ ему Государство, наслѣдіе великаго отца своего; что надѣется на совѣсть и честь братьевъ, Юрія и Андрея; что они, исполняя крестные обѣты, должны служить племяннику усердно въ дѣлахъ земскихъ и ратныхъ, да будетъ тишина въ Московской Державѣ, и да высится рука Христіанъ надъ невѣрными. Отпустивъ Митрополита и братьевъ, такъ говорилъ Боярамъ: «Вѣдаете, что Державство наше идетъ отъ Великаго Князя Кіевскаго, Святаго Владиміра; что мы природные вамъ Государи, а вы наши извѣчные Бояре. Служите сыну моему, какъ мнѣ служили: блюдите крѣпко, да царствуетъ надъ землею; да будетъ въ ней правда! Не оставьте моихъ племянниковъ, Князей Бѣльскихъ; не оставьте Михаила Глинскаго: онъ мнѣ ближній по Великой Княгинѣ. Стойте всѣ за-едино какъ братья, ревностные ко благу отечества! А вы, любезные племянники, усердствуйте вашему юному Государю въ правленіи и въ войнахъ; а ты, Князь Михаилъ, за моего сына Іоанна и за жену мою Елену долженъ охотно пролить всю кровь свою и датъ тѣло свое на раздробленіе!»

Василій изнемогалъ болѣе и болѣе. Выславъ всѣхъ, кромѣ Глинскаго, Захарьина, ближнихъ Дѣтей Боярскихъ и двухъ врачей Люева и Ѳеофила, онъ требовалъ, чтобы ему впустили въ рану чего нибудь крѣпкаго; ибо она гнила и смердѣла. Захарьинъ утѣшалъ его вѣроятностію скораго выздоровленія. Великій Князь сказалъ Нѣмцу Люеву: «Другъ и братъ! ты добровольно пришелъ ко мнѣ изъ земли своей, и видѣлъ

Г. 1533. какъ я любилъ тебя и жаловалъ: можешь ли исцѣлить меня?» Люевъ отвѣтствовалъ: «Государь! слышавъ о твоей милости и ласкѣ къ добрымъ иноземцамъ, я оставилъ отца и мать, чтобы служить тебѣ; благодѣяній твоихъ не могу исчислить; но, Государь! не умѣю воскрешать мертвыхъ: я не Богъ!» Тутъ Великій Князь обратился къ Дѣтямъ Боярскимъ и молвилъ съ улыбкою: «Друзья! слышите, что я уже не вашъ!» Они горько заплакали; не хотѣли растрогать его, вышли вонъ и пали на землю какъ мертвые. Онъ забылся на нѣсколько минутъ; открылъ глаза и громко произнесъ: «да исполнится воля Божія! буди имя Господне благословенно отнынѣ и до вѣка!»

Сіе было 3 Декабря. Игуменъ Троицкій, Іоасафъ, тихо приближился къ одру болящаго. Василій сказалъ ему: «Отче! молись за Государство, за моего сына и за бѣдную мать его! У васъ я крестилъ Іоанна, отдалъ Угоднику Сергію, клалъ на гробъ Святаго, поручилъ вамъ особенно: молитесь о младенцѣ Государѣ!» Онъ не велѣлъ Іоасафу выѣзжать изъ Москвы, и пользуясь слабыми остатками жизни, еще призвалъ Думныхъ Бояръ: Шуйскихъ, Воронцова, Тучкова, Глинскаго, Шигону, Головина и Дьяковъ; бесѣдовалъ съ ними отъ третьяго до седьмаго часа, о новомъ правленіи, о сношеніяхъ Бояръ съ Великою Княгинею Еленою во всѣхъ важныхъ дѣлахъ, изъявляя удивительную твердость, хладнокровіе и заботливость о судьбѣ оставляемой имъ Державы. Пришли братья и неотступно молили его, чтобы онъ подкрѣпилъ свои силы пищею; но Василій не могъ ѣсть и сказалъ (^[323]): «смерть предо мною; желаю благословить сына, видѣть жену, проститься съ нею... Нѣтъ! боюсь ея горести; видъ мой устрашитъ младенца.» Братья и Бояре настояли, чтобы онъ призвалъ Елену. Князь Андрей Іоанновичь и Михаилъ Глинскій пошли за нею. Государь возложилъ на себя крестъ Св. Петра Митрополита и хотѣлъ прежде видѣть сына. Братъ Еленинъ, Князь Иванъ Глинскій, принесъ его на рукахъ. Держа крестъ, Василій сказалъ младенцу: «Буди на тебѣ милость Божія и на дѣтяхъ твоихъ! Какъ Св. Петръ благословилъ симъ крестомъ нашего прародителя, Великаго Князя Іоанна Даніиловича, такъ имъ благословляю тебя, моего сына» (^[324]). Онъ просилъ надзирательницу, Боярыню

Г. 1533. Агриппину (^[325]), чтобы она неусыпно берегла своего Державнаго питомца, и слыша голосъ супруги, велѣлъ унести Іоанна. Князь Андрей и Боярыня Челяднина (^[326]) вели Елену подъ руки: она страшно вопила и билась объ землю въ отчаяніи. Великій Князь утѣшалъ ее, говоря: «мнѣ лучше; не чувствую никакой боли» — и съ нѣжностію молилъ успокоиться. Елена наконецъ ободрилась и спросила: «кому же поручаешь бѣдную супругу и дѣтей?» Василій отвѣчалъ: «Іоаннъ будетъ Государемъ; а тебѣ, слѣдуя обыкновенію нашихъ отцевъ, я назначилъ въ духовной своей грамотѣ особенное достояніе.» Исполняя желаніе супруги, онъ велѣлъ принести и меньшаго сына, Юрія; также благословилъ его крестомъ, и сказалъ, что онъ не забытъ въ духовной (^[327]). — Умилительное прощаніе съ Еленою раздирало сердца жалостію: всѣ плакали и стенали. Она не хотѣла удалиться: Василій приказалъ вывести ее, и заплативъ послѣднюю дань міру, Государству и чувствительности, уже думалъ только о Богѣ.

Еще находясь въ Волокѣ, онъ говорилъ Духовнику своему, Протоіерею Алексію, и любимому старцу Мисаилу: «не предайте меня землѣ въ бѣлой одеждѣ! не останусь въ мірѣ, если и выздоровлю.» Отпустивъ Елену, Государь велѣлъ Мисаилу принести монашескую ризу, и спросилъ Игумена Кирилловской Обители, въ которой онъ издавна желалъ быть постриженнымъ; но сего Игумена не было въ Москвѣ. Послали за Іоасафомъ Троицкимъ, за образами Владимірской Богоматери и Св. Николая Гостунскаго. Духовникъ Алексій пришелъ съ Запасными Дарами, чтобы дать ихъ Василію въ самую минуту кончины (^[328]). «Будь передо мною, » сказалъ Великій Князь: «смотри и не пропусти сего мгновенія.» Подлѣ Духовника стоялъ Стряпчій Государевъ, Ѳеодоръ Кучецкой, бывшій свидѣтелемъ Іоанновой смерти. Читали Канонъ на исходъ души. Василій лежалъ въ усыпленіи; потомъ, кликнувъ ближняго Боярина, Михаила Воронцова, обнялъ его съ горячностію; сказалъ брату Юрію: «помнишь ли преставленіе нашего родителя? я такъ же умираю» — и требовалъ немедленнаго постриженія, одобряемаго Митрополитомъ и нѣкоторыми Боярами; но Князь Андрей Іоанновичь, Воронцовъ

Г. 1533. и Шигона говорили, что Св. Владиміръ не хотѣлъ быть Монахомъ и названъ Равноапостольнымъ; что Герой Донскій также скончался міряниномъ, но своими добродѣтелями безъ сомнѣнія заслужилъ Царствіе Небесное. Шумѣли, спорили, а Василій крестился и читалъ молитвы; уже языкъ его тупѣлъ, взоръ меркнулъ, рука упала: онъ смотрѣлъ на образъ Богоматери и цѣловалъ простыню, съ явнымъ нетерпѣніемъ ожидая священнаго обряда. Митрополитъ Даніилъ взялъ черную ризу и подалъ Игумену Іоасафу: Князь Андрей и Воронцовъ хотѣли вырвать ее. Тогда Митрополитъ съ гнѣвомъ произнесъ ужасныя слова: «Не благословляю васъ ни въ сей вѣкъ, ни въ будущій! Никто не отниметъ у меня души его. Добръ сосудъ сребряный, но лучше позлащенный!» Василій отходилъ. Спѣшили кончить обрядъ. Митрополитъ, надѣвъ епитрахиль на Игумена Іоасафа, самъ постригъ Великаго Князя, переименованнаго Варлаамомъ. Въ торопяхъ забыли мантію для новаго Инока: Келарь Троицкій, Серапіонъ, далъ свою. Евангеліе и Схима Ангельская лежали на груди умирающаго. Нѣсколько минутъ продолжалось безмолвіе: Шигона, стоя подлѣ одра, первый воскликнулъ (^[329]): «Государь скончался!» и всѣ зарыдали. — Пишутъ что лице Василіево сдѣлалось вдругъ свѣтло; что, вмѣсто бывшаго несноснаго запаха отъ его раны, комната наполнилась благоуханіемъ. Митрополитъ омылъ тѣло и вытеръ хлопчатою бумагою.

Была полночь. Никто не спалъ въ Москвѣ. Съ ужасомъ ждали вѣсти: народъ толпился въ улицахъ. Плачь и вой раздался отъ дворца до Красной площади. Напрасно Бояре, сами заливаясь слезами, удерживали другихъ отъ громкаго стенанія, представляя, что Великая Княгиня еще не знаетъ о кончинѣ супруга. Митрополитъ, облачивъ умершаго въ полное Монашеское одѣяніе, вывелъ его братьевъ въ переднюю горницу и взялъ съ нихъ клятву быть вѣрными слугами Іоанна и матери его (^[330]), не мыслить о Великомъ Княженіи, не измѣнять ни дѣломъ, ни словомъ. Обязавъ такою же присягою и всѣхъ Вельможъ, чиновниковъ, Дѣтей Боярскихъ, онъ пошелъ съ знатнѣйшими людьми къ Еленѣ, которая, видя ихъ, упала въ обморокъ и два часа не открывала глазъ.

Г. 1533. Бояре безмолвствовали: говорилъ одинъ Митрополитъ именемъ Вѣры, утѣшая со слезами (^[331]).

Между тѣмъ ударили въ большой колоколъ: тѣло положили на одръ, принесенный изъ Чудова Монастыря, и растворили двери: народъ съ воплемъ устремился лобызать хладныя руки мертваго. Любимые пѣвчіе Василіевы хоромъ пѣли: Святый Боже! Ихъ никто не слыхалъ. Иноки Іосифова и Троицкаго монастыря несли тѣло въ церковь Св. Михаила. Елена не могла итти. Дѣти Боярскіе взяли ее на руки. Всѣ Бояре окружали гробъ: Князья Василій Шуйскій, Михаилъ Глинскій, Иванъ Телепневъ-Оболенскій и Воронцовъ шли за Еленою, вмѣстѣ съ знатнѣйшими Боярынями. Погребеніе было великолѣпно и скорбь неописанная въ народѣ. «Дѣти хоронили своего отца, » по словамъ Лѣтописцевъ, которые съ чувствительностію называютъ Василія добрымъ, ласковымъ Государемъ (^[332]): имя скромное, но умилительное, и простота его ручается за его истину.

Характеръ Василіевъ. Василій стоитъ съ честію въ памятникахъ нашей Исторіи между двумя великими характерами, Іоаннами III и IV, и не затмѣвается ихъ сіяніемъ для глазъ наблюдателя; уступая имъ въ рѣдкихъ природныхъ дарованіяхъ — первому въ обширномъ, плодотворномъ умѣ государственномъ, второму въ силѣ душевной, въ особенной живости разума и воображенія, опасной безъ твердыхъ правилъ добродѣтели, — онъ шелъ путемъ, указаннымъ ему мудростію отца, не устранился, двигался впередъ шагами размѣренными благоразуміемъ, безъ порывовъ страсти, и приближился къ цѣли, къ величію Россіи, не оставивъ преемникамъ ни обязанности, ни славы исправлять его ошибки; былъ не Геніемъ, но добрымъ Правителемъ; любилъ Государство болѣе собственнаго великаго имени, и въ семъ отношеніи достоинъ истинной, вѣчной хвалы, которую не многіе Вѣнценосцы заслуживаютъ. Іоанны III творятъ, Іоанны IV прославляютъ и не рѣдко губятъ; Василіи сохраняютъ, утверждаютъ Державы, и даются тѣмъ народамъ, коихъ долговременное бытіе и цѣлость угодны Провидѣнію.

Василій имѣлъ наружность благородную, станъ величественный, лице миловидное (^[333]), взоръ проницательный, но не строгій; казался и былъ дѣйствительно

Г. 1533. болѣе мягкосердеченъ, нежели суровъ, по тогдашнему времени. Читая письма его къ Еленѣ, видимъ нѣжность супруга и отца, который, будучи въ разлукѣ съ женою и съ дѣтьми, непрестанно обращается къ нимъ въ мысляхъ, изъясняемыхъ простыми словами, но внушаемыми только чувствительнымъ сердцемъ (^[334]). Рожденный въ вѣкъ еще грубый и въ Самодержавіи новомъ, для коего строгость необходима, Василій по своему характеру искалъ средины между жестокостію ужасною и слабостію вредною: наказывалъ Вельможъ, и самыхъ ближнихъ, но часто и миловалъ, забывалъ вины. Умный Бояринъ Беклемишевъ заслужилъ его гнѣвъ: удаленный отъ Двора, жаловался на Великаго Князя съ нескромною досадою; находилъ въ немъ пороки и предсказывалъ несчастія для Государства. Беклемишева судили, уличили въ дерзости и казнили смертію на Москвѣ-рѣкѣ; а Дьяку Ѳедору Жареному отрѣзали языкъ за лживыя слова, оскорбительныя для Государевой чести (^[335]). Тогда не отличали словъ отъ дѣлъ, и думали, что Государь, какъ земный Богъ, можетъ наказывать людей и за самыя мысли, ему противныя! Опасались милосердія въ такихъ случаяхъ, гдѣ святая особа Вѣнценосца могла унизиться въ народномъ мнѣніи; боялись, чтобы вина отпускаемая не показалась народу виною малою. — Кромѣ двухъ несчастныхъ жертвъ Политики, юнаго Великаго Князя Димитрія и Шемякина, сынъ Героя, Даніила Холмскаго, Воевода и Бояринъ Князь Василій, супругъ Государевой сестры, Ѳеодосіи, въ 1508 году былъ сосланъ на Бѣлоозеро и въ темницѣ умеръ. Такую же участь имѣлъ и знатный Дьякъ, Долматовъ: назначенный въ Посольство къ Императору Максимиліану, онъ не хотѣлъ ѣхать, отговариваясь своею бѣдностію: велѣли опечатать его домъ, нашли въ ономъ 3000 рублей денегъ и наказали Долматова какъ преступника (^[336]). Государь простилъ Князей Ивана Воротынскаго и Шуйскихъ, которые думали уйти въ Литву (^[337]). Иванъ Юрьевичь Шигона, бывъ нѣсколько лѣтъ въ опалѣ, сдѣлался послѣ однимъ изъ первыхъ любимцевъ Василіевыхъ, равно какъ и Георгій Малый Траханіотъ, Грекъ выѣхавшій съ Великою Княгинею Софіею: пишутъ, что онъ впалъ въ немилость отъ тайной связи съ купцемъ Греческимъ, Маркомъ, осужденнымъ въ Москвѣ за

Г. 1533. какую-то опасную для Церкви ересь. Зная способности и необыкновенный разумъ Георгія, Великій Князь возвратилъ ему свою милость, совѣтовался съ нимъ о важнѣйшихъ дѣлахъ, и для того приказывалъ знатнымъ чиновникамъ возить его нездороваго во дворецъ на тележкѣ (^[338]). Мужъ славный въ нашей Церковной Исторіи, Инокъ Максимъ Грекъ, былъ также въ числѣ знаменитыхъ, винныхъ или невинныхъ страдальцевъ сего времени. Судьба его достопамятна: разскажемъ обстоятельства.

Дѣло Максима Грека. Василій, въ самые первые дни своего правленія осматривая богатства, оставленныя ему родителемъ, увидѣлъ множество Греческихъ духовныхъ книгъ, собранныхъ отчасти древними Великими Князьями, отчасти привезенныхъ въ Москву Софіею, и лежавшихъ въ пыли, безъ всякаго употребленія. Онъ хотѣлъ имѣть человѣка, который могъ бы разсмотрѣть оныя и лучшія перевести на языкъ Славянскій: не нашли въ Москвѣ и писали въ Константинополь. Патріархъ, желая угодить Великому Князю, искалъ такого Философа въ Болгаріи, въ Македоніи, въ Ѳессалоникѣ; но иго Оттоманское задушило всѣ остатки древней учености: тьма и невѣжество господствовали въ областяхъ Султанскихъ. Наконецъ узнали, что въ славной Обители Благовѣщенія, на горѣ Аѳонской, есть два Инока, Савва и Максимъ, Богословы искусные въ языкахъ Греческомъ и Славянскомъ. Первый въ изнеможеніи старости не могъ предпріять дальняго путешествія въ Россію: вторый согласился исполнить волю Патріарха и Великаго Князя. Въ самомъ дѣлѣ не льзя было найти человѣка способнѣйшаго для замышляемаго труда. Рожденный въ Греціи, но воспитанный въ образованной Западной Европѣ, Максимъ учился въ Парижѣ, во Флоренціи; много путешествовалъ, зналъ разные языки, имѣлъ свѣдѣнія необыкновенныя, пріобрѣтенныя въ лучшихъ Университетахъ и въ бесѣдахъ съ мужами просвѣщенными. Василій принялъ его съ отмѣнною милостію. Увидѣвъ нашу библіотеку, изумленный Максимъ сказалъ въ восторгѣ: «Государь! вся Греція не имѣетъ нынѣ такого богатства, ни Италія, гдѣ Латинскій Фанатизмъ обратилъ въ пепелъ многія творенія нашихъ Богослововъ, спасенныя моими единоземцами отъ варваровъ Магометовыхъ» (^[339]). Великій Князь слушалъ его

Г. 1533. съ живѣйшимъ удовольствіемъ и поручилъ ему библіотеку; а ревностный Грекъ, описавъ всѣ, еще неизвѣстныя Славянскому народу книги, по желанію Государеву перевелъ Толковую Псалтирь, съ помощію трехъ Москвитянъ, Власія, Димитрія и Михайла Медоварцова (^[340]). Одобренная Митрополитомъ Варлаамомъ и всѣмъ Духовнымъ Соборомъ, сія важная книга, прославивъ Максима, сдѣлала его любимцемъ Великаго Князя, такъ, что онъ не могъ съ нимъ разстаться и ежедневно бесѣдовалъ о предметахъ Вѣры. Умный Грекъ не ослѣпился сею честію: благодаря Василія, убѣдительно требовалъ отпуска въ тишину своей Аѳонской Обители, и говорилъ: «тамъ буду славить имя твое; скажу моимъ единоземцамъ, что міръ еще имѣетъ Царя Христіанскаго, сильнаго и великаго, который, если угодно Всевышнему, можетъ освободить насъ отъ тиранства невѣрныхъ.» Но Василій отвѣтствовалъ ему новыми знаками благоволенія и держалъ его девять лѣтъ въ Москвѣ: время употребленное Максимомъ на переводы разныхъ книгъ, на исправленіе ошибокъ въ старыхъ переводахъ и на сочиненія душеспасительныя, изъ коихъ знаемъ болѣе ста (^[341]). Имѣя свободный доступъ къ Великому Князю, онъ ходатайствовалъ иногда за Вельможъ лишаемыхъ Государевой милости и возвращалъ имъ оную, къ неудовольствію и зависти многихъ людей, въ особенности Духовенства и суетныхъ Иноковъ Іосифова монастыря, любимыхъ Великимъ Княземъ (^[342]). Смиренный Митрополитъ Варлаамъ мало думалъ о земномъ; но преемникъ Варлаамовъ, гордый Даніилъ, не замедлилъ объявить себя врагомъ чужеземца. Говорили: «кто сей человѣкъ, дерзающій искажать древнюю святыню нашихъ церковныхъ книгъ и снимать опалу съ Бояръ?» Одни доказывали, что онъ еретикъ; другіе представили его Великому Князю злоязычникомъ, неблагодарнымъ, втайнѣ осуждающимъ дѣла Государевы. Сіе было во время развода Василіева съ несчастною Соломоніею: увѣряютъ, что сей благочестивый мужъ дѣйствительно не хвалилъ онаго: по крайней мѣрѣ находимъ въ Максимовыхъ твореніяхъ Слово къ оставляющимъ женъ своихъ безъ вины законныя (^[343]). Любя вступаться за гонимыхъ, онъ тайно принималъ ихъ у себя въ кельѣ и слушалъ иногда рѣчи оскорбительныя для Государя

Г. 1533. и Митрополита. На примѣръ: несчастный Бояринъ, Иванъ Беклемишевъ, жалуясь ему на вспыльчивость Великаго Князя, сказалъ, что прежде достойные Церковные Пастыри удерживали Государей отъ страстей и несправедливости, но что Москва уже не имѣетъ Митрополита; что Даніилъ носитъ только имя и личину Пастыря, не мысля быть наставникомъ совѣсти, ни покровителемъ невинныхъ; что Максима никогда не выпустятъ изъ Россіи: ибо Великій Князь и Митрополи<т>ъ опасаются его нескромности въ чужихъ земляхъ, гдѣ онъ могъ бы огласить ихъ слабости (^[344]). Наконецъ умѣли довести Государя до того, что онъ велѣлъ судить Максима: обвинили его и заточили въ одинъ изъ Тверскихъ монастырей какъ уличеннаго въ ложныхъ толкованіяхъ Св. Писанія и Догматовъ Церковныхъ: что, по мнѣнію нѣкоторыхъ современниковъ, было клеветою, вымышленною Чудовскимъ Архимандритомъ Іоною, Коломенскимъ Епископомъ Вассіаномъ и Митрополитомъ (^[345]).

Жалобы на Великаго Князя. Въ государственныхъ бумагахъ сего времени находимъ, что знатные люди, не довольные Василіемъ, обвиняли его въ излишней надежности на самого себя, въ неуваженіи совѣтовъ, въ упрямствѣ, нетерпѣніи противорѣчій, не смотря на то, что онъ рѣшилъ всѣ дѣла именемъ Боярскимъ. «Іоаннъ» — говорили они — «не употреблялъ сего выраженія въ бумагахъ, но охотно слушалъ противорѣчія и любилъ смѣлыхъ; а Василій не чтитъ старыхъ людей и дѣлаетъ всѣ дѣла запершися самъ-третей, у постели.» Жаловались также на любовь его къ новымъ обычаямъ, привезеннымъ въ Москву Софіиными Греками, которые, по ихъ словамъ, замѣшали Русскую землю (^[346]). Но всѣ такія, можно сказать, легкія обвиненія, если и справедливыя, доказывая, что Василій не былъ чуждъ обыкновенныхъ слабостей человѣческихъ, опровергаютъ ли сказаніе Лѣтописцевъ о природномъ его добродушіи? Снискавъ общую любовь народа, онъ, по словамъ Историка Іовія, не имѣлъ воинской стражи во дворцѣ: ибо граждане служили ему вѣрными тѣлохранителями (^[347]).

Образъ жизни Василія. Великій Князь, какъ говорили тогда, судилъ и рядилъ землю всякое утро до самаго обѣда, послѣ коего уже не занимался дѣлами (^[348]); любилъ сельскую тишину; живалъ лѣтомъ въ Островѣ, Воробьевѣ

Г. 1533. или въ Москвѣ на Воронцовѣ полѣ до самой осени (^[349]); часто ѣздилъ по другимъ городамъ и на псовую охоту, въ Можайскъ и Волокъ Ламскій; но и тамъ не забывалъ Государства: трудился съ Думными Боярами и Дьяками; иногда принималъ Пословъ иноземныхъ (^[350]). Охота. Баронъ Герберштеинъ описываетъ такъ охоту Великокняжескую: «Мы увидѣли Государя въ полѣ; оставили лошадей своихъ и приближились къ нему. Онъ сидѣлъ на гордомъ конѣ, въ богатомъ терликѣ, въ высокой, осыпанной драгоцѣнными каменьями шапкѣ, съ златыми перьями, которыя развѣвались вѣтромъ; на бедрѣ висѣли кинжалъ и два ножа; за спиною, ниже пояса, кистень. Подлѣ него ѣхали съ правой стороны Царь Казанскій, Алей, вооруженный лукомъ и стрѣлами, а съ лѣвой два Князя молодые, изъ коихъ одинъ держалъ сѣкиру, другой булаву или шестоперъ; вокругъ болѣе трехъ сотъ всадниковѣ.» Передъ вечеромъ сходили съ коней; разставляли шатры на лугу. Государь, перемѣнивъ одежду, садился въ своемъ шатрѣ на кресла, призывалъ Бояръ и весело бесѣдовалъ съ ними о подробностяхъ счастливой или неудачной ловли того дня. Служители подавали закуски, вино и медъ (^[351]). — Самые древніе Князья наши, Всеволодъ I, Мономахъ и другіе любили звѣриную ловлю; но Василій едва ли не первый завелъ псовую охоту: ибо Россіяне въ старину считали псовъ животными нечистыми и гнушались ими (^[352]).

Дворъ. Дворъ его былъ великолѣпенъ. Василій умножилъ число сановниковъ онаго, прибавивъ къ нимъ Оружничаго, Ловчихъ, Крайчаго и Рындъ (^[353]). Крайчій былъ тоже, что нынѣ Оберъ-Шенкъ; а Рындами именовались оруженосцы, молодые знатные люди, избираемые по красотѣ, нѣжной пріятности лица, стройному стану: одѣтые въ бѣлое атласное платье и вооруженные маленькими серебряными топориками, они ходили передъ Великимъ Княземъ, когда онъ являлся народу; стояли у трона и казались иноземцамъ подобіемъ Ангеловъ небесныхъ; а въ воинскихъ походахъ хранили доспѣхъ Государевъ. — Смиренный въ церкви — гдѣ, удаляя отъ себя многочисленныхъ Царедворцевъ, онъ стоялъ всегда одинъ, у стѣны, близъ дверей, опираясь на свой посохъ (^[354]) —. Василій любилъ пышность во всѣхъ иныхъ торжественныхъ собраніяхъ, особенно

Г. 1533. въ пріемѣ иноземныхъ Пословъ. Чтобы они видѣли множество и богатство народа, славу и могущество Великаго Князя, для того, въ день ихъ представленія, запирались всѣ лавки, останавливались всѣ работы и дѣла: граждане въ лучшемъ своемъ платьѣ спѣшили къ Кремлю и густыми толпами окружали стѣны его. Изъ окрестныхъ городовъ призывали Дворянъ и Дѣтей Боярскихъ. Войско стояло въ ружьѣ. Чиновники за чиновниками, одни другихъ знатнѣе, выходили на встрѣчу къ Посламъ. Въ пріемной палатѣ, наполненной людьми, царствовало глубокое молчаніе. Государь сидѣлъ на тронѣ; близъ него, на стѣнѣ, висѣлъ образъ; передъ нимъ, съ правой стороны, лежалъ колпакъ, съ лѣвой посохъ. Бояре сидѣли на скамьяхъ, въ одеждѣ усѣянной жемчугомъ, въ высокихъ горлатныхъ шапкахъ (^[355]). — Обѣды. Обѣды Великокняжескіе продолжались иногда до самой ночи. Въ большой комнатѣ накрывались столы въ нѣсколько рядовъ. Подлѣ Государя занимали мѣсто братья его или Митрополитъ; далѣе Вельможи и чиновники, между коими угощались иногда и простые воины, отличные заслугами. Въ срединѣ, на высокомъ столѣ, сіяло множество золотыхъ сосудовъ, чашъ, кубковъ и проч. Первымъ блюдомъ были всегда жареные лебеди. Разносили кубки съ Мальвазіею и съ другими Греческими винами. Государь въ знакъ милости самъ къ нѣкоторымъ посылалъ кушанье: тогда они вставали и кланялись ему; другіе также вставали, изъ учтивости къ нимъ: за что надлежало ихъ благодарить особенными поклонами. Для сокращенія времени гости могли свободно разговаривать другъ съ другомъ. Бесѣды веселыя, благочинныя безъ принужденія, нравились Василію. Съ иноземцами говаривалъ онъ за обѣдомъ весьма ласково; называлъ ихъ Монарховъ великими; желалъ, чтобы они, утружденные дальнимъ путемъ, насладились въ Москвѣ отдохновеніемъ и собрали новыя силы для пути обратнаго; предлагалъ имъ вопросы, и проч. «Когда мы» (пишетъ Францискъ да-Колло, Посолъ Максимиліановъ) «ночью возвращались домой изъ Кремля, всѣ улицы были освѣщены такъ ярко, что ночь казалась днемъ» (^[356]). — Сверхъ даровъ, Посламъ ежедневно отпускалось въ изобиліи все для нихъ нужное; считалось за обиду, если они что нибудь покупали. Приставы смотрѣли

Г. 1533. имъ въ глаза, отвѣтствуя за малѣйшее неудовольствіе сихъ почетныхъ гостей.

Титулъ. Василій такъ же, какъ и родитель его, назывался только Великимъ Княземъ для Россіи, употребляя слѣдующій титулъ въ сношеніяхъ съ Державами иноземными: «Великій Государь Василій, Божіею милостію Царь и Государь всея Руси и Великій Князь Владимірскій, Московскій, Новогородскій, Псковскій, Смоленскій, Тверскій, Югорскій, Пермскій, Вятскій, Болгарскій, и иныхъ; Государь и Великій Князь Новагорода Низовской земли, и Черниговскій, и Рязанскій, и Волоцкій, и Ржевскій, и Бѣльскій, и Ростовскій, и Ярославскій, и Бѣлозерскій, и Удорскій, и Обдорскій, и Кондинскій, и иныхъ» (^[357]). Іоаннъ на предложеніе Императора, дать ему Королевское достоинство, отвѣтствовалъ, какъ мы видѣли, гордо; а Василій на такое же предложеніе Папы Леона X не отвѣтствовалъ ни слова, вопреки баснямъ иностранныхъ Писателей, которые думали, что наши Великіе Князья издревле домогались Королевскаго титула.

Иноземцы въ Москвѣ. Слѣдуя во всемъ Іоанну, Василій старался привлекать иноземцевъ полезныхъ въ Россію. Кромѣ людей искусныхъ въ дѣлѣ воинскомъ, онъ первый изъ Великихъ Князей имѣлъ Нѣмецкихъ лекарей при Дворѣ. Мы упоминали о Люевѣ и Ѳеофилѣ: сей послѣдній былъ Любчанинъ, взятый въ плѣнъ Воеводою Сабуровымъ въ Литвѣ. Магистръ Прусскій ходатайствовалъ о свободѣ его; но Великій Князь сказалъ, что сей Нѣмецъ лечитъ одного изъ нашихъ Вельможъ и долженъ прежде возвратить ему здоровье, а послѣ требовать отпуска въ свою землю (^[358]). Волею или неволею Ѳеофилъ остался въ Москвѣ, гдѣ находился и третій знаменитый лекарь, родомъ Грекъ, именемъ Марко, коего жена и дѣти жили въ Царѣградѣ. Султанъ писалъ къ Великому Князю: «Отпусти Марка къ его семейству; онъ заѣхалъ въ Россію единственно для торговли;» но Государь отвѣчалъ: «Марко издавна служитъ мнѣ добровольно, и лечитъ моего Новогородскаго Намѣстника; пришли къ нему жену и дѣтей» (^[359]). Иноземцамъ съ умомъ и съ дарованіемъ легче было тогда въѣхать въ Россію, нежели выѣхать изъ нее.

Законы. Василій издалъ многіе законы для внутренняго благоустройства государственнаго,

Г. 1533. которые, вмѣстѣ съ Уложеніемъ отца его, вошли въ Судебникъ Царя Іоанна Василіевича. На примѣръ, сей Великій Князь уставилъ, чтобы владѣльцы Тверскіе, Оболенскіе, Бѣлозерскіе и Рязанскіе не продавали отчинъ своихъ жителямъ другихъ областей; чтобы наслѣдники людей, отказавшихъ имѣніе монастырямъ, не выкупали онаго, если въ завѣщаніи не дано имъ право на сей выкупъ, и проч. (^[360]). Жалованная Смоленская грамота велитъ Намѣстникамъ отдавать всякое поличное истцамъ, искоренять ябедниковъ и немедленно освобождать судимаго, представляющаго надежныхъ порукъ; дозволяетъ мѣщанамъ безъ явки рубить лѣсъ около города; запрещаетъ Боярамъ кабалить вольныхъ людей и держать корчмы; опредѣляетъ пошлину судную, мировую, брачную, стадную, убойную (^[361]), и показываетъ намъ тогдашнюю многосложную, запутанную, мелочную систему казенныхъ доходовъ, изобрѣтенную въ вѣки невѣжества. Важное и любопытное судное постановленіе сдѣлано было Василіемъ въ Новѣгородѣ: узнавъ, что Намѣстники и Тіуны кривятъ душею въ рѣшеніи тяжбъ, онъ велѣлъ избрать тамъ 48 Цѣловальниковъ или Присяжныхъ, съ тѣмъ, чтобы сіи люди, достойные общаго уваженія, по очереди судили всѣ дѣла съ Тіунами (^[362]). Для чего не распространилъ онъ столь мудраго и благодѣтельнаго учрежденія на все Государство? Можетъ быть, другіе Россіяне еще не имѣли довольно гражданскаго ума и навыка: они молчали, а Новогородцы, воспоминая старину, жаловались и требовали. Самодержавіе не мѣшало Государю дать лучшимъ гражданамъ участіе въ судномъ правѣ. — Лѣтописцы хвалятъ еще Василія за утвержденіе тишины и безопасности въ Новѣгородѣ: онъ учредилъ тамъ пожарную и ночную стражу; велѣлъ, какъ и въ Москвѣ, замыкать ввечеру улицы рогатками, и совершенно прекратилъ воровство. Лишенные способа жить кражею и злодѣйствами, негодники ушли или обратились къ трудолюбію, выучились ремесламъ и сдѣлались людьми полезными (^[363]).

Строенія. При семъ Великомъ Князѣ построены четыре важныя крѣпости съ каменными стѣнами: въ Нижнемъ Новѣгородѣ, Тулѣ, Коломнѣ и Зарайскѣ; первую строилъ Петръ Фрязинъ: она еще цѣла. Коширу и Черниговъ укрѣпили только валомъ и деревянными башнями. Въ Москвѣ

Г. 1533. Фрязинъ Алевизъ обложилъ Кремлевскіе рвы кирпичемъ и выкопалъ нѣсколько прудовъ въ предмѣстіяхъ (^[364]). Въ Новѣгородѣ, опустошенномъ пожарами, чиновники Великокняжескіе размѣрили улицы, площади, ряды на образецъ Московскихъ (^[365]). — Изъ храмовъ, созданныхъ Василіемъ, до-нынѣ существуютъ въ Москвѣ Кремлевская церковь Св. Николая Гостунскаго (на томъ мѣстѣ, гдѣ была деревянная) и Дѣвичій монастырь, основанный въ знакъ благодарности ко Всевышнему за взятіе Смоленска. Государь изъ собственной казны своей отложилъ на то 3000 рублей (около шестидесяти тысячь нынѣшнихъ), кромѣ дворцовыхъ селъ и деревень, данныхъ сему монастырю (^[366]). Главнымъ строителемъ церковнымъ былъ тогда Фрязинъ Алевизъ Новый. Довершивъ храмъ Михаила Архангела, Василій (въ 1507 году) перенесъ туда гробы своихъ предковъ, и самъ назначилъ себѣ могилу подлѣ родителя (^[367]). Соборъ Успенскій былъ (въ 1515 году) украшенъ живописью, чудною и столь искусною, говорятъ Лѣтописцы, что Великій Князь, Святители и Бояре, вступивъ въ церковь, сказали: «мы видимъ небеса!» Между иконописцами славился Россіянинъ, Ѳедоръ Едикеевъ, который расписывалъ церковь Благовѣщенія, соединенную съ новымъ, великолѣпнымъ дворцемъ, куда Василій перешелъ въ Маѣ 1508 году (^[368]).

Церковныя дѣянія. Церковная Исторія Василіева государствованія, кромѣ мнимой ереси Максима Грека въ исправленіи священныхъ книгъ, представляетъ не много достопамятныхъ случаевъ. Уже давно мощи Алексія Митрополита, по сказанію Лѣтописцевъ, исцѣляли недужныхъ; но въ 1519 году были священнымъ обрядомъ утверждены во славѣ чудотворенія. Митрополитъ Варлаамъ донесъ Государю, что многіе слѣпцы, съ усердіемъ лобызая раку Алексія, прозрѣли. Собралось все Духовенство и несмѣтное число людей при колокольномъ звонѣ. Объявили чудеса и доказательства оныхъ. Пѣли молебенъ надъ святымъ гробомъ: Великій Князь, обливаясь слезами умиленія, первый поклонился оному и восхвалилъ милость Неба, которая во дни его царствованія открыла вторый источникъ благодати и спасенія для Москвы. Свѣтло праздновали сей день, и Св. Алексій, въ народномъ мнѣніи, сталъ на ряду съ древнимъ Московскимъ

Г. 1533. Угодникомъ Божіимъ, Митрополитомъ Петромъ (^[369]).

Не малымъ соблазномъ для Духовенства и мірянъ была тогдашняя ссора Архіепископа Новогородскаго, Серапіона, съ Св. Іосифомъ Волоцкимъ, за то, что сей послѣдній съ монастыремъ своимъ отложился отъ его вѣдомства къ Митрополіи (^[370]). Великій Князь въ гнѣвѣ лишилъ Серапіона Епархіи, и Новогородцы, 17 лѣтъ не имѣвъ Святителя, съ радостію встрѣтили наконецъ знаменитаго Макарія, бывшаго Архимандрита Лужковскаго, согласно съ древнимъ обычаемъ поставленнаго къ нимъ въ Архіепископы. Лѣтописецъ ихъ славитъ сіе время какъ счастливѣйшее для его отчизны, гдѣ, молитвами ревностнаго Пастыря, вселилась тишина, сопутствуемая здравіемъ людей, обиліемъ и веселіемъ. Макарій первый учредилъ общежительство въ монастыряхъ Новогородскихъ и тѣмъ умножилъ вездѣ число Иноковъ, доставивъ имъ способъ жить безпечно: ибо прежде каждый изъ нихъ имѣлъ свое хозяйство, соединенное съ заботами. Строгій въ наблюденіи благочинія, онъ вывелъ Игуменовъ изъ всѣхъ женскихъ монастырей и далъ Инокинямъ Настоятельницъ; отличался также усердіемъ къ лѣпотѣ церковной: сдѣлалъ въ Софіи, на мѣсто обветшалыхъ, новыя богатыя Царскія двери и великолѣпный амвонъ; расписалъ стѣны, обновилъ иконы, между которыми древнѣйшія были Греческія: Спасителя и Апостоловъ, Петра и Павла, устроенныя (какъ сказано въ лѣтописи) изъ золота и серебра. — Въ первые годы Макаріева Архіепископства Лапландскіе Поморяне, обитавшіе близъ устья рѣки Нивы и Кандалажской Губы, прислали старѣйшинъ къ Великому Князю, моля его дать имъ учителей Христіанскихъ; а Государь велѣлъ Макарію отправить туда Софійскаго Іерея съ Діакономъ, которые просвѣтили жителей истиною Евангельскою. Чрезъ нѣсколько лѣтъ еще отдаленнѣйшіе дикари, Лапландцы Кольскіе, изъявили Макарію желаніе креститься, и съ великимъ усердіемъ приняли Священниковъ. Такъ Россіяне, отъ самыхъ древнихъ временъ до новѣйшихъ, насаждали Вѣру Спасителеву, не употребляя ни малѣйшаго принужденія. Но сіи люди полудикіе, уже вѣруя во Христа, еще держались старыхъ обычаевъ: въ Пятинѣ Вотской, въ Ижерѣ, около Иванягорода, Ямы, Копорья, Ладоги,

Г. 1533. Невы, до Каяніи и Лапландіи, на пространствѣ тысячи верстъ или болѣе, народъ еще обожалъ солнце, луну, звѣзды, озера, источники, рѣки, лѣса, камни, горы; имѣлъ жрецовъ именуемыхъ Арбуями, и ходя въ церкви Христіанскія, не измѣнялъ и кумирамъ. Макарій, съ дозволенія Государева, послалъ туда умнаго Монаха, Илію, съ наставительною грамотою къ жителямъ, которые, увѣряя его въ ихъ ревности къ Христіанству, говорили, что они не смѣютъ коснуться своихъ идоловъ, хранимыхъ ужасными духами. Илія зажегъ мнимые лѣса священные, бросилъ въ воду кумиры, удивилъ народъ, и проповѣдію Слова Божія довершилъ торжество Христіанства. Лѣтописецъ называетъ, что пятилѣтніе младенцы помогали сему добродѣтельному Иноку сокрушать мольбища идолопоклонниковъ (^[371]). — Замѣтимъ, что не только Чудь, но и самые Россіяне въ XVI вѣкѣ еще усердно слѣдовали нѣкоторымъ языческимъ обыкновеніямъ. Жители Псковской области 24 Іюня праздновали день Купала: собирали травы въ пустыняхъ и въ дубравахъ съ какими-то суевѣрными обрядами, а ночью веселились, били въ бубны, играли на сопеляхъ, на гудкахъ; молодыя жены, дѣвицы плясали, обнимались съ юношами, забывая стыдъ и цѣломудріе: о чемъ ревностный Игуменъ Елеазаровской Обители, старецъ Памфилъ, съ укоризною писалъ къ Намѣстнику и сановникамъ Пскова въ 1505 году (^[372]).

Угнетенное игомъ невѣрныхъ и бѣдностію, Духовенство Греческое, какъ и прежде, искало утѣшенія и благодѣяній въ Россіи. Константинопольскій Патріархъ Ѳеолпитъ (въ 1518 году) присылалъ къ намъ Янинскаго Митрополита Григорія съ Аѳонскими Иноками, чтобы разжалобить Великаго Князя описаніемъ ихъ печальнаго состоянія. Благословляя Христіанскую добродѣтель Россіянъ, они выѣхали изъ Москвы съ богатыми дарами. Будучи въ дружбѣ съ Султаномъ, Государь и самъ посылалъ милостыню въ Грецію съ своими чиновниками (^[373]).

При Василіи (въ 1509 году) былъ церковный Соборъ въ Литовской Россіи, въ Вильнѣ: Духовенство наше не имѣло участія въ ономъ. Кіевскій Митрополитъ Іосифъ съ семью Епископами уставили тамъ весьма строгіе законы для нравственности Священниковъ, взявъ

Г. 1533. мѣры, чтобы мірская власть не вмѣшивалась въ права Духовной. Дѣянія сего достопамятнаго Собора свидѣтельствуютъ, что Церковь Греческая пользовалася тогда въ Литвѣ свободою, независимостію, и была вѣрною кореннымъ уставамъ Православія (^[374]).

Разныя бѣдствія. Въ 27 лѣтъ Василіева государствованія Россія испытала немалыя физическія бѣдствія: отъ 1507 до 1509 года свирѣпствовала язва съ желѣзою въ Новѣгородѣ, и въ одну осень схоронено тамъ 15, 000 человѣкъ; зимою въ 1512 году во многихъ областяхъ люди умирали кашлемъ; въ 1521 и 1532 году было во Псковѣ ужасное повѣтріе, отъ коего всѣ государственные чиновники разбѣжались, и которое миновалось, по извѣстію Лѣтописцевъ, отъ употребленія Святой воды, присланной Архіепископомъ Макаріемъ, Великимъ Княземъ и Митрополитомъ. Тогда же и въ Новѣгородѣ умерло болѣе тысячи жителей отъ прыщей (^[375]). Были чрезвычайныя засухи: пишутъ, что лѣтомъ въ 1525 году около четырехъ недѣль солнце и луна не показывались на небѣ отъ густой мглы; что въ 1533 году отъ 29 Іюня до Сентября не упало ни одной дождевой капли на землю; что болота и ключи изсохли, лѣса горѣли: солнце тусклое, багровое, скрывалось за два часа до захожденія; люди въ день не распознавали другъ друга въ лице и задыхались отъ дымнаго смрада; путешественники, плаватели не видали пути; птицы не могли парить въ воздухѣ (^[376]). Напротивъ того лѣтомъ въ 1518 году недѣль пять шли непрестанно сильные дожди: рѣки выступили изъ береговъ; поля залились водою; прервалось сообщеніе между городами и селами. Великій Князь торжественными молебствіями старался умилостивить небо: Дворъ и народъ постились (^[377]). — Общій неурожай въ 1512 году произвелъ неслыханную дороговизну: бѣдные умирали съ голоду (^[378]). Въ Сентябрѣ 1515 года Москва имѣла недостатокъ въ хлѣбѣ: не льзя было купить ни четверти ржи. Въ 1525 году все съѣстное продавалось тамъ въ десять разъ дороже обыкновеннаго (^[379]). Лѣтописцы жалуются на частые пожары (обвиняя въ томъ учрежденіе пороховыхъ заводовъ): въ Москвѣ, Псковѣ, особенно въ Новѣгородѣ, гдѣ (въ 1508 году) самыя каменныя палаты распадались отъ силы огня и сгорѣло 5314 человѣкъ (^[380]). — Явленіе трехъ

Г. 1533. Кометъ (отъ 1531 до 1533 года) во всей Россіи приводило народъ въ ужасъ (^[381]).

Великіе современники Василіевы. Описавъ дѣянія и случаи сего времени, напомнимъ Читателю, что оно, будучи достопамятно для Россіи благоразуміемъ ея Правленія, славно въ лѣтописяхъ Европы во-первыхъ рѣдкимъ собраніемъ Вѣнценосцевъ знаменитыхъ дѣлами и характеромъ, во-вторыхъ важнымъ Церковнымъ преобразованіемъ. Не многіе вѣки хвалятся такими Государями современными, каковы были Максимиліанъ, Карлъ V, Людовикъ XII, Францискъ I, Селимъ, Солиманъ, Генрикъ VIII, Густавъ Ваза: можемъ прибавить къ нимъ и Папу Леона X, и врага нашего, Сигизмунда. Всѣ они, за исключеніемъ Англійскаго и Французскихъ Королей, находились въ сношеніяхъ съ Василіемъ, ихъ достойнымъ современникомъ; всѣ имѣли умъ и дарованія отличныя. Но была ли счастлива Европа? Расколъ Лютеровъ. Видимъ, какъ обыкновенно, необузданность властолюбія, зависть, козни, битвы и бѣдствія: ибо не одинъ умъ, но умъ и страсти дѣйствуютъ на ѳеатрѣ міра. Ужасаемая могуществомъ Оттоманской Имперіи, волнуемая бореніемъ Франціи съ силами Испаніи и Австріи, Европа въ тоже время была потрясена Церковнымъ мятежомъ, который скоро сдѣлался государственнымъ. Уже Духовная власть, или Папская, очерненная многими злоупотребленіями, давно слабѣла въ Западныхъ Державахъ, но упорствовала въ своихъ гордыхъ требованіяхъ, и не хотѣла обратиться къ истинному Духу Христіанства, вопреки успѣхамъ просвѣщенія. Явился бѣдный Инокъ, Мартинъ Лютеръ, который, свергнувъ съ себя монашескую одежду, и держа въ рукѣ Евангеліе, смѣлъ назвать Папу Антихристомъ: уличалъ его въ обманахъ, въ корыстолюбіи, въ искаженій Святыни, и не смотря на церковныя клятвы, Соборы и гнѣвъ Карла V, основалъ новую Вѣру, хотя также на Евангельскомъ ученіи, но съ отверженіемъ многихъ важныхъ, значительныхъ обрядовъ, введенныхъ въ самомъ началѣ Христіанства и безъ сомнѣнія полезныхъ: ибо люди имѣютъ не только разумъ, но и воображеніе, не менѣе перваго дѣйствующее на сердце. Обнаживъ Богослуженіе, лишивъ оное торжественности, и какъ бы закрывъ для мысли небо, куда взоръ и духъ молящихся устремляются

Г. 1533. отъ велелѣпія Олтарей, отъ таинственнаго священнодѣйствія Литургіи, сей рѣшительный преобразователь удовольствовался одною нравственною проповѣдію; оказалъ еще болѣе ненависти къ Риму, нежели усердія къ Сіону; ссылаясь единственно на Христа и Апостоловъ, не подражалъ имъ въ кротости: подвергая Догматы Церкви суду ума, говорилъ языкомъ страстей, и лишивъ Папу Духовной власти во многихъ земляхъ Германіи, въ трехъ Сѣверныхъ Королевствахъ, въ бывшихъ владѣніяхъ Нѣмецкаго Ордена и въ Ливоніи, самъ представлялъ лице начальника Церковнаго, обязанный своимъ торжествомъ не фанатизму народному, а земнымъ расчетамъ Правителей: удерживая имя Христіанъ и Святыню Евангелія, новымъ Исповѣданіемъ они свергали съ себя иго зависимости отъ гордаго, взыскательнаго, корыстолюбиваго Рима; присоединяли дани и пошлины Церковныя къ своимъ доходамъ, и могли въ дѣлахъ совѣсти уже не бояться Духовнаго запрещенія. Многіе толкователи всемірныхъ происшествій говорятъ о Лютеранской Вѣрѣ какъ о великомъ благодѣяніи для человѣчества: она неоспоримо

Г. 1533. способствовала успѣхамъ просвѣщенія и лучшей нравственности, соединенной съ оными; но первымъ ея слѣдствіемъ были кровопролитія и новыя Секты Христіанскія, отчасти вредныя для самыхъ Правительствъ и спокойствія гражданскаго (^[382]). Генрикъ VIII, написавъ книгу противъ Лютера, самъ послѣдовалъ его примѣру: оставилъ Римское Исповѣданіе и сдѣлался Главою Англиканскаго, связавъ оное крѣпкимъ узломъ съ пользою Королевской власти, и давъ себѣ волю удовлетворять своему гнусному любострастію перемѣною женъ. Однимъ словомъ, если враги Латинской Церкви справедливо винили ее въ невѣрности къ истинному Христіанству, то и ревностные Католики по совѣсти могли винить ихъ въ лицемѣріи, въ обманахъ и въ беззаконіи.

Сія важная перемѣна Церковная не укрылась отъ вниманія нашихъ современныхъ Богослововъ: объ ней разсуждали въ Москвѣ, и Грекъ Максимъ написалъ Слово о Лютеровой ереси, гдѣ, не хваля мірскаго властолюбія Папъ, строго осуждаетъ новости въ Законѣ, внушаемыя страстями человѣческими (^[383]).