ГЛАВА ІІ.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ГОСУДАРСТВОВАНІЯ ВАСИЛІЕВА.
Г. 1510—1521.
Взаимныя досады Василіевы и Сигизмундовы. Намѣреніе брата Василіева, Симеона, бѣжать въ Литву. Пріѣздъ Царицы Нурсалтанъ въ Москву. Раскаяніе Магметъ-Аминя. Разрывъ съ Менгли-Гиреемъ. Набѣги Крымцевъ. Война съ Литвою. Союзъ съ Императоромъ Максимиліаномъ. Мирный договоръ съ Ганзою. Посольство Турецкое. Взятіе Смоленска. Измѣна Глинскаго. Битва Оршинская. Измѣна Епископа Смоленскаго. Приступъ Острожскаго къ Смоленску. Набѣгъ Крымцевъ. Вторичное Посольство къ Султану. Смерть Менгли-Гирея. Посольство отъ новаго Хана, Магметъ-Гирея, и наше къ нему. Болѣзнь и Посольство Царя Казанскаго. Впаденіе Крымцевъ. Союзъ съ Королемъ Датскимъ и съ Нѣмецкимъ Орденомъ. Посольство Императора Максимиліана. Послы Литовскіе. Приступъ Острожскаго къ Опочкѣ. Переговоры о мирѣ. Посольство къ Максимиліану. Новые Послы отъ Императора. Смерть Летифа. Возобновленіе союза съ Крымомъ. Смерть Магметъ-Аминя. Шигъ Алей Царемъ въ Казани. Крымцы опустошаютъ Литву. Посольство къ Султану. Сношенія съ Магистромъ и съ Папою. Магистръ въ войнѣ съ Польшею. Походъ Воеводъ на Литву. Слабость Нѣмецкаго Ордена. Посольство къ Султану. Бунтъ въ Казани. Нападеніе Магметъ-Гирея на Россію. Хабаръ Симскій. Судъ Воеводъ. Станъ подъ Коломною. Посолъ Солимановъ. Посольство Литовское и перемиріе. Конецъ Нѣмецкаго Ордена въ Пруссіи. Новое перемиріе съ Ливонскимъ Орденомъ.
Г. 1510. Не долго Россія и Литва могли наслаждаться миромъ: чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ по заключеніи онаго возобновились взаимныя досады, упреки; обвиняли другъ друга въ неисполненіи договора, подозрѣвали въ непріятельскихъ замыслахъ; между тѣмъ хотѣли удалить войну. Сигизмундъ жаловался, что мы освободили не всѣхъ плѣнниковъ, и что Намѣстники Московскіе не даютъ управы его подданнымъ, у коихъ Россіяне, вопреки миру, отнимаютъ земли. Г. 1510. Василій доказывалъ, что и наши плѣнники не всѣ возвратились изъ Литвы; что Король, отпустивъ Московскихъ купцевъ, удержалъ ихъ товары; что сами Литовцы дѣлаютъ несносныя обиды Россіянамъ. Нѣсколько разъ предлагали съ обѣихъ сторонъ выслать общихъ судей на границу; соглашались, назначали
31Г. 1510. время: но тѣ или другіе не являлись къ сроку. Безпрепятственно отпустивъ Глинскихъ, Сигизмундъ раскаялся, заключилъ ихъ друзей въ темницу ([79]), и вздумалъ требовать, чтобы Великій Князь выдалъ ему самого Михаила съ братьями. Государь отвѣтствовалъ, что Глинскіе перешли въ его службу, когда Россія воевала съ Литвою, и что онъ никому не выдаетъ своихъ подданныхъ. Г. 1511—1512. Сношенія продолжались около трехъ лѣтъ ([80]): гонцы и Послы ѣздили съ изъявленіемъ неудовольствій, однакожь безъ угрозъ, до самаго того времени, какъ вдовствующая Королева Елена увѣдомила брата, что Сигизмундъ, вмѣсто благодарности за ея ревность къ пользамъ Государства его, оказываетъ ей нелюбовь и даже презрѣніе; что Литовскіе Паны дерзаютъ быть наглыми съ нею; что она думала ѣхать изъ Вильны въ свою местность, въ Бряславль, но Воеводы Николай Радзивилъ и Григорій Остиковъ схватили ее въ часъ обѣдни; сказавъ: ты хочешь бѣжать въ Москву, вывели за рукава изъ церкви, посадили въ сани, отвезли въ Троки и держатъ въ неволѣ, удаливъ всѣхъ ея слугъ. Встревоженный симъ извѣстіемъ, Василій спрашивалъ у Короля, чѣмъ Елена заслужила такое поруганіе? и требовалъ, чтобы ей возвратили свободу, казну, людей, со всѣми знаками должнаго уваженія ([81]). Не знаемъ отвѣта. Другое происшествіе сего времени умножило досады Великаго Князя на Сигизмунда.
Намѣреніе брата Василіева, Симеона, бѣжать въ Литву. Меньшій сынъ Іоанновъ, Симеонъ Калужскій, отличаясь пылкимъ нравомъ и легкомысліемъ, съ неудовольствіемъ видѣлъ себя подданнымъ старшаго брата, жаловался на его самовластіе, на стѣсненіе древняго права Князей Удѣльныхъ, и внимая совѣтамъ нѣкоторыхъ мятежныхъ Бояръ своихъ, вздумалъ искать Сигизмундова покровительства, измѣнить Россіи, бѣжать въ Литву ([82]). Государь узналъ о томъ, призвалъ и хотѣлъ заключить Симеона. Раскаяніе юнаго Князя, моленіе братьевъ, Митрополита и всѣхъ Епископовъ смягчили гнѣвъ Василія: онъ далъ Симеону другихъ, надежныхъ Бояръ, и велѣлъ ему быть впредь благоразумнѣе, но съ горестію видѣлъ, что Сигизмундъ можетъ имѣть тайныхъ друзей въ самомъ семействѣ Великокняжескомъ. Сіе расположеніе не благопріятствовало миру:
32Г. 1511—1512. успѣхъ Литовскихъ козней въ Тавридѣ довершилъ необходимость войны.
Пріѣздъ Царицы Нурсалтанъ въ Москву. Въ 1510 году жена Менгли-Гиреева, Нурсалтанъ, пріѣхала въ Москву съ Царевичемъ Саипомъ и съ тремя Послами, которые увѣряли Василія въ истинной къ нему дружбѣ Хана ([83]). Цѣлію сего путешествія было свиданіе Царицы съ ея сыновьями, Летифомъ и Магметъ Аминемъ. Великій Князь угощалъ ее какъ свою знаменитую пріятельницу, и чрезъ мѣсяцъ отпустилъ въ Казань, гдѣ она жила около года, стараясь утвердить сына въ искреннемъ къ намъ доброжелательствѣ, такъ, что Магметъ-Аминь новыми грамотами обязался быть совершенно преданнымъ Россіи, и еще недовольный клятвенными обѣтами вѣрности, желалъ во всемъ открыться Государю: для чего былъ посланъ къ нему Бояринъ Иванъ Андреевичь Челяднинъ, коему онъ чистосердечно исповѣдалъ тайну прежней измѣны Казанской, обстоятельства и вину ея, не пожалѣвъ и своей жены-прелестницы ([84]). Раскаяніе Магметъ-Аминя. Однимъ словомъ, Великій Князь не могъ сомнѣваться въ его искренности. Царица Нурсалтанъ по возвращеніи изъ Казани жила опять мѣсяцевъ шесть въ Москвѣ, ласкаемая, честимая при Дворѣ, и вмѣстѣ съ нашимъ Посломъ, Окольничимъ Тучковымъ, отправилась въ Тавриду, исполненная благодарности къ Василію, который имѣлъ всѣ причины вѣрить дружбѣ Менгли-Гиреевой, но обманулся.
Разрывъ съ Ханомъ Менгли-Гиреемъ. Сей Ханъ престарѣлый, ослабѣвъ духомъ, уже зависѣлъ отъ своихъ легкомысленныхъ сыновей, которые хотѣли иной системы въ Политикѣ, или, лучше сказать, никакой не имѣли, слѣдуя единственно приманкамъ грабежа и корыстолюбія. Вельможи льстили Царевичамъ, ждали смерти Царя и хватали какъ можно болѣе золота. Такими обстоятельствами воспользовался Сигизмундъ, и сдѣлалъ, чего ни Казимиръ, ни Александръ никогда не могли сдѣлать: лишилъ насъ важнаго, долголѣтнаго Менгли-Гиреева союза, вопреки умной женѣ Ханской, ревностной въ пріязни къ Великому Князю. Литва обязалась давать ежегодно Менгли-Гирею 15, 000 червонцевъ ([85]), съ условіемъ, чтобы онъ измѣнивъ своимъ клятвамъ, безъ всякаго неудовольствія на Россію, объявилъ ей войну, то есть, жегъ и грабилъ въ ея предѣлахъ. Сей тайный договоръ исполнился немедленно: въ Маѣ 1512 года
33Г. 1511—1512. Набѣги Крымцевъ. сыновья Хановы, Ахматъ и Бурнашъ Гиреи, со многолюдными шайками ворвались въ области Бѣлевскія, Одоевскія, злодѣйствовали какъ разбойники и бѣжали, узнавъ, что Князь Даніилъ Щеня спѣшитъ ихъ встрѣтить въ полѣ ([86]). Хотя Государь совсѣмъ не ожидалъ впаденія Крымцевъ, однакожь не имѣлъ нужды въ долгихъ приготовленіяхъ: со временъ его отца Россія уже никогда не была безоружною; никогда всѣ полки не распускались, смѣняясь только одни съ другими въ дѣйствительной службѣ ([87]). За Даніиломъ Щенею выступили и многіе иные Воеводы къ границамъ. Ахматъ-Гирей думалъ въ Іюлѣ мѣсяцѣ опустошить Рязанскую землю; но Князь Александръ Ростовскій стоялъ на берегахъ Осетра, Князь Булгакъ и Конюшій Челяднинъ на Упѣ: Ахматъ удалился. Болѣе смѣлости оказалъ сынъ Ханскій, Бурнашъ-Гирей: онъ приступилъ къ самой Рязанской столицѣ и взялъ нѣкоторыя внѣшнія укрѣпленія: города не взялъ. Воеводы Московскіе гнали Крымцевъ степями до Тихой Сосны ([88]).
Великій Князь зналъ истиннаго виновника сей войны, и желая усовѣстить Менгли-Гирея, представлялъ ему ([89]), что старая дружба, утвержденная священными клятвами и взаимною государственною пользою, лучше новой, основанной на подкупѣ, требующей вѣроломства и весьма ненадежной; что мы помнимъ услуги, а Литовцы помнятъ долговременную вражду сего Хана; что первое, возбуждая признательность, укрѣпляетъ связь дружества, а второе готовитъ месть, которая если не нынѣ, то завтра обнаружится. Менгли-Гирей, извиняя себя, отвѣчалъ, что Царевичи безъ его повелѣнія и вѣдома воевали Россію. Сіе могло быть справедливо ([90]): тѣмъ не менѣе постоянный, счастливый для насъ союзъ, дѣло Іоанновой мудрости, рушился навѣки, и Крымъ, способствовавъ возрожденію нашего величія, обратился для Россіи въ скопище губителей.
Война съ Литвою. Скоро свѣдалъ Василій, что Король готовитъ полки и неотступно убѣждаетъ Менгли-Гирея дѣйствовать противъ насъ всѣми силами, желая вмѣстѣ съ нимъ начать войну лѣтомъ ([91]). Въ Думѣ Великокняжеской рѣшено было предупредить сей замыселъ: Государь послалъ къ Сигизмунду складную грамоту, написалъ въ ней имя Королевское безъ всякаго титула, исчислилъ всѣ знаки,
34Г. 1511—1512. его непримиримой вражды, оскорбленіе Королевы Елены, нарушеніе договора, стараніе возбудить Менгли-Гирея ко впаденію въ Россію, и заключилъ сими словами: «взявъ себѣ Господа въ помощь, иду на тебя и хочу стоять, какъ будетъ угодно Богу; а крестное цѣлованіе слагаю» ([92]). Тогда находились въ Москвѣ Послы Ливонскіе, которые, бывъ свидѣтелями нашего вооруженія, извѣстили своего Магистра, Плеттенберга, что никогда Россія не имѣла многочисленнѣйшаго войска и сильнѣйшаго огнестрѣльнаго снаряда; что Великій Князь, пылая гнѣвомъ на Короля, сказалъ: «доколѣ конь мой будетъ ходить и мечь рубить, не дамъ покоя Литвѣ» ([93]). Самъ Василій предводительствовалъ ратію и выѣхалъ изъ столицы 19 Декабря съ братьями Юріемъ и Димитріемъ, съ зятемъ Царевичемъ Петромъ и съ Михаиломъ Глинскимъ ([94]). Главными Воеводами были Князья Даніилъ Щеня и Рѣпня. Приступили къ Смоленску. Г. 1513. Тутъ гонецъ Королевскій подалъ Василію письмо отъ Сигизмунда, который требовалъ, чтобы онъ немедленно прекратилъ воинскія дѣйствія и вышелъ изъ Литвы, если не хочетъ испытать его мести. Великій Князь не отвѣтствовалъ, а гонца задержали. Назначили быть приступу ночью, отъ рѣки Днѣпра. Для ободренія людей выкатили нѣсколько бочекъ крѣпкаго меду: пилъ, кто и сколько хотѣлъ. Сіе средство оказалось весьма неудачнымъ. Шумъ и крикъ пьяныхъ возвѣстилъ городу нѣчто чрезвычайное: тамъ удвоили осторожность. Они бросились смѣло на укрѣпленія; но хмѣль не устоялъ противъ ужасовъ смерти. Встрѣченные ядрами и мечами, Россіяне бѣжали ([95]), и Великій Князь чрезъ два мѣсяца возвратился въ Москву, не взявъ Смоленска, разоривъ только села и плѣнивъ ихъ жителей.
Въ сіе время скончалась въ Вильнѣ вдовствующая Королева Елена, умная и добродѣтельная, бывъ жертвою горести, а не яда, какъ подозрѣвали въ Москвѣ отъ ненависти къ Литовцамъ ([96]): ибо Сигизмундъ имѣлъ въ ней важный залогъ для благопріятнаго съ нами мира, коего онъ желалъ, или еще не готовый къ войнѣ, или не довѣряя союзу Менгли-Гирея, и не имѣя надежды одинъ управиться съ Россіею. Онъ тогда же просилъ опасныхъ грамотъ въ Москвѣ для его Пословъ: Вельможи Литовскіе писали къ нашимъ Боярамъ, чтобы они
35Г. 1513. своимъ ходатайствомъ уняли кровопролитіе ([97]). Письмо отъ гонца взяли въ Набережной Палатѣ, дали ему опасную грамоту, и Бояре отвѣтствовали Панамъ, что Великій Князь сдѣлалъ то единственно изъ уваженія къ ихъ предстательству. Срокъ назначенный въ грамотѣ минулъ: Сигизмундъ извѣстилъ Василія, что виною сего замедленія были Послы Римскіе, которые ѣдутъ въ Москву отъ Папы, и что вмѣстѣ съ ними будутъ и Литовскіе. Онъ просилъ новаго опаса, и получилъ его.
Іюня 14. Однакожь, не теряя времени, Государь вторично выступилъ изъ Москвы съ полками, отправивъ напередъ къ Смоленску знатную часть рати съ Бояриномъ Княземъ Рѣпнею и съ Окольничимъ Сабуровымъ ([98]). Намѣстникъ Смоленскій, Панъ Юрій Сологубъ, имѣя не мало войска, встрѣтилъ ихъ въ полѣ: битва рѣшилась въ нашу пользу, онъ заключился въ городѣ. Привели многихъ плѣнниковъ къ Василію въ Боровскъ, и Воеводы обложили Смоленскъ. Государь прибылъ къ нимъ въ станъ 25 Сентября. Началась осада; но худое искусство въ дѣйствіи огнестрѣльнаго снаряда и положеніе города, укрѣпленнаго высокими стѣнами, а еще болѣе стремнинами, холмами, дѣлали ее безуспѣшною. Что мы днемъ разрушали, то Литовцы ночью воздвигали снова. Тщетно Великій Князь писалъ къ осажденнымъ, или милостиво или съ угрозами, требуя, чтобы они сдалися. Миновало шесть недѣль. Войско наше усилилось приходомъ Новогородскаго и Псковскаго ([99]). Можно было упорствомъ и терпѣніемъ изнурить гражданъ: но глубокая осень, дожди, грязь, принудили Великаго Князя отступить. Россіяне хвалились единственно опустошеніемъ земли непріятельской вокругъ Смоленска и Полоцка, куда ходилъ изъ Великихъ Лукъ Князь Василій Шуйскій, также со многочисленными полками.
Союзъ с Императоромъ. Дѣйствуя мечемъ, Государь дѣйствовалъ и Политикою. Еще въ 1508 году — свѣдавъ отъ Михаила Глинскаго, что Венгерскій Король, Владиславъ, боленъ, и что Максимиліанъ опять замышляетъ овладѣть сею Державою — Великій Князь писалъ къ Императору о войнѣ Россіи съ Литвою, напоминалъ ему союзъ его съ Іоанномъ и предлагалъ возобновить оный. Михаилъ взялся тайно переслать Василіеву грамоту въ Вѣну ([100]). Дѣла Италіи и другія обстоятельства были
36Г. 1514. виною того, что Максимиліанъ долго не отвѣтствовалъ. Наконецъ въ Февралѣ 1514 года пріѣхалъ въ Москву Императорскій Посолъ, Совѣтникъ Георгій Шниценъ-Памеръ, который именемъ Государя своего заключилъ договоръ съ Россіею, чтобы общими силами и въ одно время наступить на Сигизмунда: Василію отнять у него Кіевъ и всѣ наши древніе города, а Максимиліану Прусскія области, захваченныя Королемъ. Обязались ни въ случаѣ успѣха, ни въ противномъ, какъ въ государствованіе Сигизмунда, такъ и послѣ, не разрывать сего союза, вѣчнаго, непремѣннаго; условились также въ свободѣ и безопасности для путешественниковъ, Пословъ и купцевъ въ обѣихъ земляхъ. Максимиліанъ и Василій именуютъ другъ друга братьями, Великими Государями и Царями. Русскую договорную грамоту перевели въ Москвѣ на языкъ Нѣмецкій, и вмѣсто слова Царь поставили Kayser. Въ Мартѣ Шниценъ-Памеръ отправился назадъ въ Германію съ Великокняжескимъ чиновникомъ, Грекомъ Дмитріемъ Ласкиревымъ, и съ Дьякомъ Елеазаромъ Суковымъ, предъ коими Максимиліанъ 4 Августа утвердилъ договоръ клятвою, собственноручною подписью и золотою печатію ([101]). Нѣмецкій подлинникъ сей любопытной грамоты, уцѣлѣвъ въ нашемъ Архивѣ, служилъ Петру Великому, законнымъ свидѣтельствомъ, что самые предки его назывались Императорами, и что Австрійскій Дворъ призналъ ихъ въ семъ достоинствѣ. — Чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ новые Послы Максимиліановы, Докторъ Яковъ Ослеръ и Морицъ Бургштеллеръ, вручили Великому Князю хартію союза, были приняты съ отмѣнною ласкою, и не только въ Москвѣ, но и во всѣхъ городахъ пышно угощаемы Намѣстниками: ихъ звали на обѣды, Дѣти Боярскіе встрѣчали у лѣсницы, знатные сановники на нижнемъ крыльцѣ, Намѣстники у дверей въ сѣняхъ; сажали въ первое мѣсто; хозяинъ, вставъ, подавалъ имъ двѣ чаши, пить здоровье Государей-братьевъ, соблюдая однакожь, чтобы гости начинали съ Россійскаго ([102]). Однимъ словомъ, никакимъ инымъ Посламъ не оказывалось болѣе чести, и безполезнѣе: ибо Максимиліанъ, опутанный дѣлами Южной и Западной Европы, скоро перемѣнилъ систему: выдалъ свою внуку, Марію, дочь Филиппа Кастильскаго, за племянника
37Г. 1514. Сигизмундова, наслѣдника Владиславова, а юнаго Фердинанда, Филиппова сына, женилъ на дочери Короля Венгерскаго, и только именемъ остался союзникъ Россіи.
Мирный договоръ съ Ганзою. Въ сіе время Новогородскіе Намѣстники, Князь Василій Шуйскій и Морозовъ, заключили также достопамятное мирное условіе съ семидесятью городами Нѣмецкими, или съ Ганзою, на десять лѣтъ. Чтобы возобновить свою древнюю торговлю въ Новѣгородѣ, она рѣшилась забыть претерпѣнное купцами ея въ Россіи бѣдствіе: обязалась не имѣть дружбы съ Сигизмундомъ, ни съ его друзьями, и во всемъ доброхотствовать Василію, который велѣлъ отдать Нѣмцамъ дворы, мѣста и церковь ихъ въ Новѣгородѣ; позволилъ имъ торговать солью, серебромъ, оловомъ, мѣдью, свинцомъ, сѣрою, медомъ, сельдями и всякими ремесленными произведеніями, обнадеживъ, что въ случаѣ войны съ Ливоніею или съ Швеціею Ганзейскіе купцы могутъ быть у насъ совершенно покойны. Уставили, чтобы Россіянъ судить въ Германіи какъ Нѣмцевъ, а Нѣмцевъ въ Новѣгородѣ какъ Россіянъ по однимъ законамъ; не наказывать первыхъ безъ вѣдома Намѣстниковъ Великокняжескихъ, а вторыхъ безъ вѣдома Ганзы; никого не лишать вольности безъ суда; разбойника, злодѣя казнить смертію: только не метить его невиннымъ единоземцамъ ([103]). Великій Князь желалъ, исправляя ошибку Іоаннову, возстановить сію важную для насъ торговлю: но двадцати-лѣтній разрывъ и перемѣна въ политическомъ состояніи Новагорода ослабили ея дѣятельность, уменьшили богатство и пользу обоюдную. Рижскій Бургомистръ, Нейштетъ, около 1570 года будучи въ Новѣгородѣ, видѣлъ тамъ развалины древней каменной Нѣмецкой божницы Св. Петра и маленькій деревянный домикъ съ подваломъ, гдѣ еще складывались нѣкоторые товары Ганзейскіе ([104]).
Посольство Турецкое. Уже Іоаннъ, какъ мы видѣли, искалъ пріязни Баязета, но единственно для безопасности нашихъ купцевъ въ Азовѣ и въ Кафѣ, еще не думая, чтобы Россія могла имѣть выгоды отъ союза съ Константинополемъ въ дѣлахъ внѣшней Политики: Василій хотѣлъ въ семъ отношеніи узнать мысли Султана, и свѣдавъ, что несчастный Баязетъ сверженъ честолюбивымъ, жестокимъ сыномъ, отправилъ къ Селиму Дворянина Алексѣева
38Г. 1514. съ ласковымъ поздравленіемъ. «Отцы наши» — писалъ Государь — «жили въ братской любви: да будетъ она и между сыновьями.» Послу, какъ обыкновенно, велѣно было не унижать себя, не кланяться Султану до земли, сложить только передъ нимъ руки; вручить ему дары, письмо, но не спрашивать объ его здравіи, если Селимъ не спроситъ о Василіевомъ. Алексѣевъ, принятый въ Константинополѣ весьма благосклонно, выѣхалъ оттуда съ Посломъ Султановымъ, Княземъ Мангупскимъ, Ѳеодоритомъ Камаломъ, знакомымъ нашего именитаго чиновника, Траханіота, и, какъ вѣроятно, Грекомъ ([105]). Они были въ пути около девяти мѣсяцевъ (отъ Августа до Мая); терпѣли недостатокъ, голодъ въ степяхъ Воронежскихъ; лишились всѣхъ коней, шли пѣшкомъ и едва достигли предѣловъ Рязанскихъ, гдѣ ждали ихъ люди высланные къ нимъ отъ Великаго Князя. Сей первый Турецкій Посолъ въ Москвѣ возбудилъ любопытство ея жителей, которые съ удовольствіемъ видѣли, что грозные завоеватели Византіи ищутъ нашей дружбы. Его встрѣтили пышно: Великій Князь сидѣлъ въ Малой Набережной Палатѣ; вокругъ Бояре въ саженыхъ шубахъ; у дверей стояли Княжата и Дѣти Боярскіе въ саженыхъ терликахъ. Представленный Государю Княземъ Шуйскимъ, Посолъ отдалъ ему Султанскую грамоту, писанную на языкѣ Арабскомъ, а другую на Сербскомъ: цѣловалъ у Василія руку; объявилъ желаніе Селимово быть съ нимъ въ вѣчной любви, имѣть однихъ друзей и непріятелей; обѣдалъ во дворцѣ, въ Средней Златой Палатѣ ([106]). Великій Князь желалъ заключить съ Селимомъ договоръ письменный; но Камалъ отвѣчалъ, что не имѣетъ на то приказанія. «По крайней мѣрѣ — говорили Бояре — Государь долженъ знать, кто друзья и непріятели Султану, чтобы, согласно съ его предложеніемъ, быть имъ также другомъ и непріятелемъ.» Посолъ не смѣлъ входить въ объясненія столь важныя ([107]). — Селимъ убѣждалъ Великаго Князя изъ дружбы къ нему отпустить Летифа въ Тавриду, но получилъ отказъ.
Во время переговоровъ съ симъ чиновникомъ Султанскимъ наше войско выступало изъ Москвы. Великій Князь пылалъ ревностію загладить неудачу двухъ походовъ къ Смоленску, думая
39Г. 1514. Взятіе Смоленска. менѣе о собственной ратной славѣ, чѣмъ о вредѣ государственномъ, который могъ быть ихъ слѣдствіемъ: Литовцы уже переставали бояться нашихъ многочисленныхъ ополченій, и думали что, завоеванія Россіянъ были единственно счастіемъ Іоанновымъ; надлежало увѣрить и непріятелей и своихъ въ неизмѣнномъ могуществѣ Россіи, страхомъ уменьшить силу первыхъ, бодростію увеличить нашу. Поощряя Василія къ неутомимости въ войнѣ, Михаилъ Глинскій ручался за успѣхъ новаго приступа къ Смоленску, съ условіемъ, какъ пишутъ, чтобы Великій Князь отдалъ ему сей городъ въ Удѣлъ наслѣдственный ([108]). По крайней мѣрѣ Глинскій оказалъ тогда Государю важную услугу, нанявъ въ Богеміи и въ Германіи многихъ людей искусныхъ въ ратномъ дѣлѣ, которые пріѣхали въ Москву черезъ Ливонію ([109]).
Самъ предводительствуя войскомъ, Великій Князь выѣхалъ изъ столицы 8 Іюня съ двумя братьями, Юріемъ и Симеономъ; третьему, Димитрію, велѣлъ быть въ Серпуховѣ; четвертаго Андрея, оставилъ въ Москвѣ съ Царевичемъ Петромъ. 220 Бояръ и Придворныхъ Дѣтей Боярскихъ находилось въ Государевой дружинѣ ([110]). Въ Тулѣ, на Угрѣ стояли полки запасные. Государь осадилъ Смоленскъ, и 29 Іюля начали стрѣлять по городу изъ-за Днѣпра, большими и мелкими ядрами, окованными свинцемъ. Лѣтописецъ хвалитъ искусство главнаго Московскаго пушкаря, именемъ Стефана: отъ ужаснаго дѣйствія его орудій колебались стѣны и люди падали толпами; а пушки Литовскія, разрываясь, били своихъ ([111]). Весь городъ покрылся густыми облаками дыма; многія зданія пылали; жители въ безпамятствѣ вопили, и простирая руки къ осаждающимъ, требовали милосердія. Въ тысячу голосовъ кричали со стѣны: «Государь Великій Князь! уйми мечь свой! Мы тебѣ повинуемся.» Пальба затихла. Смоленскій Епископъ, Варсонофій, вышелъ на мостъ, объявляя, что Воевода, Юрій Сологубъ, готовъ начать переговоры въ слѣдующій день. Великій Князь не далъ ни малѣйшаго срока и приказалъ снова громить крѣпость. Епископъ возвратился со слезами. Вопль народный усилился. Съ одной стороны смерть и пламя, съ другой убѣжденія многихъ преданныхъ Россіи людей дѣйствовали такъ сильно, что граждане не хотѣли слышать о дальнѣйшемъ сопротивленіи,
40Г. 1514. виня Сигизмунда въ нерадивости. Воевода Юрій именемъ Королевскимъ обѣщалъ имъ скорое вспоможеніе: ему не вѣрили, и Духовенство, Князья, Бояре, мѣщане Смоленскіе послали сказать Государю, что они не входятъ съ нимъ ни въ какіе договоры, моля его единственно о томъ, чтобы онъ мирно взялъ ихъ подъ Россійскую Державу и допустилъ видѣть лице свое. Вдругъ прекратились всѣ дѣйствія непріятельскія. Епископъ, Архимандриты, Священники съ иконами и съ крестами, Намѣстникъ, Вельможи, чиновники Смоленскіе явились въ станѣ Россійскомъ, проливали слезы, говорили Великому Князю: «Государь! довольно текло крови Христіанской; земля наша, твоя отчина, пустѣетъ: пріими градъ съ тихостію.» Епископъ благословилъ Василія, который велѣлъ ему, Юрію Сологубу и знатнѣйшимъ людямъ итти въ Великокняжескій шатеръ, гдѣ они, давъ клятву въ вѣрности къ Россіи, обѣдали съ Государемъ и должны были остаться до утра; а другихъ отпустили назадъ въ городъ. Стража Московская смѣнила Королевскую у всѣхъ воротъ крѣпости. Герой Іоанновъ, старецъ Князь Даніилъ Щеня, на разсвѣтѣ вступилъ въ оную съ полками конными: переписавъ жителей, обязалъ ихъ присягою служить, доброхотствовать Государю Россійскому, не думать о Королѣ, забыть Литву.
Августа 1 Епископъ Варсонофій торжественно святилъ воду на Днѣпрѣ и съ крестами пошелъ въ городъ; за Духовенствомъ Великій Князь, Воеводы и все воинство въ стройномъ чинѣ. Бояре Смоленскіе, народъ, жены, дѣти встрѣтили Василія въ предмѣстіи съ очами свѣтлыми. Епископъ окропилъ святою водою Государя и народъ. Въ храмѣ Богоматери отпѣли молебенъ. Протодіаконъ съ амвона возгласилъ многолѣтіе побѣдителю. Благословивъ Великаго Князя животворящимъ крестомъ, Епископъ сказалъ ему: «Божіею милостію радуйся и здравствуй, православный Царь всея Русіи, на своей отчинѣ и дѣдинѣ града Смоленска!» Тутъ братья Государевы, Бояре, Воеводы, чиновники и всѣ жители Смоленскіе, поздравивъ его, начали цѣловаться другъ съ другомъ; плакали въ восхищеніи сердецъ, называясь родными, друзьями, единовѣрными. Окруженный воинскими сановниками, Василій сквозь толпы ликующаго народа прибылъ во дворецъ древнихъ
41Г. 1514. Князей Мономахова племени и сѣлъ на ихъ тронѣ, среди Бояръ и Воеводъ; призвалъ знатнѣйшихъ гражданъ, объявилъ имъ милость, далъ грамоту льготную и Намѣстника, Князя Шуйскаго: утвердилъ права собственности, личную безопасность, свободу, уставы Витовтовы, Александровы и Сигизмундовы ([112]); всѣхъ угостилъ обѣдомъ; жаловалъ соболями, бархатами, камками, златыми деньгами. Оставивъ Варсонофія на Святительскомъ престолѣ, онъ дозволилъ бывшему Градоначальнику Сологубу ѣхать въ Литву, также и всѣмъ Королевскимъ воинамъ, выдавъ на каждаго человѣка по рублю; а тѣмъ изъ нихъ, которые добровольно записались къ намъ въ службу, по два рубля и по сукну Лунскому; не отнялъ земель ни у Дворянъ, ни у церквей; не вывелъ никого изъ Смоленска, ни Пана, ни гражданина ([113]); служивымъ людямъ назначилъ жалованье. Счастливый въ душѣ Государь изъявлялъ только любовь, снисхожденіе къ новымъ подданнымъ, радуясь, что совершилъ намѣреніе великаго отца своего и къ завоеваніямъ его прибавилъ столь блестящее. Взятіе Смоленска, говоритъ Лѣтописецъ, казалось свѣтлымъ праздникомъ для всей Россіи. Отнять чуждое лестно одному славолюбію Государя; но возвратить собственное весело народу.
Сто десять лѣтъ находился Смоленскъ подъ властію Литвы. Уже обычаи измѣнялись; но имя Русское еще трогало сердце жителей, и любовь къ древнему отечеству, вмѣстѣ съ братскимъ духомъ Единовѣрія, облегчили для Великаго Князя сіе важное завоеваніе, приписанное Сигизмундомъ измѣнѣ, кознямъ Михаила Глинскаго, подкупу, обману ([114]). Сологубу отсѣкли въ Литвѣ голову ([115]): онъ конечно не былъ измѣнникомъ, отвергнувъ всѣ милостивыя предложенія Василіевы, не захотѣвъ ни за какое богатство, ни за какіе чины остаться въ Россіи. Въ дѣлахъ государственныхъ несчастіе бываетъ преступленіемъ. Но Михаилъ дѣйствительно могъ имѣть тайныя связи въ Смоленскѣ: по крайней мѣрѣ онъ думалъ, что ему изъ благодарности за его услуги, отдадутъ сей знаменитый городъ во владѣніе. Великій Князь не сдѣлалъ того, и смѣялся какъ увѣряютъ, надъ безмѣрнымъ честолюбіемъ Глинскаго; а Глинскій, уже опытный въ измѣнѣ, замыслилъ новую ([116]).
42Г. 1514. Государь немедленно отрядилъ Воеводъ Московскихъ и Смоленскихъ ко Мстиславлю, гдѣ княжилъ тогда одинъ изъ потомковъ Гедиминова сына, Евнутія, Михаилъ: не имѣя силъ противиться, онъ выѣхалъ на встрѣчу къ нашему войску, присягнулъ Россіи, былъ у Великаго Князя, и милостиво имъ одаренный возвратился въ свою отчину. Граждане Кричева и Дубровны сами собою намъ поддалися ([117]). Довольный сими пріобрѣтеніями, Василій не желалъ иныхъ: учредилъ Правительство въ Смоленскѣ, оставилъ тамъ часть войска, другую послалъ къ Борисову, къ Минску, и самъ возвратился въ Дорогобужъ ([118]). Измѣна Глинскаго. Михаилъ Глинскій стоялъ со ввѣреннымъ ему отрядомъ близъ Орши. Никто не зналъ объ его злыхъ умыслахъ. Потерявъ надежду видѣть себя Владѣтельнымъ Княземъ Смоленскимъ, досадуя на Василія и жалѣя о Литвѣ, онъ тайно предложилъ Сигизмунду свои услуги, изъявлялъ раскаяніе, обѣщалъ загладить прошедшее. Личная, справедливая ненависть къ измѣннику уступила явной пользѣ государственной: Король увѣрилъ Глинскаго въ милости. Утвердили договоръ клятвами; согласились, чтобы войско Литовское шло, какъ можно скорѣе, къ Днѣпру: ибо Михаилъ отвѣтствовалъ Королю за побѣду. Уже сіе войско находилось близъ Орши: Глинскій, узнавъ о томъ, ночью сѣлъ на коня и бѣжалъ изъ Россійскаго стана; но отъѣхалъ не далеко. Одинъ изъ его слугъ извѣстилъ Воеводу нашего, Князя Булгакова-Голицу, о бѣгствѣ измѣнника: Воевода въ ту же минуту съ легкою дружиною поскакалъ за нимъ въ обгонъ, пересѣкъ дорогу и ждалъ въ лѣсу. Глинскій ѣхалъ впереди; за нимъ въ верстѣ, толпа вооруженныхъ слугъ: ихъ и господина схватили и представили въ Дорогобужѣ Великому Князю. Глинскій не могъ запираться: у него вынули изъ кармана Сигизмундовы письма ([119]). Готовясь къ смерти, онъ говорилъ смѣло о своихъ услугахъ и неблагодарности Василіевой. Государь приказалъ отвезти его скованнаго въ Москву; а Воеводамъ нашимъ, Князю Булгакову, Боярину Челяднину и многимъ другими итти на встрѣчу къ непріятельской рати. Константинъ Острожскій предводительствовалъ ею. Пишутъ, что нашихъ было 80, 000, Литовцевъ же только 35, 000, ([120]). Сошлися на берегахъ Днѣпра, и нѣсколько дней стояли тихо, Россіяне
43Г. 1514. на лѣвомъ, Литовцы на правомъ. Чтобы усыпить Московскихъ Воеводъ, Константинъ предлагалъ имъ разойтися безъ битвы ([121]), и тайно наводилъ мостъ въ пятнадцати верстахъ отъ ихъ стана. Узнавъ, что половина непріятелей уже на сей сторонѣ рѣки, гордый Бояринъ Челяднинъ сказалъ: «мнѣ мало половины; жду ихъ всѣхъ, и тогда однимъ разомъ управлюсь съ ними» ([122]) Битва Оршинская. 8 Сентября. Конница, пѣхота Литовская перешли, устроились, заняли выгодное мѣсто: началась кровопролитная битва. Увѣряютъ, что главные Воеводы Московскіе, Князь Булгаковъ-Голица и Бояринъ Челяднинъ, отъ зависти не хотѣли помогать другъ другу; что движенія нашего войска не имѣли связи, ни общей цѣли; что въ самомъ пылу сраженія Челяднинъ выдалъ Булгакова и бѣжалъ ([123]). По другимъ извѣстіямъ, Князь Константинъ употребилъ хитрость: отступилъ притворно, навелъ Россіянъ на пушки, и въ то же время зашелъ имъ въ тылъ ([124]). Всѣ говорятъ согласно, что Литовцы никогда не одерживали такой знаменитой побѣды надъ Россіянами: гнали, рѣзали, топили ихъ въ Днѣпрѣ и въ Кропивнѣ; тѣлами усѣяли поля между Оршею и Дубровною, плѣнили Булгакова, Челяднина и шесть иныхъ Воеводъ, тридцать семь Князей, болѣе 1500 Дворянъ и чиновниковъ ([125]); взяли обозъ, знамена, снарядъ огнестрѣльный; однимъ словомъ, въ полной мѣрѣ отмстили намъ за Ведрошскую битву. Мы лишились тридцати тысячь воиновъ: ночь и лѣса спасли остальныхъ. На другой день Константинъ торжествовалъ побѣду надъ своими единовѣрными братьями и Русскимъ языкомъ славилъ Бога за истребленіе Россіянъ ([126]); пышно угостилъ знатныхъ плѣнниковъ и немедленно отправилъ къ Сигизмунду, который велѣлъ Челяднина и Булгакова оковать цѣпями: слѣдственно наказалъ ихъ за то, что они услужили ему своимъ неразуміемъ. Сіи злосчастные Воеводы долго томились въ неволѣ, презираемые Литвою и какъ бы забвенные отечествомъ ([127]). — Сигизмундъ, будучи внѣ себя отъ радости, спѣшилъ извѣстить всю Европу о славѣ Литовскаго оружія; дарилъ Государей и Папу нашими плѣнниками ([128]); мыслилъ, что отниметъ у Россіи не только Смоленскъ, но и всѣ ея прежнія завоеванія ([129]); что Василій не можетъ собрать новыхъ сильныхъ полковъ, и
44Г. 1514. что ему остается только бѣжать въ глубину Московскихъ лѣсовъ. Король ошибся: сія блестящая побѣда не имѣла никакихъ важныхъ слѣдствій.
Съ первою вѣстію о нашемъ несчастіи прискакали въ Смоленскъ нѣкоторые раненные въ битвѣ чиновники Великокняжескіе. Весь городъ пришелъ въ волненіе. Многіе тамошніе Бояре думали, подобно Сигизмунду, что Россія уже пала: совѣтовались между собою, съ Епископомъ Варсонофіемъ, и рѣшились измѣнить Государю. Измѣна Епископа Смоленскаго. Епископъ тайно послалъ къ Королю своего племянника, ([130]) съ увѣреніемъ, что если онъ немедленно пришлетъ войско, то Смоленскъ будетъ его. Но другіе вѣрные Бояре донесли о семъ умыслѣ Намѣстнику, Князю Василію Шуйскому, который, едва успѣвъ взять измѣнниковъ и самаго Епископа подъ стражу, увидѣлъ знамена Литовскія: самъ Константинъ съ шестью тысячами отборныхъ воиновъ явился предъ городскими стѣнами. Приступъ Островскаго къ Смоленску. Тутъ Шуйскій изумилъ его и жителей зрѣлищемъ ужаснымъ: велѣлъ на стѣнѣ, въ глазахъ Литвы, повѣсить всѣхъ заговорщиковъ, кромѣ Святителя, надѣвъ на нихъ собольи шубы, бархаты, камки, а другимъ привязавъ къ шеѣ серебряные ковши или чарки, пожалованныя имъ отъ Великаго Князя ([131]). Константинъ воспылалъ гнѣвомъ: приступилъ къ Смоленску; но измѣнниковъ уже не было: граждане и воины бились мужественно съ Литвою. Константинъ ушелъ: Россіяне захватили не мало плѣнниковъ и часть обоза. Недостойнаго Пастыря, Варсонофія, отвезли въ Дорогобужъ къ Великому Князю, который, изъявивъ удовольствіе Шуйскому и давъ всѣ нужныя повелѣнія для безопасности Смоленска, возвратился въ Москву ([132]). — Литовцы заняли только Дубровну, Мстиславль и Кричевъ, гдѣ жители снова присягнули Сигизмунду.
Набѣг Крымцевъ. Король желалъ отдохновенія и распустилъ войско; но сынъ Менгли-Гиреевъ Магметъ, узнавъ о побѣдѣ его, хотѣлъ воспользоваться ею, чтобы опустошить южныя владѣнія Россійскія, съ помощію новаго измѣнника нашего, Воеводы Евстафія Дашкевича. Мы упоминали о семъ Литовскомъ бѣглецѣ, коего милостиво принялъ Іоаннъ ([133]), и который, служивъ нѣсколько лѣтъ Василію, ушелъ къ Сигизмунду въ слѣдъ за Константиномъ Острожскимъ. Получивъ отъ Короля во владѣніе Каневъ и Черкасы,
45имѣя воинскія достоинства, смѣлость, мужество, Дашковичь прославился въ Исторіи Днѣпровскихъ Казаковъ, заслуживъ имя ихъ Ромула ([134]): образовалъ устроилъ сіе легкое, дѣятельное, неутомимое ополченіе, коему удивлялась Европа; избралъ Вождей, ввелъ строгую подчиненность, далъ каждому воину мечъ и ружье; наблюдалъ всѣ движенія Крымцевъ и преграждалъ имъ путь въ Литву. Г. 1515. Дашковичь зналъ Россію казался для насъ тѣмъ опаснѣе: вмѣстѣ съ Кіевскимъ Воеводою, Андреемъ Немировичемъ, онъ присоединился къ толпамъ Магметъ-Гиреевымъ, думая взять Черниговъ, Новгородъ Сѣверскій, Стародубъ, гдѣ не было ни Князей, ни Московской рати: Шемякинъ и Князь Василій Стародубскій находились тогда у Государя ([135]). Непріятели, сверхъ многочисленной конницы, имѣли тяжелый снарядъ огнестрѣльный. Но Воеводы Сѣверскіе отстояли города: ибо Магметъ-Гирей боялся тратить людей на приступахъ; не слушался Литовскихъ предводителей, и заключилъ свой походъ бѣгствомъ.
Тѣмъ не менѣе Василій съ огорченіемъ видѣлъ, что измѣна Менгли-Гиреева въ пользу Литвы уменьшаетъ силы Россіи. Вторичное посольство къ Султану. Онъ искалъ новаго средства обратить Хана къ прежней системѣ. Посолъ Турецкій еще былъ въ Москвѣ: Государь отпустилъ его въ Константинополь съ своимъ ближнимъ Дворяниномъ, Васильемъ Коробовымъ, написавъ съ нимъ въ отвѣтной грамотѣ къ Султану о вѣроломствѣ Менгли-Гирея, и прося, чтобы Селимъ запретилъ Хану дружиться съ Литвою ([136]). Коробову надлежало стараться о заключеніи рѣшительнаго союза между Россіею и Портою Оттоманскою, съ обязательствомъ помогать другъ другу во всѣхъ случаяхъ, особенно противъ Литвы и Тавриды, ежели Менгли-Гирей не отступитъ отъ Сигизмунда. — Но Коробовъ не успѣлъ въ главномъ дѣлѣ: Селимъ писалъ къ Государю, что пришлетъ въ Москву новаго Посла и не сдержалъ слова, будучи занятъ войною Персидскою. Уставили единственно правила свободной торговли въ Азовѣ и въ Кафѣ для нашихъ купцевъ.
Въ сіе время не стало Менгли-Гирея ([137]). Россія могла бы справедливо оплакивать его кончину, если бы онъ былъ для Василія тоже, что для Іоанна. Сей достопамятный въ Исторіи Ханъ пережилъ
46Г. 1515. Смерть Менгли-Гирея. самаго себя, бывъ въ послѣдніе годы только тѣнію Царя, и Великій Князь могъ ждать болѣе успѣха въ дѣлахъ съ его наслѣдникомъ, старшимъ сыномъ, Магметъ-Гиреемъ. Къ несчастію, новый Ханъ не походилъ на отца ни умомъ, ни добрыми качествами: вопреки Алкорану, любилъ пить до чрезмѣрности, раболѣпствовалъ женамъ, не зналъ добродѣтелей государственныхъ зналъ одну прелесть корысти, былъ истиннымъ Атаманомъ разбойниковъ. Посольство отъ новаго Хана Магметъ-Гирея и наше къ нему. Сначала онъ изъявилъ желаніе пріобрѣсти дружбу Россіи, и съ честію отпустилъ Великокняжескаго Посла, Тучкова; но скоро, взявъ дары отъ Сигизмунда, прислалъ въ Москву Вельможу своего, Дувана, съ наглыми смѣшными требованіями: писалъ, что взятіе Смоленска нарушаетъ договоръ Василіевъ съ Менгли-Гиреемъ, который будто бы пожаловалъ Смоленское Княженіе Сигизмунду; что Василій долженъ возвратить оное, также и Брянскъ, Стародубъ, Новгородъ Сѣверскій, Путивль, вмѣстѣ съ другими городами, будто бы данными Ханомъ, отцемъ его, Іоанну въ знакъ милости ([138]). Магметъ-Гирей требовалъ еще освобожденія всѣхъ Крымскихъ плѣнниковъ, дани съ Одоева, многихъ вещей драгоцѣнныхъ, денегъ; а въ случаѣ отказа грозилъ местію. Великій Князь не могъ образумить безсмысленнаго варвара; но могъ надѣяться на доброхотство нѣкоторыхъ Вельможъ Крымскихъ, въ особенности на втораго Менгли-Гиреева сына, Ахмата Хромаго, объявленнаго Калгою Орды или первымъ чиновникомъ по Ханѣ: для того вооружился терпѣніемъ, честилъ Посла, и въ удовольствіе Магметъ-Гирею освободилъ Летифа: ибо сей бывшій Царь Казанскій опять сидѣлъ тогда подъ стражею за непріятельскія дѣйствія Крымцевъ ([139]). Ему снова позволено было ѣздить во дворецъ и на охоту; но Великій Князь не согласился отпустить его къ матери, которая желала отправиться съ нимъ въ Мекку — Бояринъ Мамоновъ повезъ отвѣтныя грамоты и дары Хану, весьма умѣренные ([140]). Г. 1515—1516. Онъ долженъ былъ сказать Магметъ-Гирею, что нелѣпыя его требованія суть плодъ Сигизмундова коварства; что Государь не только намѣренъ вѣчно владѣть Смоленскимъ Княженіемъ, но хочетъ отнять у Короля и всѣ иные древніе города наши; что Менгли-Гирей утвердилъ свое могущество дружбою Россіи, а не
47Г. 1515—1516. Литвы, и что мы готовы возобновить союзъ, ежели Ханъ съ искреннею любовію обратится къ Великому Князю и престанетъ намъ злодѣйствовать: ибо въ то самое время, когда его Посолъ выѣзжалъ изъ Москвы, Крымцы нападали на Мещеру и толпились въ окрестностяхъ Азова, угрожая предѣламъ Рязанскимъ. — Главнымъ порученіемъ Мамонова было преклонить къ намъ Вельможъ Ханскихъ.
Два обстоятельства помогли сначала его успѣху. Магметъ-Гирей тщетно ждалъ новыхъ даровъ отъ Сигизмунда и свѣдалъ, что Султанъ имѣетъ особенное уваженіе къ Великому Князю ([141]). Хотя Мамоновъ нѣсколько разъ былъ оскорбляемъ наглостію Царедворцевъ ([142]); хотя Магметъ-Гирей жаловался на скупость Василіеву: однакожь изъявилъ желаніе отстать отъ Короля и вызвался даже, въ залогъ союза, прислать одного изъ сыновей на житье въ Россію, ежели Великій Князь пошлетъ сильную рать водою на Астрахань. Уже написали и грамоту договорную, которую надлежало утвердить присягою въ день Менгли-Гиреева поминовенія, но Сигизмундъ успѣлъ во-время доставить 30, 000 червонцевъ Хану ([143]): грамоту забыли, Посла Московскаго не слушали, и сынъ Магметъ-Гиреевъ, Царевичь Богатырь, устремился на Россію съ голодными толпами: ибо отъ чрезвычайныхъ жаровъ сего лѣта поля и луга изсохли въ Тавридѣ. Опустошивъ села Мещерскія и Рязанскія, Богатырь ушелъ; а Ханъ въ отвѣтъ на жалобы Великаго Князя просилъ его извинить молодость Царевича, который будто бы самовольно тревожилъ Россійскія владѣнія. Еще мирныя сношенія не прерывались: мѣсто умершаго въ Тавридѣ Мамонова заступилъ Боярскій сынъ Шадринъ, умный, дѣятельный ([144]). Весьма усердно помогалъ ему братъ Ханскій, Калга Ахматъ, ненавистникъ Литвы и другъ Россіи, гдѣ онъ на всякой случай готовилъ себѣ вѣрное убѣжищѣ. «Мы живемъ въ худыя времена», говорилъ Ахматъ Послу Московскому: «отецъ нашъ повелѣвалъ всѣми, дѣтьми и Князьями. Теперь братъ мой Царь, сынъ его Царь, и Князья Цари» ([145]). Истину сего доказывалъ Калга собственными поступками: господствуя въ Очаковѣ, нападалъ на Литовскіе предѣлы, вопреки дружбѣ Сигизмундовой съ Магметъ-Гиреемъ и писалъ къ Василію: «не думая ни о
48Г. 1515—1516. чемъ иномъ, возьми для меня Кіевъ; я помогу тебѣ завоевать Вильну, Троки и всю Литву» ([146]). Другіе Князья, также доброхотствуя намъ, враждовали Королю; увѣряли, что и Ханъ измѣнитъ ему, если Великій Князь будетъ только щедрѣе; а Магметъ-Гирею сказывали, что Россія намѣрена помогать его злодѣямъ, Ногаямъ и Астраханцамъ, если онъ не предпочтетъ ея союза Литовскому. Сіи Вельможи и безстыдное корыстолюбіе самого Хана произвели наконецъ то, что онъ, взявъ одною рукою Сигизмундово золото, занесъ другую съ мечемъ на его землю, не для услуги намъ, но единственно для добычи, пославъ 40, 000 всадниковъ разорять южныя Королевскія владѣнія ([147]). Сей варваръ не боялся мести за свое вѣроломство, понимая, что Россія и Литва все простятъ ему, въ надеждѣ вредить черезъ него другъ другу. Между тѣмъ открылось новое важное обстоятельство, которое убѣждало его искать Василіевой пріязни.
Болѣзнь и посольство Царя Казанскаго. Царь Казанскій, Магметъ-Аминь, занемогъ жестокою болѣзнію: отъ головы до ногъ, по словамъ Лѣтописца, онъ кипѣлъ гноемъ и червями; призывалъ цѣлителей, волхвовъ, и не имѣлъ облегченія; заражалъ воздухъ смрадомъ гніющаго своего тѣла, и думалъ, что сія казнь послана ему Небомъ за вѣроломное убіеніе столь многихъ Россіянъ и за неблагодарность къ Великому Князю Іоанну. «Русской Богъ караетъ меня, » говорилъ онъ ближнимъ: «Іоаннъ былъ мнѣ отцемъ, а я, слушаясь коварной жены, отплатилъ зломъ благодѣтелю. Теперь гибну: къ чему мнѣ сребро и злато, престолъ и вѣнецъ, одръ многоцѣнный и жены красныя? Оставлю ихъ другимъ.» Чтобы умереть спокойнѣе, Магметъ-Аминь желалъ удостовѣрить Василія въ своей искренности: прислалъ ему 300 коней украшенныхъ золотыми сѣдлами и червлеными коврами, Царскій доспѣхъ, щитъ и шатеръ, подарокъ Владѣтеля Персидскаго, столь богатый и хитро вытканный, что Нѣмецкіе купцы разсматривали его въ Москвѣ съ удивленіемъ ([148]). Послы Казанскіе молили Великаго Князя объявить Летифа ихъ Владѣтелемъ въ случаѣ Магметъ-Аминевой смерти, обязываясь вѣчно зависѣть отъ Государя Московскаго и принимать Царей единственно отъ его руки ([149]). Написали грамоту: Окольничій Тучковъ ѣздилъ съ нею въ
49Г. 1515—1516. Казань, гдѣ Царь, Вельможи и народъ утвердили сей договоръ клятвами. Василій, въ доказательство своего благоволенія къ Магметъ-Аминю, пожаловалъ Летифу городъ Коширу.
Ханъ Крымскій принималъ живѣйшее участіе въ судьбѣ Казани, опасаясь, чтобы тамошніе Князья послѣ Магметъ-Аминя не взяли къ себѣ на престолъ кого нибудь изъ Астраханскихъ, ненавистныхъ ему Царевичей. Для сего онъ послалъ знатнаго человѣка въ Москву, дружески писалъ къ Великому Князю, хвалился разореніемъ Литвы, обѣщалъ немедленно дать свободу Московскимъ плѣнникамъ и заключить союзъ съ нами, если Государь возведетъ Летифа на Казанское Царство, отниметъ городокъ Мещерскій, бывшее Нордоулатово помѣстье у своего служиваго Царевича Астраханскаго Шигъ-Алея, уступитъ оное которому нибудь изъ сыновей Магметъ-Гиреевыхъ и рѣшится воевать Астрахань. Г. 1517. Долго Василій отвергалъ сіе послѣднее условіе: наконецъ и на то согласился ([150]). Казалось, что всѣ препятствія исчезли. Въ Москву ждали новыхъ Пословъ Ханскихъ съ договорною грамотою: они не ѣхали, и Великій Князь узналъ, что Сигизмундъ, подобно ему неутомимый въ исканіи Магметъ-Гиреевой дружбы, умѣлъ опять задобрить Хана богатыми дарами. Впаденіе Крымцевъ. 20, 000 Крымцевъ съ огнемъ и мечемъ нечаянно явились въ Россіи и дошли до самой Тулы, гдѣ встрѣтили ихъ Московскіе Воеводы, Князья Одоевскій и Воротынскій. Хищниковъ наказали: спасаясь бѣгствомъ, они тонули въ рѣкахъ и въ болотахъ; гибли отъ руки нашихъ воиновъ и земледѣльцевъ, которые засѣли въ лѣсахъ и не давали имъ ни пути, ни пощады, такъ, что весьма не многіе возвратились домой, нагіе и босые. Чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ Князь Шемякинъ выгналъ Крымцевъ изъ области Путивльской и побилъ ихъ за Сулою ([151]).
Союзъ съ Королемъ Датскимъ. Не имѣвъ успѣха въ сношеніяхъ съ Ханомъ, Василій пріобрѣлъ въ сіе время двухъ знаменитыхъ, искреннихъ друзей въ Европѣ. Еще въ 1513 году Посолъ Короля Датскаго, Іоанна, находился въ Москвѣ, или по дѣламъ Шведскимъ, или для того, чтобы склонить насъ къ соединенію Греческой Церкви съ Римскою, какъ самъ Король писалъ къ Императору Максимиліану и Людовику XІІ ([152]). Сынъ Іоанновъ, Христіанъ
50Г. 1517. ІІ, памятный въ Исторіи ужасною свирѣпостію и прозваніемъ Нерона Сѣвернаго, въ 1517 году утвердилъ пріязнь съ Россіею торжественнымъ договоромъ воевать общими силами — гдѣ и когда будетъ возможно — Швецію и Польшу ([153]), хотя Намѣстники Великокняжескіе въ 1510 году заключили съ первою шестидесятилѣтнее перемиріе ([154]). Посолъ нашъ, Дворянинъ Микулинъ, былъ въ Копенгагенѣ: Христіановъ, Давидъ Герольтъ, въ Москвѣ. Великій Князь позволилъ Датскимъ купцамъ имѣть церковь въ Новѣгородѣ и свободно торговать въ Россіи. — Усильно домогаясь властвовать надъ всею древнею Скандинавіею, Христіанъ не могъ содѣйствовать намъ противъ Сигизмунда; а Василій, занятый Литовскою войною, оставался единственно доброжелателемъ Христіана въ его бореніи со Шведскимъ Правителемъ Стуромъ. Однакожь тѣсная связь между сими двумя Государями устрашала ихъ враговъ: Сигизмундъ долженъ былъ опасаться Даніи, а Швеція Россіи ([155]).
Союзъ с Нѣмецкимъ Орденомъ. Вторымъ союзникомъ нашимъ былъ Великій Магистръ Нѣмецкаго Ордена, Албрехтъ Бранденбургскій. Пламенный духъ сего воинственнаго братства, освященнаго Вѣрою и добродѣтелію, памятнаго великодушіемъ и славою первыхъ его основателей, угасъ въ странахъ Сѣвера ([156]): богатство не замѣняетъ доблести, и Рыцари-Владѣтели, нѣкогда сильные презрѣніемъ жизни, въ избыткѣ ея пріятностей увидѣли свою слабость. Покорители язычниковъ были покорены собратіями-Христіанами. Казимиръ и наслѣдники его уже взяли многіе Орденскіе города, именуя Великаго Магистра своимъ присяжникомъ. Рыцарство тосковало въ униженіи: хотѣло возвратить свою древнюю славу, независимость и владѣнія; молило Папу, Германію, Императора о защитѣ, и наконецъ обратилось къ Россіи, весьма естественно: ибо мы одни ревностно желали ослабить Сигизмунда. Хотя Нѣмецкій Орденъ, вступаясь за Ливонію, часто оглашалъ насъ въ Европѣ злодѣями, невѣрными, еретиками; но сіи укоризны были преданы забвенію, и крестоносные витязи Іерусалимскіе дружественно простерли руку къ Великому Князю ([157]). Албрехтъ прислалъ въ Москву Орденскаго чиновника, Дидриха Шонберга, принятаго со всѣми знаками уваженія. Въ такое время, когда Дворъ говѣлъ и
51Г. 1517. обыкновенно не занимался дѣлами, на первой недѣлѣ Великаго поста, Шонбергъ имѣлъ переговоры съ Боярами, въ Субботу обѣдалъ у Государя, въ Воскресенье вмѣстѣ съ нимъ слушалъ Литургію въ храмѣ Успенія. Заключили наступательный союзъ противъ Короля ([158]). Магистръ требовалъ ежемѣсячно шестидесяти тысячъ золотыхъ Реинскихъ на содержаніе десяти тысячъ пѣхотныхъ и двухъ тысячь конныхъ воиновъ: Государь обѣщалъ, если Нѣмцы возьмутъ Данцигъ, Торнъ, Маріенвердеръ, Эльбингъ, и пойдутъ на Краковъ; однакожь не хотѣлъ включить въ договоръ, чтобы Россіи не мириться съ Сигизмундомъ до отнятія у него всѣхъ Прусскихъ и нашихъ древнихъ городовъ, сказавъ Шонбергу: «отъ васъ надобно требовать обязательства, ибо вы еще не воюете; а мы уже давно въ полѣ, и дѣлаемъ, что можемъ» ([159]). Условились хранить договоръ въ тайнѣ, чтобы Король не успѣлъ изготовиться къ оборонѣ. Шонбергъ, получивъ въ даръ бархатную шубу, 40 соболей и 2, 000 бѣлокъ, отправился въ Кенигсбергъ, съ Дворяниномъ Загряскимъ ([160]). Размѣнялись клятвенными грамотами. Магистру хотѣлось, чтобы Великій Князь немедленно доставилъ 625 пудъ серебра въ Кенигсбергъ, гдѣ наши собственные чиновники могли бы обратить оное въ деньги и выдавать ихъ, въ случаѣ надобности, Нѣмецкимъ ратникамъ ([161]). Для сего новый Посолъ Орденскій, Мельхіоръ Робенштеинъ, былъ въ Москвѣ. Василій отвѣтствовалъ, что серебро готово, но что Нѣмцы должны прежде начать войну. — Магистръ Ливонскій, старецъ Плеттенбергъ, не участвовалъ въ семъ союзѣ: закоренѣлая ненависть къ Россіянамъ склоняла его, даже вопреки пользамъ Нѣмецкаго Ордена, доброжелательствовать Королю. Въ теченіе войны Литовской онъ съ досадою извѣщалъ Прусскаго Магистра о нашихъ выгодахъ, съ удовольствіемъ о неудачахъ ([162]), хотя и не могъ надѣяться на благодарность Короля, бывъ принужденъ отказаться отъ его дружбы въ угодность Великому Князю ([163]): положеніе весьма опасное для слабой Державы!
Отпуская Загряскаго въ Кенигсбергъ, Государь велѣлъ ему развѣдать тамъ о дѣлахъ Императора Максимиліана съ Королемъ Французскимъ, съ Венеціею; узнать, будетъ ли отъ него Посольство
52Г. 1517. въ Москву, и въ какихъ сношеніяхъ онъ находится съ Сигизмундомъ ([164])? Уже Василій не имѣлъ надежды на помощь Императора въ сей войнѣ, слышавъ о свиданіи его съ Королями Венгерскимъ и Польскимъ въ Вѣнѣ, о брачныхъ союзахъ ихъ семейства; напротивъ того желалъ, чтобы Максимиліанъ объявилъ себя посредникомъ между Литвою и Россіею. Обѣ Державы хотѣли отдохновенія; но первая еще болѣе. Великій Князь молчалъ, а Сигизмундъ просилъ Императора доставить миръ Литвѣ. Посольство Императора Максимиліана. Для сего Посолъ Вѣнскаго Двора, Баронъ Герберштеинъ, мужъ ученый и разумный, прибылъ въ Москву ([165]). Представленный Государю, онъ съ жаромъ, искусствомъ и краснорѣчіемъ описалъ бѣдствіе междоусобія въ Европѣ Христіанской и торжество злочестивыхъ Султановъ, которые, пользуясь ея несогласіемъ, берутъ земли и Царства. «Начто» — сказано въ сей достопамятной рѣчи Посольской — «начто Монархи державствуютъ? ко благу Вѣры и для спокойствія подданныхъ. Такъ всегда мыслилъ Императоръ, и воевалъ не ради суетной славы, не ради пріобрѣтеній чуждаго, но для наказанія сварливыхъ, презирая опасность личную, самъ впереди, и съ меньшимъ числомъ побѣждая, ибо Господь за добродѣтель. Уже Максимиліанъ благоденствуетъ въ тишинѣ. Папа и вся Италія съ нимъ въ союзѣ. Королевства Испанскія, Неаполь, Сицилія и всѣ другія, числомъ двадцать шестъ, и всѣ православныя, признаютъ въ его внукѣ, Карлѣ, своего наслѣдственнаго, законнаго Монарха. Король Португалліи ему родственникъ, Король Англіи издавна другъ сердечный, Датскій и Венгерскій сыновья и братья, ибо женаты на внукахъ Максимиліановыхъ; а Польскій имѣетъ къ Государю моему неограниченную довѣренность. Не буду говорить предъ тобою о твоемъ Величествѣ; вѣдаешь истинную, взаимную любовь, которая васъ соединяетъ. Оставались только Король Французскій и Венеція внѣ общаго Европейскаго братства: ибо всегда хотѣли особенныхъ выгодъ своихъ, не занимаясь благомъ Христіанства; но и тѣ уже изъявили миролюбіе: уже, какъ слышу, и договоръ подписанъ. Теперь да обозритъ человѣкъ вселенную, отъ Востока до Запада, отъ Юга до Сѣвера: кто изъ Вѣнценосцевъ православныхъ не связанъ съ Императоромъ или родствомъ
53Г. 1517. или дружбою? Всѣ — и всѣ въ мирѣ, кромѣ Литвы и Россіи. Максимиліанъ послалъ меня къ тебѣ, въ надеждѣ, что ты, Государь знаменитый, въ честь и въ славу Божію успокоишь Христіанство и собственную землю: ибо миромъ цвѣтутъ Державы, войною изнуряются; побѣда измѣняетъ — и кто въ ней увѣренъ? — Доселѣ вѣщалъ Императоръ: прибавлю и мое слово. Будучи въ Вильнѣ, я говорилъ съ Посломъ Турецкимъ: онъ сказывалъ, что Султанъ завоевалъ Дамаскъ, Іерусалимъ и все Царство Египетское. Въ истинѣ сего увѣрялъ меня также одинъ благородный путешественникъ, который самъ былъ въ тѣхъ мѣстахъ. Государь! мы и прежде опасались Султанскаго могущества: не должны ли нынѣ еще болѣе опасаться?» — Ученый Посолъ говорилъ о Филиппѣ и Александрѣ Македонскихъ: славилъ миролюбіе отца, осуждалъ сына, ненасытнаго въ кровопролитіи ([166]), и проч.
Василій имѣлъ бы право укорять Императора нарушеніемъ договора съ Россіею; но зная, что такіе упреки безполезны, и что Политика легко все извиняетъ, онъ за доброе намѣреніе изъявилъ ему благодарность и свою готовность къ миру. Обязываясь быть посредникомъ совершенно безпристрастнымъ и даже объявить войну Литвѣ, если Король не согласится на предложенія умѣренныя, честныя, справедливыя, Максимиліанъ хотѣлъ, чтобы наши Уполномоченные съѣхались для того съ Литовскими въ Даніи или на границѣ, или въ Ригѣ: Великій Князь сказалъ, что переговоры должны быть въ Москвѣ, какъ всегда бывало, а не иначе, и далъ опасную грамоту для Королевскихъ Пословъ, назвавъ себя въ ней Смоленскимъ ([167]). Послы Литовскіе. Они пріѣхали: Янъ Щитъ, Намѣстникъ Могилевскій, и Богушъ, Государственный Секретарь, съ семидесятью Дворянами: но ихъ не впустили въ Москву: велѣли имъ жить въ Дорогомиловѣ: ибо Великій Князь узналъ, что войско Сигизмундово вступило въ наши предѣлы, и что самъ Король находился въ Полоцкѣ съ запасною ратію.
Сіе нападеніе было местію. За нѣсколько времени предъ тѣмъ Воевода Псковскій, Андрей Сабуровъ, безъ вѣдома Государева ходилъ съ тремя тысячами воиновъ на Литву: шелъ мирно, не дѣлалъ никакой обиды жителямъ и сталъ у Рославля, объявивъ гражданамъ, что бѣжитъ отъ Великаго Князя
54Г. 1517. къ Королю. Они повѣрили и выслали ему, какъ другу, съѣстные припасы; но Сабуровъ нечаянно, въ торговый день, взялъ Рославль, обогатился добычею и вывелъ оттуда множество плѣнниковъ, изъ коихъ освободилъ только 18 купцевъ Нѣмецкихъ ([168]). Приступъ Острожскаго въ Опочкѣ. Чтобы наказать Псковитянъ, Герой Сигизмундовъ, Константинъ Острожскій, хотѣлъ завоевать Опочку, гдѣ былъ Намѣстникомъ Василій Михайловичь Салтыковъ, достойный жить въ Исторіи: ибо онъ рѣдкимъ мужествомъ удивилъ своихъ и непріятелей. Литовцы вмѣстѣ съ наемниками Богемскими и Нѣмецкими двѣ недѣли громили пушками сію ничтожную крѣпость: стѣны падали; но Салтыковъ, воины его и граждане не слабѣли въ бодрой защитѣ, отразили приступъ, убили множество людей и Воеводу Сокола, отнявъ у него знамя. Между тѣмъ Воеводы Московскіе спѣшили къ Опочкѣ: изъ Великихъ Лукъ Князь Александръ Ростовскій, изъ Вязьмы Василій Шуйскій. Впереди были Князь Ѳеодоръ Оболенскій Телепневъ и храбрый мужъ Иванъ Лятцкій съ Дѣтьми Боярскими: они близъ Константинова стана въ трехъ мѣстахъ разбили на голову 14 тысячъ непріятелей и новую рать, посланную Сигизмундомъ къ Острожскому; плѣнили Воеводъ, взяли обозъ и пушки ([169]). Наша главная сила шла прямо на Константина: онъ не захотѣлъ ждать ее, снялъ осаду, удалился скорыми шагами и не могъ спасти тяжелыхъ стѣнобитныхъ орудій, которыя остались трофеями Салтыкова. Октября 18. Россіяне загладили стыдъ Оршинской битвы, возложивъ на Константина знаменіе бѣглеца, по выраженію одного Лѣтописца.
Октября 25. Узнавъ о сей побѣдѣ, Великій Князь дозволилъ Посламъ Сигизмундовымъ торжественно въѣхать въ Москву и принялъ ихъ съ удовольствіемъ. «Король» — сказалъ онъ — «предлагаетъ миръ и наступаетъ войною. Теперь мы съ нимъ управились: можемъ выслушать мирныя слова его.» Переговоры о мирѣ. Переговоры начались весьма неумѣренными требованіями съ обѣихъ сторонъ. Мы хотѣли, чтобы Сигизмундъ отдалъ намъ Кіевъ, Витебскъ, Полоцкъ и другія области Россійскія, вмѣстѣ съ сокровищами и съ Удѣломъ покойной Королевы Елены, казнивъ всѣхъ наглыхъ Пановъ, оскорбителей ея чести; а Литовцы хотѣли имѣть не только Смоленскъ, Вязьму, Дорогобужъ, Путивль, всю землю Сѣверскую,
55Г. 1517. но и половину Новагорода, Пскова, Твери ([170]). «Вотъ рѣчи высокія, » сказалъ Баронъ Герберштеинъ: «надобно искать средины или я заѣхалъ въ Москву безполезно.» Паны Щитъ и Богушъ объявили наконецъ, что Сигизмундъ согласится возобновить договоръ, заключенный между Великимъ Княземъ Іоанномъ и Королемъ Александромъ въ 1494 году. Посолъ Максимиліановъ убѣждалъ Василія уступить хотя одинъ Смоленскъ, ставя ему въ примѣръ умѣренность славнаго Царя Пирра ([171]), Максимиліана, отдавшаго Венеціанской республикѣ Верону, и самого Великаго Князя Іоанна, не хотѣвшаго отнять Казани у древнихъ ея Царей. Бояре Московскіе, умолчавъ о Пиррѣ, отвѣтствовали, что Императоръ могъ быть великодушенъ противъ Венеціи, но что великодушіе не есть законъ; что Казань была и есть въ нашемъ подданствѣ; что Великій Князь не имѣетъ обычая уступать свои отчины, данныя ему Богомъ и побѣдою. Увѣряя въ своемъ безпристрастіи, Герберштеинъ явно держалъ сторону Литовскихъ Пословъ; оправдывалъ Сигизмунда; говорилъ, что Василій не долженъ вѣрить бѣглецамъ и плѣнникамъ, которые приписываютъ разбои Магметъ-Гирея Сигизмундовымъ наущеніямъ; что мысль Государева, наслѣдовать Удѣлъ Елены, противна всѣмъ уставамъ: что оскорбители Королевы могутъ быть наказаны, если мы умѣримъ иныя требованія, и проч. Въ сихъ любопытныхъ прѣніяхъ видны искусство и тонкость разума Герберштеинова, грубость Литовскихъ Пословъ и спокойная непреклонность Василіева: языкъ Бояръ его учтивъ, благороденъ и доказываетъ образованность ума. Спорили много и долго, Смоленскъ былъ главнымъ препятствіемъ мира. Панъ Щитъ сказалъ: «Мы ѣдемъ: Небо казнитъ виновника кровопролитія:» Не насъ, отвѣтствовали Бояре. Государь, отпуская Пословъ, всталъ съ мѣста; велѣлъ кланяться Сигизмунду, и въ знакъ ласки далъ имъ руку. Все кончилось. Тогда Баронъ Герберштеинъ вручилъ Великому Князю особенную грамоту Максимиліанову о Михаилѣ Глинскомъ: Императоръ писалъ, что Михаилъ могъ быть виновенъ, но уже довольно наказанъ за то неволею; что сей мужъ имѣетъ знаменитыя достоинства, воспитанъ при Дворѣ Вѣнскомъ, служилъ вѣрно ему и Курфирсту
56Г. 1517. Саксонскому; что Василій сдѣлаетъ Максимиліану великое удовольствіе, если отпуститъ Глинскаго въ Испанію, къ его внуку Карлу. Государь не согласился, отвѣтствуя, что сей измѣнникъ положилъ бы свою голову на плахѣ, если бы не изъявилъ желанія принять нашу Вѣру; что отецъ и мать его были Греческаго Закона; что Михаилъ, въ Италіи легкомысленно приставъ къ Римскому, одумался, хочетъ умереть Христіаниномъ Восточной Церкви и порученъ Митрополиту для наставленія.
Посольство къ Максимиліану. Такимъ образомъ Посольство Максимиліаново не имѣло никакаго успѣха; однакожь Герберштеинъ выѣхалъ изъ Москвы съ надеждою, что если не миръ, то хотя перемиріе остается возможнымъ между воюющими Державами. Великій Князь послалъ въ Вѣну Дьяка Владиміра Племянникова объяснить Императору нашу справедливость и требовать его обѣщаннаго содѣйствія въ войнѣ противъ Сигизмунда ([172]). Г. 1518. Сей Дьякъ не могъ нахвалиться учтивостію Максимиліана, который велѣлъ ему говорить рѣчь сидя, въ колпакѣ; посадилъ и нашего толмача Истому; при имени Великаго Князя снималъ шляпу; угостилъ ихъ пышно и ѣздилъ съ ними на охоту; предлагалъ имъ лучшихъ соколовъ въ даръ, и твердилъ, что не имѣетъ ничего завѣтнаго для своего брата, Великаго Князя. Но сія ласка происходила единственно отъ желанія прекратить войну Литовскую: ибо Максимиліанъ дѣйствительно замышлялъ тогда воздвигнуть всѣхъ Европейскихъ Государей на Султана, и видя слабость Короля, боялся, чтобы Россія не подавила его. «Цѣлость Литвы» — писалъ онъ къ Великому Магистру Нѣмецкому — «необходима для блага всей Европы: величіе Россіи опасно» ([173]). — Новые послы отъ Императора. Новые Послы Максимиліановы, Совѣтникъ Францискъ да-Колло и Антоній де-Конти, прибыли въ Москву съ Племянниковымъ ([174]), чтобы вторично ходатайствовать за Сигизмунда, или, какъ они говорили, за Христіанство; съ избыткомъ краснорѣчія представили картину Оттоманскихъ завоеваній въ трехъ частяхъ міра, отъ Воспора Ѳракійскаго до песковъ Египетскихъ, Кавказа и Венеціи; описали жалостное рабство Греческой Церкви, матери нашего Христіанства; униженіе святыни, гроба Спасителева, Назарета, Виѳлеема и Синая подъ властію Магометанъ; изъясняли, что Порта въ сосѣдствѣ
57Г. 1518. съ нами чрезъ Тавриду и можетъ скоро наложить тяжкую свою руку на Россію; изобразили свирѣпость, хитрость, счастіе Селима, упоеннаго кровію отца и трехъ братьевъ, возжигающаго предъ собою свѣтильники отъ тука сердецъ Христіанскихъ и давшаго себѣ имя Владыки міра ([175]); убѣждали Василія, какъ знаменитѣйшаго Царя Вѣрныхъ, итти за хоругвію Іисуса; наконецъ молили его объявить искренно, желаетъ ли или не желаетъ мира съ Литвою, чтобы не плодить рѣчей безполезно? Великій Князь хотѣлъ его, но не хотѣлъ возвратить Смоленска. Послы начали говорить о перемиріи на пять лѣтъ. Онъ соглашался, но съ условіемъ освободить всѣхъ плѣнниковъ; чего не принялъ Сигизмундъ, имѣя ихъ гораздо болѣе, нежели мы. Наконецъ Василій, въ угодность Императору, далъ слово не воевать Литвы въ теченіе 1519 года, если Король также не будетъ безпокоить Россіи, и если Максимиліанъ обяжется послѣ того вмѣстѣ съ Россіею наступить войною на Сигизмунда ([176]). Съ симъ предложеніемъ отправился въ Австрію Великокняжескій Дьякъ Борисовъ Но Максимиліанъ скончался. Василій жалѣлъ объ немъ какъ о своемъ знаменитомъ пріятелѣ, а Сигизмундъ оплакалъ его какъ усерднаго покровителя, въ такое время, когда новые враги возстали на Литву и Польшу.
Смерть Летифа. Абдылъ-Летифъ, названный преемникомъ Царя Магметъ-Аминя, умеръ въ Москвѣ ([177]), къ огорченію Великаго Князя: ибо Летифъ служилъ ему орудіемъ Политики или залогомъ въ отношеніи къ Тавридѣ и Казани. Но сіе происшествіе имѣло сначала благопріятныя для насъ слѣдствія. Желая завоевать Астрахань, Магметъ-Гирей не менѣе желалъ подчинить себѣ и Казань: содѣйствіе Россіи, нужное и для перваго, было еще необходимѣе для успѣха въ послѣднемъ намѣреніи. И такъ, услышавъ о смерти Летифа, зная близость Магметъ-Аминевой и назначивъ Казанскій престолъ брату своему, Саидъ-Гирею, Ханъ обратился къ дружбѣ Великаго Князя. Хотя многіе Вельможи и Царевичи усильно противились сему расположенію; хотя Калга, Ахматъ-Гирей, нашъ ревностный пріятель, былъ однимъ изъ нихъ злодѣйски убитъ: но доброжелатели Россіи, въ числѣ коихъ находился Князь Аппакъ, главный любимецъ Ханскій, превозмогли, и Магметъ-Гирей
58Г. 1518. извѣстилъ Василія, что онъ немедленно пришлетъ въ Москву сего Аппака съ клятвенною грамотою; что Крымцы уже воюютъ Литву; что мы ихъ усердною помощію истребимъ всѣхъ враговъ, если сами окажемъ услугу Хану: возьмемъ для него Астрахань или Кіевъ ([178]). Возобновленіе союза съ Крымомъ. Не упуская времени, Государь послалъ въ Тавриду Князя Юрья Пронскаго, а съ нимъ Дворянина Илью Челищева, весьма угоднаго Царю. Г. 1519. Они встрѣтили Аппака, который дѣйствительно привезъ въ Москву Шертную грамоту Ханскую, написанную слово въ слово по данному отъ насъ образцу, въ томъ смыслѣ, чтобы Великому Князю и Магметъ-Гирею соединить оружіе противъ Литвы и наслѣдниковъ Ахматовыхъ. Въ описаніи сего Посольства замѣтимъ нѣкоторыя любопытныя черты. Аппакъ явился въ чалмѣ и не хотѣлъ снимать ее предъ Василіемъ. «Что значитъ такая новость?» спросили наши Бояре: «ты Князь, однакожь не Азейскаго рода, не Мольнинъ ([179]), и никогда не бывалъ въ Меккѣ.» Аппакъ изъяснилъ, что Магметъ-Гирей дозволилъ ему ѣхать къ Магометову гробу, и въ знакъ сего украсилъ его голову знаменіемъ правовѣрія. Посолъ и чиновники Московскіе преклоняли колѣна, говоря другъ другу именемъ своихъ Государей ([180]). Онъ здравствовался съ Великимъ Княземъ и сталъ на колѣна, чтобы отдать Ханскія письма. Союзъ утвердился присягою. Хартія Шертная лежала на столѣ подъ крестомъ: Василій сказалъ: «Аппакъ! на сей грамотѣ клянуся моему брату, Магметъ-Гирею, дружить его друзьямъ, враждовать непріятелямъ. Тутъ не упоминается объ Астрахани; но даю слово вмѣстѣ съ нимъ объявить ей войну.» Государь поцѣловалъ крестъ, взявъ письменное обязательство съ Аппака въ вѣрности Магметъ-Гирея.
Смерть Магметъ-Аминя. Между тѣмъ судьба Казани рѣшилась не такъ, какъ думалъ Ханъ. Магметъ-Аминь въ ужасныхъ мукахъ закрылъ глаза навѣки: исполняя волю его и свой торжественный обѣтъ, Уланы и Вельможи Казанскіе требовали новаго Царя отъ руки Василія ([181]), давно знавшаго мысль Хана Крымскаго, но таившаго свою. Настало время или угодить Магметъ-Гирею, или сдѣлать величайшую досаду. Василій не колебался: какъ ни желалъ союза Тавриды, но еще болѣе опасался усилить ея Хана, который въ надменности властолюбія замышлялъ,
59Г. 1519. подчиненіемъ себѣ Астрахани и Казани, возстановить Царство Батыево, столь ужасное въ памяти Россіянъ. Одинъ безумный варваръ могъ въ такомъ случаѣ ждать ихъ услугъ и содѣйствія: не брату, а злодѣю Магметъ-Гирееву Василій готовилъ престолъ въ Казани, и послалъ туда Тверскаго Дворецкаго, Михаила Юрьева, объявить жителямъ, что даетъ имъ въ Цари юнаго Шигъ-Алея, внука Ахматова, который переѣхалъ къ Іоанну съ отцемъ своимъ, Шигъ-Авлеаромъ, изъ Астрахани, и, къ неудовольствію Магметъ-Гирея, владѣлъ у насъ городкомъ Мещерскимъ. Шигъ-Алей Царемъ въ Казани. Вельможи и народъ, изъявивъ благодарность, прислали въ Москву знатныхъ людей за Шигъ-Алеемъ. Димитрій Бѣльскій отправился съ ними и съ новымъ Царемъ въ Казань, возвелъ его на престолъ, взялъ съ народа клятву въ вѣрности къ Государю Московскому. Всѣ были довольны, и Шигъ-Алей, воспитанный въ Россіи, искренно преданный Великому Князю, какъ единственному своему покровителю, не имѣлъ иной мысли, кромѣ той, чтобы служить ему усердно въ качествѣ присяжника.
Сіе дѣлалось во время бытности Аппака въ Москвѣ, и хотя не помѣшало заключенію союза съ Тавридою, однакожь произвело объясненія. Посолъ съ удивленіемъ спросилъ, для чего Василій, другъ его Царя, отдалъ Казань внуку ненавистнаго Ахмата? «Развѣ нѣтъ у насъ Царевичей?» сказалъ онъ: «развѣ кровь Ординская лучше Менгли-Гиреевой? Впрочемъ я говорю только отъ своего имени, угадывая мысли Хана ([182]).» Василій увѣрялъ, что онъ думалъ возвести брата или сына Магметъ-Гиреева на сіе Царство, но что Казанскіе Вельможи непремѣнно требовали Шигъ-Алея, и если бы воля ихъ не исполнилась, то они взяли бы себѣ Царя изъ Ногаевъ или Астрахани, слѣдственно опаснаго непріятеля Россіи. Крымцы опустошаютъ Литву. Аппакъ замолчалъ, и скоро пришла въ Москву желанная вѣсть, что Ханъ уже дѣйствуетъ какъ нашъ ревностный союзникъ; что сынъ его, Калга Богатырь, совсѣмъ нечаянно вступивъ въ Литву съ тридцатью тысячами, огнемъ и мечемъ опустошилъ Сигизмундовы владѣнія едва не до самаго Кракова, на голову разбилъ Гетмана, Константина Острожскаго, плѣнилъ 60, 000 жителей, умертвилъ еще болѣе и возвратился съ торжествомъ счастливаго разбойника, покрытый
60Г. 1519. кровію и пепломъ ([183]). Доказавъ такимъ образомъ Королю, что мнимый союзъ варваровъ бываетъ хуже явной вражды (ибо производитъ оплошность), Магметъ-Гирей готовился доказать сію истину и Великому Князю; но еще около двухъ лѣтъ представлялъ лице нашего друга. Аппакъ выѣхалъ изъ Москвы весьма довольный милостію Государя, и новый Посолъ Россійскій, Бояринъ Ѳедоръ Клементьевъ, заступилъ въ Тавридѣ мѣсто Князя Пронскаго ([184]). Зная, сколь Магметъ-Гирей боится Султана, Василій отправилъ въ Царьградъ Дворянина Голохвастова съ письмомъ къ Селиму, изъявляя сожалѣніе, что онъ долго не шлетъ къ намъ втораго, обѣщаннаго имъ Посольства для заключенія союза, который могъ бы обуздывать Хана, ужасая Литву съ Польшею ([185]). Посольство къ Султану. Голохвастовъ имѣлъ еще тайное порученіе видѣться въ Константинополѣ съ Гемметомъ Царевичемъ, сыномъ убитаго въ Тавридѣ Калги Ахмата. Носился слухъ, что Султанъ мыслитъ дать ему Крымское Ханство ([186]); а какъ отецъ его любилъ Россію, то Великій Князь надѣялся и на дружбу сына. Голохвастовъ долженъ былъ предложить Геммету покровительство Василіево, вѣрное убѣжище въ Москвѣ, Удѣлъ и жалованье. Гемметъ, непримиримый врагъ своего дяди, Магметъ-Гирея, могъ и въ изгнаніи быть намъ полезенъ, имѣя связи и друзей въ Тавридѣ: тѣмъ болѣе надлежало искать въ немъ пріязни, если милость Султанская готовила для него Ханство. — Посолъ нашъ возвратился благополучно. Гемметъ не сдѣлался Ханомъ, не пріѣхалъ и въ Россію; но Селимъ, написавъ къ Василію ласковый отвѣтъ, въ доказательство истинной къ нему дружбы велѣлъ своимъ Пашамъ тревожить Королевскія владѣнія ([187]); подтвердилъ также условія свободной торговли между обѣими Державами ([188]).
Изумленный нападеніемъ Магметъ-Гирея, Сигизмундъ узналъ, что и присяжникъ его Албрехтъ, Магистръ Нѣмецкаго Ордена, въ слѣдствіе заключеннаго имъ договора съ Россіею готовится къ войнѣ. Долго сей искренній союзъ не имѣлъ своего дѣйствія отъ двухъ причинъ. Сношенія съ Магистромъ Нѣмецкимъ и съ Папою. Во-первыхъ Папа, Леонъ X, убѣждалъ Магистра не только остаться въ мирѣ съ Королемъ, но и быть посредникомъ между имъ и Россіею, предлагая ему главное Воеводство въ Христіанскомъ всенародномъ ополченіи, коему
61Г. 1519. надлежало собраться подъ знаменами Вѣры, чтобы смирить гордость Султана. Сей Папа, славный въ Исторіи любовію къ Искусствамъ и Наукамъ гораздо болѣе, нежели Пастырскою ревностію и государственнымъ благоразуміемъ, представлялъ чрезъ Магистра и Великому Князю, что Константинополь есть законное наслѣдіе Россійскаго Монарха, сына Греческой Царевны; что здравая Политика велитъ намъ примириться съ Литвою, ибо время воюетъ сію Державу, и Сигизмундъ не имѣетъ наслѣдниковъ; что смерть его разрушитъ связь между Литвою и Польшею, которыя безъ сомнѣнія изберутъ тогда разныхъ Владѣтелей и несогласіемъ ослабѣютъ; что все благопріятствуетъ величію Россіи, и мы станемъ на первой степени Державъ Европейскихъ, если, соединясь съ ними противъ Оттомановъ, соединимся и Вѣрою; что Церковь Греческая не имѣетъ Главы; что древняя сестра ея, Церковь Римская, возвыситъ нашего Митрополита въ санъ Патріарха, утвердитъ грамотою всѣ добрые наши обычаи, безъ малѣйшей перемѣны и новостей; что онъ (Папа) желаетъ украсить главу непобѣдимаго Царя Русскаго вѣнцемъ Царя Христіанскаго, безъ всякаго мірскаго возмездія или прибытка, единственно во славу Божію ([189]). Василій, какъ пишутъ, негодовалъ на Леона за то, что онъ торжественно праздновалъ въ Римѣ побѣду Сигизмундову въ 1514 году, объявивъ насъ еретиками ([190]); однакожь сей благоразумный Государь отвѣтствовалъ Магистру, что ему весьма пріятно видѣть доброе къ намъ расположеніе Папы и быть съ нимъ въ дружественныхъ сношеніяхъ по государственнымъ дѣламъ Европы; но что касается до Вѣры, то Россія была, есть и будетъ Греческаго Исповѣданія во всей чистотѣ и неприкосновенности онаго ([191]). Повѣренный Леоновъ въ Краковѣ и въ Кенигсбергѣ, Монахъ Николай Шонбергъ, желалъ ѣхать и въ Москву: Великій Князь обѣщалъ принять его милостиво, и дозволилъ Папѣ имѣть черезъ Россію сообщеніе съ Царемъ Персидскимъ ([192]). Второю виною Албрехтовой медленности былъ недостатокъ въ деньгахъ: онъ требовалъ ста тысячь гривенъ серебра отъ Великаго Князя, чтобы нанять воиновъ въ Германіи; но Великій Князь, опасаясь истощить казну свою безполезно, отвѣтствовалъ:
62Г. 1519. «возьми прежде Данцигъ и вступи въ Сигизмундову землю;» а Магистръ говорилъ: «не могу ничего сдѣлать безъ денегъ.» По желанію Албрехта Василій написалъ дружественныя грамоты къ Королю Французскому и Нѣмецкимъ Избирателямъ или Курфирстамъ, убѣждая ихъ вступиться за Орденъ, утѣсняемый Польшею, и совѣтовалъ Князьямъ Германіи избрать такого Императора, который могъ бы сильною рукою защитить Христіанство отъ невѣрныхъ и ревностнѣе Максимиліана покровительствовать славное Рыцарство Нѣмецкое ([193]). Послы Магистровы были честимы въ Москвѣ, наши въ Кенигсбергѣ: Албрехтъ самъ ходилъ къ нимъ для переговоровъ, сажалъ ихъ за обѣдомъ на свое мѣсто, не хотѣлъ слушать поклоновъ отъ Великаго Князя, называя себя недостойнымъ такой высокой чести; приказывалъ къ нему поклоны до земли; училъ Нѣмцевъ языку Русскому ([194]); говорилъ съ умиленіемъ о благодѣяніяхъ, ожидаемыхъ имъ отъ Россіи для Ордена знаменитаго, хотя и несчастнаго въ угнетеніи; объявилъ Государю всѣхъ своихъ тайныхъ союзниковъ, и въ числѣ ихъ Короля Датскаго, Архіепископа Майнцскаго, Кельнскаго, Герцоговъ Саксонскаго, Баварскаго, Брауншвейгскаго и другихъ; увѣрялъ, что Папа Леонъ будетъ за насъ, если Сигизмундъ отвергнетъ миръ справедливый; въ порывѣ ревности даже не совѣтовалъ Василію мириться, чтобы Литва, находясь тогда въ обстоятельствахъ затруднительныхъ, не имѣла времени отдохнуть ([195]). Великій Князь не сомнѣвался въ усердіи Магистра, но сомнѣвался въ его силахъ; наконецъ послалъ ему серебра на 14, 000 червонцевъ для содержанія тысячи наемныхъ ратниковъ ([196]), къ удивленію Магистра Ливонскаго, Плеттенберга, который смѣялся надъ легковѣріемъ Албрехта, говоря: «я живу въ сосѣдствѣ съ Россіянами и знаю ихъ обычай; сулятъ много, а не даютъ ничего ([197]). Узнавъ же, что серебро привезли изъ Москвы въ Ригу, онъ вскочилъ съ мѣста, сплеснулъ руками и сказалъ: «чудо! Богъ явно помогаетъ Великому Магистру!» Магистръ въ войнѣ съ Польшею. Слыша, что Албрехтъ дѣйствительно вызываетъ къ себѣ 10, 000 ратниковъ изъ Германіи и всѣми силами ополчается на Короля; свѣдавъ, что война уже открылась между ими (въ концѣ 1519 года),
63Г. 1519. Великій Князь еще отправилъ знатную сумму денегъ въ Пруссію ([198]), желая Ордену счастія, славы и побѣды.
Походъ нашихъ Воеводъ на Литву. Между тѣмъ Россія и сама бодро дѣйствовала оружіемъ. Московская дружина, Новогородцы и Псковитяне осаждали въ 1518 году Полоцкъ; но голодъ принудилъ ихъ отступить: не малое число Дѣтей Боярскихъ, гонимыхъ Литовскимъ Паномъ Волынцемъ, утонуло въ Двинѣ. Въ Августѣ 1519 года Воеводы наши, Князья Василій Шуйскій изъ Смоленска, Горбатый изъ Пскова, Курбскій изъ Стародуба ходили до самой Вильны и далѣе, опустошая, какъ обыкновенно, всю землю; разбили нѣсколько отрядовъ и шли прямо на большую Литовскую рать, которая стояла въ Кревѣ, но удалилась за Лоскъ, въ мѣста тѣсныя и непроходимыя ([199]). Россіяне удовольствовались добычею и плѣномъ, несмѣтнымъ, какъ говоритъ Лѣтописецъ. Другіе Воеводы Московскіе, Василій Годуновъ, Князь Елецкій, Засѣкинъ съ сильною Татарскою конницею приступали къ Витебску и Полоцку, выжгли предмѣстія, взяли внѣшнія укрѣпленія, убили множество людей ([200]). Третья рать подъ начальствомъ Ѳеодора Царевича, крещеннаго племянника Алегамова, также громила Литву ([201]). Польза сихъ нападеній состояла единственно въ разореніи непріятельской земли: Магистръ совѣтовалъ намъ предпріять важнѣйшее: сперва завоевать Самогитію, открытую, беззащитную и богатую хлѣбомъ; а послѣ итти въ Мазовію, гдѣ онъ хотѣлъ соединиться съ Россійскимъ войскомъ, чтобы ударить на Короля въ сердцѣ его владѣній, въ самое то время, когда наемные Нѣмецкіе полки, идущіе къ Вислѣ, устремятся на него съ другой стороны ([202]).
Положеніе Сигизмундово казалось весьма бѣдственнымъ. Не только война, но и язва опустошала его Державу ([203]). Лучшее Королевское войско состояло изъ Нѣмцевъ и Богемскихъ Славянъ: они, послѣ неудачнаго приступа къ Опочкѣ, съ досадою ушли во свояси и говорили столь обидныя для Сигизмунда рѣчи, что единоземцы ихъ уже не хотѣли служить ему ([204]). Лавры славнаго Гетмана, Константина, увяли. Города Литовскіе стояли среди усѣянныхъ пепломъ степей, гдѣ скитались толпами бѣдные жители деревень, сожженныхъ Крымцами или Россіянами. Но счастіе вторично спасло Сигизмунда ([205]).
64Г. 1520. Онъ не терялъ бодрости; искалъ мира, не отказываясь отъ прежнихъ требованій, и заключилъ въ Москвѣ, чрезъ Пана Лелюшевича, только перемиріе на шесть мѣсяцевъ ([206]): дѣйствовалъ въ Тавридѣ убѣжденіями и подкупомъ; укрѣплялъ границу противъ насъ, и всѣми силами наступилъ на Магистра, слабѣйшаго, однакожь весьма опаснаго врага, который имѣлъ тайныя связи въ Нѣмецкихъ городахъ Польши, зналъ ея способы, важныя мѣстныя обстоятельства, и могъ давать гибельные для нее совѣты Великому Князю. Слабость Нѣмецкаго Ордена. Албрехтъ предводительствовалъ не тысячами, а сотнями, ожидая серебра изъ Москвы и воиновъ изъ Германіи; сражаясь мужественно, уступалъ многочисленности непріятелей и едва защитилъ Кенигсбергъ, откуда Посолъ нашъ долженъ былъ для безопасности выѣхать въ Мемель ([207]). Наемники Ордена, 13, 000 Нѣмцевъ, дѣйствительно явились на берегахъ Вислы, осадили Данцигъ, но разсѣялись, не имѣя съѣстныхъ запасовъ, ни вѣстей отъ Магистра. Воеводы Королевскіе взяли Маріенвердеръ, Голландъ и заставили Албрехта просить мира ([208]).
Но главнымъ Сигизмундовымъ счастіемъ была измѣна Казанская съ ея зловредными для насъ послѣдствіями. Злоба Магметъ-Гирея на Василія. Если Ханъ Крымскій, свѣдавъ о воцареніи Шигъ-Алея, не вдругъ съ огнемъ и мечемъ устремился на Россію: то сіе происходило отъ боязни досадить Султану, коего отмѣнная благосклонность къ Великому Князю была ему извѣстна. Г. 1521. Селимъ, гроза Азіи, Африки и Европы, умеръ: немедленно отправился въ Константинополь Посолъ Московскій, Третьякъ Губинъ, привѣтствовать его сына, Героя Солимана, на тронѣ Оттоманскомъ ([209]), и новый Султанъ велѣлъ объявить Магметъ-Гирею, чтобы отъ никогда не смѣлъ безпокоить Россіи ([210]). Посольство къ Султану. Тщетно Ханъ старался уничтожить сію дружбу, основанную на взаимныхъ выгодахъ торговли, и внушалъ Солиману, что Великій Князь ссылается съ злодѣями Порты, даетъ Царю Персидскому огнестрѣльный снарядъ и пушечныхъ художниковъ, искореняетъ Вѣру Магометанскую въ Казани, разоряетъ мечети, ставитъ церкви Христіанскія ([211]). Мы имѣли усердныхъ доброжелателей въ Пашахъ Азовскомъ и Кафинскомъ: утверждаемый ими въ пріязни къ намъ, Султанъ не вѣрилъ клеветамъ Магметъ-Гирея, который языкомъ разбойника
65Г. 1521. сказалъ ему наконецъ: «чѣмъ же буду сытъ и одѣтъ, если запретишь мнѣ воевать Московскаго Князя ([212])?» Готовясь покорить Венгрію, Солиманъ желалъ, чтобы Крымцы опустошали земли ея союзника Сигизмунда; но Ханъ уже возобновилъ дружбу съ Литвою. Еще называясь братомъ Магметъ-Гиреевымъ, Великій Князь вдругъ услышалъ о бунтѣ Казанцевъ ([213]). Бунтъ въ Казани. Года три Шигъ-Алей царствовалъ спокойно и тихо, ревностно исполняя обязанность нашего присяжника, угождая во всемъ Великому Князю, оказывая совершенную довѣренность къ Россіянамъ и холодность къ Вельможамъ Казанскимъ: слѣдственно не могъ быть любимъ подданными, которые только боялись, а не любили насъ, и съ неудовольствіемъ видѣли въ немъ слугу Московскаго. Самая наружность Алеева казалась имъ противною, изображая склонность къ низкимъ, чувственнымъ наслажденіямъ, несогласнымъ съ доблестію и мужествомъ: онъ имѣлъ необыкновенно толстое, отвислое брюхо, едва замѣтную бороду и лице женское ([214]). Его добродушіе называли слабостію: тѣмъ болѣе жаловались, когда онъ, подвигнутый усердіемъ къ Россіи, наказывалъ злыхъ совѣтниковъ, предлагавшихъ ему отступить отъ Великаго Князя по примѣру Магметъ-Аминя ([215]). Такое общее расположеніе умовъ въ Казани благопріятствовало проискамъ Магметъ-Гирея, который обѣщалъ ея Князьямъ полную независимость, если они возьмутъ къ себѣ въ Цари брата его Саипа и соединятся съ Тавридою для возстановленія древней славы Чингисова потомства. Успѣхъ сихъ тайныхъ сношеній открылся весною въ 1521 году: Саипъ-Гирей съ полками явился предъ стѣнами Казанскими, безъ сопротивленія вступилъ въ городъ и былъ признанъ Царемъ: Алея, Воеводу Московскаго Карпова и Посла Великокняжескаго, Василія Юрьева, взяли подъ стражу, всѣхъ нашихъ купцевъ ограбили, заключили въ темницы, однакожь не умертвили ни одного человѣка: ибо новый Царь хотѣлъ показать умѣренность; объявилъ себя покровителемъ сверженнаго Шигъ-Алея, уважая въ немъ кровь Тохтамышеву; далъ ему волю ѣхать съ своею женою въ Москву, коней и проводника; освободилъ и Воеводу Карпова ([216]). Немедленно оставивъ Казань, Алей встрѣтился въ степяхъ съ нашими рыболовами, которые лѣтомъ обыкновенно жили
66Г. 1521. на берегахъ Волги, у Дѣвичьихъ горъ ([217]), и тогда бѣжали въ Россію, испуганные возмущеніемъ Казанцевъ: онъ вмѣстѣ съ ними питался запасомъ сушеной рыбы, травою, кореньями; терпѣлъ голодъ, и едва могъ достигнуть Россійскихъ предѣловъ, откуда путешествіе его до столицы было уже какъ бы торжественнымъ: вездѣ чиновники Великокняжескіе ждали Царя-изгнанника съ привѣтствіями и съ брашномъ, а народъ съ изъявленіемъ усердія и любви. Всѣ Думные Бояре выѣхали къ нему изъ Москвы на встрѣчу. Самъ Государь на лѣсницѣ дворца обнялся съ нимъ дружески. Оба плакали. «Хвала Всевышнему!» сказалъ Василій: «ты живъ: сего довольно ([218]).» Онъ благодарилъ Алея именемъ отечества за вѣрность; утѣшалъ, осыпалъ дарами; обѣщалъ ему и себѣ управу: но еще не успѣлъ предпріять мести, когда туча варваровъ нашла на Россію.
Нападеніе Магметъ-Гирея и Казанцевъ на Россію. Исхитивъ Казань изъ нашихъ рукъ, Магметъ-Гирей на терялъ времени въ бездѣйствіи: хотѣлъ укрѣпить ее за своимъ братомъ и для того сильнымъ ударомъ потрясти Василіеву Державу; вооружилъ не только всѣхъ Крымцевъ, но поднялъ и Ногаевъ; соединился съ Атаманомъ Козаковъ Литовскихъ, Евстафіемъ Дашковичемъ, и двинулся такъ скоро къ Московскимъ предѣламъ, что Государь едва успѣлъ выслать рать на берега Оки, дабы удержать его стремленіе. Главнымъ Воеводою былъ юный Князь Димитрій Бѣльскій; съ нимъ находился и меньшій братъ Государевъ, Андрей: они въ безразсудной надменности не совѣтовались съ мужами опытными, или не слушались ихъ совѣтовъ; стали не тамъ, гдѣ надлежало; перепустили Хана чрезъ Оку, сразились не во-время, безъ устройства, и малодушно бѣжали. Воеводы Князь Владиміръ Курбскій, Шереметевъ, двое Замятниныхъ, положили свои головы въ несчастной битвѣ. Князя Ѳеодора Оболенскаго-Лопату взяли въ плѣнъ. Великій Князь ужаснулся, и еще гораздо болѣе, свѣдавъ, что другой непріятель, Саипъ-Гирей Казанскій, отъ береговъ Волги также идетъ къ нашей столицѣ ([219]). Сіи два Царя соединились подъ Коломною, опустошая всѣ мѣста, убивая, плѣняя людей тысячами, оскверняя святыню храмовъ, злодѣйствуя, какъ бывало въ старину при Батыѣ или Тохтамышѣ. Татары сожгли монастырь Св. Николая на Угрѣшѣ и
67Г. 1521. любимое село Василіево, Островъ, а въ Воробьевѣ пили медъ изъ Великокняжескихъ погребовъ, смотря на Москву. Государь удалился въ Волокъ собирать полки, ввѣривъ оборону столицы зятю, Царевичу Петру, и Боярамъ ([220]). Все трепетало. Ханъ 29 Іюля, среди облаковъ дыма, подъ заревомъ пылающихъ деревень, стоялъ уже въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Москвы, куда стекались жители окрестностей съ ихъ семействами и драгоцѣннѣйшимъ имѣніемъ. Улицы заперлись обозами. Пришельцы и граждане, жены, дѣти, старцы, искали спасенія въ Кремлѣ, тѣснились въ воротахъ, давили другъ друга. Митрополитъ Варлаамъ (преемникъ Симоновъ) усердно молился съ народомъ: Градоначальники распорядили защиту, всего болѣе надѣясь на искусство Нѣмецкаго пушкаря, Никласа. Снарядъ огнестрѣльный могъ дѣйствительно спасти крѣпость; но былъ недостатокъ въ порохѣ. Открылось и другое бѣдствіе: ужасная тѣснота въ Кремлѣ грозила неминуемою заразою. Предвидя худыя слѣдствія, слабые начальники вздумали — такъ повѣствуетъ одинъ чужеземный, современный Историкъ ([221]) —обезоружить Хана Магметъ-Гирея богатыми дарами: отправили къ нему Посольство и бочки съ крѣпкимъ медомъ. Опасаясь и нашего войска и неприступныхъ для него Московскихъ укрѣпленій, Ханъ согласился не тревожить столицы и мирно итти во-свояси, если Великій Князь, по уставу древнихъ временъ, обяжется грамотою платить ему дань. Едва ли самъ варваръ Магметъ-Гирей считалъ такое обязательство дѣйствительнымъ: вѣроятнѣе что онъ хотѣлъ единственно унизить Василія и засвидѣтельствовать свою побѣду столь обиднымъ для Россіи договоромъ. Вѣроятно и то, что Бояре Московскіе не дерзнули бы дать сей грамоты безъ вѣдома Государева: Василій же, какъ видно, боялся временнаго стыда менѣе, нежели бѣдствія Москвы, и предпочелъ ея мирное избавленіе славнымъ опасностямъ кровопролитной, не вѣрной битвы. Написали хартію, скрѣпили Великокняжескою печатью, вручили Хану, который немедленно отступилъ къ Рязани, гдѣ станъ его имѣлъ видъ Азіатскаго торжища: разбойники сдѣлались купцами, звали къ себѣ жителей, увѣряли ихъ въ безопасности, продавали имъ свою добычу и плѣнниковъ, изъ коихъ многіе даже безъ выкупа уходили
68Г. 1521. въ городъ. Сіе было хитростію. Атаманъ Литовскій, Евстафій Дашковичь, совѣтовалъ Магметъ-Гирею обманомъ взять крѣпость: къ счастію, въ ней бодрствовалъ Окольничій, Хабаръ Симскій, сынъ Іоаннова Воеводы, Василія Образца, мужъ опытный, благоразумный, спаситель Нижняго Новагорода ([222]). Хабаръ Симскій спасаетъ Рязань и честь Великаго Князя. Ханъ, желая усыпить его, послалъ къ нему Московскую грамоту, въ удостовѣреніе, что война кончилась, и что Великій Князь призналъ себя данникомъ Крыма; а между тѣмъ непріятельскія толпы шли къ крѣпости, будто бы для отысканія своихъ бѣглецовъ. Симскій, исполняя уставъ чести, выдалъ имъ всѣхъ плѣнниковъ, укрывавшихся въ городѣ, и заплатилъ 100 рублей за освобожденіе Князя Ѳеодора Оболенскаго; но число Литовцевъ и Татаръ непрестанно умножалось подъ стѣнами, до самаго того времени, какъ Рязанскій искусный пушкарь, Нѣмецъ Іорданъ, однимъ выстрѣломъ положилъ ихъ множество на мѣстѣ: остальные въ ужасѣ разсѣялись. Коварный Ханъ притворился изумленнымъ: жаловался на сіе непріятельское дѣйствіе; требовалъ головы Іордановой, стращалъ местію, но спѣшилъ удалиться, ибо свѣдалъ о впаденіи Астраханцевъ въ его собственные предѣлы ([223]). Торжество Симскаго было совершенно: онъ спасъ не только Рязань, но и честь Великокняжескую: постыдная хартія Московская осталась въ его рукахъ. Ему дали послѣ санъ Боярина, и — что еще важнѣе — внесли описаніе столь знаменитой услуги въ Книги Розрядныя и въ Родословныя на память вѣкамъ ([224]).
Сіе нашествіе варваровъ было самымъ несчастнѣйшимъ случаемъ Василіева государствованія. Предавъ огню селенія, отъ Нижняго Новагорода и Воронежа до береговъ Москвы-рѣки, они плѣнили несмѣтное число жителей ([225]), многихъ знатныхъ женъ и дѣвицъ, бросая грудныхъ младенцевъ на землю; продавали невольниковъ толпами въ Кафѣ, въ Астрахани; слабыхъ, престарѣлыхъ морили голодомъ: дѣти Крымцевъ учились надъ ними искусству язвить, убивать людей. Одна Москва славила свое, по мнѣнію народа, сверхъ-естественное спасеніе: разсказывали о явленіяхъ и чудесахъ ([226]); уставили особенный крестный ходъ въ монастырь Срѣтенія, гдѣ мы донынѣ три раза въ годъ благодаримъ Небо за избавленіе сей древней
69Г. 1521. столицы отъ Тамерланова, Ахматова и Магметъ-Гиреева нападенія ([227]). Великій Князь, возвратясь, изъявилъ признательность Нѣмецкимъ чиновникамъ огнестрѣльнаго снаряда, Никласу и Іордану ([228]); но велѣлъ судить Воеводъ, которые пустили Хана въ сердце Россіи. Судъ Воеводъ. Всѣ упрекали Бѣльскаго безразсудностію и малодушіемъ: а Бѣльскій слагалъ вину на брата Государева, Андрея, который, первый показавъ тылъ непріятелю, увлекъ другихъ за собою. Василій, щадя брата, наказалъ только одного Воеводу, Князя Ивана Воротынскаго, мужа весьма опытнаго въ ратномъ дѣлѣ и дотолѣ всегда храбраго. Вина его, кажется, состояла въ томъ, что онъ, будучи оскорбленъ надменностію Бѣльскаго, съ тайнымъ удовольствіемъ видѣлъ ошибки сего юнаго Полководца, жертвовалъ самолюбію отечествомъ и не сдѣлалъ всего возможнаго для блага Россіи: преступленіе важное и тѣмъ менѣе извинительное, чѣмъ труднѣе уличить виновнаго! Лишенный своего помѣстья и сана, Князь Воротынскій долгое время сидѣлъ въ заключеніи: былъ послѣ освобожденъ, ѣздилъ ко Двору, но не могъ выѣхать изъ столицы ([229]).
Скоро пришло въ Москву извѣстіе о новомъ грозномъ для насъ замыслѣ Хана: онъ велѣлъ объявить на трехъ торгахъ, въ Перекопи, въ Крымѣ, въ Кафѣ и въ другихъ мѣстахъ, чтобы его Уланы, Мурзы, воины не слагали съ себя оружія, не разсѣдлывали коней и готовились вторично итти на Россію ([230]). Татары не любили воевать въ зимнее время, безъ подножнаго корма: весною полки наши заняли берега Оки, куда прибылъ и самъ Великій Князь. Г. 1522. Станъ подъ Коломною. Никогда Россія не имѣла лучшей конницы и столь многочисленной пѣхоты. Главный станъ, близъ Коломны, уподоблялся обширной крѣпости, подъ защитою огнестрѣльнаго снаряда, котораго мы прежде не употребляли въ полѣ ([231]). Сказываютъ, что Государь, любуясь прекраснымъ войскомъ и станомъ, послалъ вѣстника къ Магметъ-Гирею съ такими словами: «Вѣроломно нарушивъ миръ и союзъ, ты въ видѣ разбойника, душегубца, зажигальщика, напалъ нечаянно на мою землю. Имѣешь ли бодрость воинскую? иди теперь: предлагаю тебѣ честную битву въ полѣ.» Ханъ отвѣтствовалъ, что ему извѣстны пути въ Россію и время удобное для воины; что онъ не спрашиваетъ у непріятелей, гдѣ
70Г. 1522. и когда сражаться ([232]). Лѣто проходило: Магметъ-Гирей не являлся. Въ Августѣ Государь возвратился въ Москву, гдѣ Солимановъ Посолъ, Князь Мангупскій, Скиндеръ, уже нѣсколько мѣсяцевъ ждалъ его, пріѣхавъ изъ Константинополя Посолъ Солиманов. вмѣстѣ съ Третьякомъ-Губинымъ ([233]).
Послу оказали великую честь: Государь всталъ съ мѣста, чтобы спросить у него о здравіи Султана; далъ ему руку и велѣлъ сѣсть подлѣ себя ([234]). Не льзя было писать ласковѣе, какъ Солиманъ писалъ къ Василію, своему вѣрному пріятелю и доброму сосѣду, увѣряя, что желаетъ быть съ нимъ въ крѣпкой дружбѣ и въ братствѣ; но Скиндеръ говорилъ единственно о дѣлахъ торговыхъ, и купивъ нѣсколько драгоцѣнныхъ мѣховъ, уѣхалъ ([235]). — Не теряя надежды пріобрѣсти дѣятельный союзъ Оттоманской Имперіи, Василій еще посылалъ въ Константинополь ближняго Дворянина, Ивана Морозова, съ дружественными грамотами; однакожь не велѣлъ ему объявлять условій, на коихъ мы желали заключить письменный договоръ съ Портою: ибо Великому Князю, по обыкновенной гордости новаго Россійскаго Двора, хотѣлось, чтобы Султанъ прислалъ для того собственнаго Вельможу въ Москву ([236]). Сей опытъ былъ послѣднимъ съ нашей стороны: Солиманъ довольствовался учтивостями, не думая, кажется, чтобы Россія могла искренно содѣйствовать Оттоманамъ въ покореніи Христіанскихъ Державъ, и еще менѣе думая быть орудіемъ нашей особенной Политики; стѣсняя Венгрію, завоевавъ Родосъ, готовясь устремиться на Мальту, онъ требовалъ отъ насъ мира, товаровъ, и ничего болѣе.
Если бы Сигизмундъ въ одно время съ Магметъ-Гиреемъ и съ Казанскимъ Царемъ напалъ на Россію, то Великій Князь увидѣлъ бы себя въ крайности, и поздно бы узналъ, сколь судьба Государствъ бываетъ непостоянна, вопреки хитрымъ соображеніямъ ума человѣческаго. Но, къ счастію нашему, Король не имѣлъ сильнаго войска, боялся ужаснаго Солимана, зналъ вѣроломство Хана Крымскаго, и радуясь претерпѣнному нами отъ него бѣдствію, надѣялся только, что оно склонитъ Василія къ миролюбію. Государь въ самомъ дѣлѣ желалъ прекратить войну съ Литвою для скорѣйшаго обузданія Тавриды и Казани. Пользуясь обстоятельствами, Сигизмундъ
71Г. 1522. хотѣлъ договариваться о мирѣ не въ Москвѣ, какъ обыкновенно бывало, а въ Вильнѣ или въ Краковѣ: Великій Князь отвергнулъ сіе предложеніе, и знатный Королевскій чиновникъ, Петръ Станиславовичь, съ Секретаремъ Иваномъ Горностаемъ, пріѣхали въ Москву, когда еще Воеводы наши стояли у Коломны, готовые итти на Татаръ или на Литву ([237]). Посольство Литовское и перемиріе. Не могли согласиться въ условіяхъ вѣчнаго мира: долго спорили о перемиріи; наконецъ заключили его на пять л<ѣ>тъ отъ 25 Декабря 1522 года. Смоленскъ остался нашимъ; границею служили Днѣпръ, Ивака и Меря ([238]). Уставили вольность торговли; поручили Намѣстникамъ Украинскимъ рѣшить тяжбы между жителями обоихъ Государствъ: но плѣнникамъ не дали свободы, къ прискорбію Василія, который долженъ былъ отказаться отъ сего требованія. Окольничій Морозовъ и Дворецкій Бутурлинъ ѣздили въ Краковъ съ перемирною грамотою. Литовскій Историкъ съ удивленіемъ говоритъ о пышности сихъ Вельможъ, сказывая, что подъ ними было пять сотъ коней ([239]). Два раза Сигизмундъ звалъ ихъ обѣдать, и два раза они уходили изъ дворца, чтобы не сидѣть за столомъ вмѣстѣ съ Папскими, Цесарскими и Венгерскими Повѣренными въ дѣлахъ: ибо сіе казалось для нихъ несовмѣстнымъ съ честію Великокняжескаго Посольства. Король утвердилъ грамоту присягою, облегчивъ судьбу нашихъ плѣнниковъ.
Такъ кончилась сія десятилѣтняя война Литовская, славная для Сигизмунда громкою побѣдою Оршинскою, а для насъ полезная важнымъ пріобрѣтеніемъ Смоленска, для обоихъ же Государствъ равно опустошительная, если отнесемъ къ ней гибельное нашествіе Магметъ-Гиреево.
72Г. 1522. Достопамятнымъ слѣдствіемъ ея было уничтоженіе Нѣмецкаго Ордена, къ прискорбію Василія, который лишился въ немъ хотя и слабаго, но ревностнаго союзника. Г. 1522. Конецъ Нѣмецкаго Ордена въ Пруссіи. Уступивъ силѣ, жалуясь на скупость Великаго Князя, можетъ быть невольную по нашимъ умѣреннымъ доходамъ, и на худое усердіе своего народа, Магистръ искалъ мира и пожертвовалъ ему бытіемъ Рыцарства, славнаго въ лѣтописяхъ. Сигизмундъ призналъ Албрехта наслѣдственнымъ Владѣтелемъ Орденскихъ городовъ, съ условіемъ, чтобы они вѣчно завѣсили отъ Государей Польскихъ, и далъ Пруссіи гербъ Чернаго Орла, съ изображеніемъ буквы S, начальной Сигизмундова имени ([240]). Хотя съ перемѣною обстоятельствъ сіе знаменитое Палестинское братство отжило вѣкъ свой и казалось уже несоотвѣтственнымъ новому Государственному порядку въ Европѣ: однакожь гибель учрежденія столь памятнаго своею великодушною цѣлію, законами суровой добродѣтели и геройствомъ первыхъ основателей, произвела всеобщее сожалѣніе. — Орденъ Ливонскій, бывъ около трехъ вѣковъ сопряженъ съ Нѣмецкимъ, остался въ печальномъ уединеніи, среди грозныхъ опасностей и между двумя сильными Державами, Россіею и Польшею, въ ненадежной, но въ полной свободѣ, какъ старецъ при дверяхъ гроба. Ливонскіе Рыцари давали Великому Магистру Нѣмецкому деньги и людей для войны: за что онъ торжественно объявилъ ихъ независимыми навѣки ([241]). Судьба также готовила имъ конецъ; но Плеттенбергъ еще жилъ, и какъ бы въ награду за свое великодушіе долженствовалъ спокойно умереть Главою свободнаго братства. Въ 1521 году онъ возобновилъ мирный договоръ съ Россіею на десять лѣтъ ([242]).
73