ГЛАВА IV.
ПРОДОЛЖЕНІЕ ЦАРСТВОВАНІЯ ІОАННА ГРОЗНАГО.

Г. 1572—1577.

Уничтоженіе Опричнины. Годуновъ. Дѣла Крымскія. Сношенія съ Литвою. Война въ Эстоніи. Бунтъ въ Казанской области. Бракъ Магнуса. Перемиріе съ Швеціею. Дела Польскія. Союзъ съ Австріею. Избраніе Баторія въ Короли. Война Ливонская. Измѣна Магнусова. Письмо къ Курбскому. Шестая эпоха казней. Мѣстничества. Примѣръ вѣрности. Пятое и шестое супружество Іоанново.

Г. 1572. Іоаннъ въѣхалъ въ Москву съ торжествомъ и славою. Все ему благопріятствовало. Бѣдствія, опасности и враги исчезли. Смертоносныя болѣзни и голодъ прекратились въ Россіи. Ханъ смирился. Султанъ уже не мыслилъ о войнѣ съ нами. Литва, Польша, сиротствуя безъ Короля, нелицемѣрно искали Іоанновой дружбы. Швеція не имѣла ни силъ, ни устройства; а Царь, оставивъ въ Ливоніи рать многочисленную, нашелъ въ Москвѣ 70, 000 побѣдителей, готовыхъ къ новымъ побѣдамъ. Но и безъ оружія, безъ кровопролитія онъ могъ совершить дѣло великое, исполнить важный замыслъ своего отца (^[399]), возвратить, чего мы лишились въ злосчастныя времена Батыевы, и еще соединить съ Россіею древнее достояніе Піастовъ — то есть, въ слѣдствіе мирнаго, добровольнаго избранія быть Королемъ Польскимъ. Одинъ внутренній мятежъ сердца злобнаго мѣшалъ Іоанну наслаждаться сими лестными для его честолюбія видами; но казалось, что Небо, избавивъ Россію отъ язвы и голода, хотѣло тогда смягчить и душу ея Царя.

Безпримѣрными ужасами тиранства испытавъ неизмѣнную вѣрность народа; не видя ни тѣни сопротивленія, ни тѣни опасностей для мучительства: истребивъ гордыхъ, самовластныхъ друзей Адашева главныхъ сподвижниковъ своего добраго царствованія; передавъ ихъ знатность и богатство сановникамъ новымъ, безмолвнымъ, ему угоднымъ: Г. 1572. Іоаннъ, къ незапной радости подданныхъ, вдругъ уничтожилъ ненавистную Опричнину, которая, служа рукою для губителя, семь лѣтъ терзала внутренность Государства (^[400]). Уничтоженіе Опричнины. По крайней мѣрѣ исчезло сіе страшное имя съ его гнуснымъ символомъ (^[401]), сіе безумное раздѣленіе областей, городовъ, Двора, Приказовъ, воинства. Опальная Земщина назвалась опять Россіею. Кромѣшники разоблачились, стали въ ряды обыкновенныхъ Царедворцевъ, государственныхъ чиновниковъ, воиновъ, имѣя уже не Атамана, но Царя, единаго для всѣхъ Россіянъ, которые могли надѣяться, что время убійствъ и грабежа миновало; что мѣра золъ исполнилась, и горестное отечество успокоится подъ сѣнію власти законной.

Нѣкоторыя дѣйствія правосудія, совершенныя Іоанномъ въ сіе время, безъ сомнѣнія также питали надежду добрыхъ. Объявивъ непріятелей великодушнаго Іерарха Филиппа наглыми клеветниками, онъ заточилъ Соловецкаго Игумена, лукаваго Паисія, на дикій островъ Валамъ; безсовѣстнаго Филоѳея, Епископа Рязанскаго, лишилъ Святительства; чиновника Стефана Кобылина, жестокаго, грубаго пристава Филиппова, сослалъ въ монастырь Каменнаго острова, и многихъ иныхъ пособниковъ зла съ гнѣвомъ удалилъ отъ лица своего (^[402]), къ утѣшенію народа, который въ ихъ бѣдствіи видѣлъ доказательство, что Богъ не предалъ Россіи въ жертву слѣпому случаю; что есть

Г. 1572. Всевышній Мститель, законъ и правда Небесная!

Оставался еще одинъ, но главный изъ клевретовъ тиранства, Малюта Григорій Лукьяновичь Скуратовъ-Бѣльскій, наперсникъ Іоанновъ до гроба: онъ жилъ, вмѣстѣ съ Царемъ и другомъ своимъ, для суда за предѣлами сего міра. Любовь къ нему Государева (если тираны могутъ любить!) начинала тогда возвышать и благороднаго юношу, зятя его, свойственника первой супруги отца Іоаннова, Бориса Ѳедоровича Годунова, въ коемъ уже зрѣли и великія добродѣтели Государственныя и преступное властолюбіе. Годуновъ. Въ сіе время ужасовъ юный Борисъ, украшенный самыми рѣдкими дарами Природы, сановитый, благолѣпный, прозорливый, стоялъ у трона окровавленнаго, но чистый отъ крови, съ тонкою хитростію избѣгая гнуснаго участія въ смертоубійствахъ, ожидая лучшихъ временъ, и среди звѣрской Опричнины сіяя не только красотою, но и тихостію нравственною, наружно увѣтливый, внутренно неуклонный въ своихъ дальновидныхъ замыслахъ. Болѣе Царедворецъ, нежели воинъ, Годуновъ являлся подъ знаменами отечества единственно при особѣ Монарха, въ числѣ его первыхъ оруженосцевъ (^[403]), и еще не имѣя никакого знатнаго сана, уже былъ на Іоанновой свадьбѣ (въ 1571 году) Дружкою Царицы Марѳы, а жена его, Марія, Свахою: что служило доказательствомъ необыкновенной къ нему милости Государевой. Можетъ быть, хитрый честолюбецъ Годуновъ, желая имѣть право на благодарность отечества, содѣйствовалъ уничтоженію Опричнины, говоря не именемъ добродѣтели опальной, но именемъ снисходительной, непротивной тиранамъ Политики, которая спускаетъ имъ многое, осуждаемое Вѣрою и нравственностію, но будто бы нужное для ихъ личнаго, особеннаго блага, отвергая единственно зло безполезное въ семъ смыслѣ: ибо Царь не исправился, какъ увидимъ, и сокрушивъ любезное ему дотолѣ орудіе мучительства, остался мучителемъ!...

Довольный расположеніемъ признательнаго народа, свободный отъ стыда и боязни, Іоаннъ, по возвращеніи въ столицу, величаво принялъ гонца Ханскаго. Дѣла Крымскія. Девлетъ-Гирей писалъ, что онъ совсѣмъ не думалъ воевать Россіи, а ходилъ къ Москвѣ единственно для заключенія мира; что наши Воеводы хвалятся

Г. 1572. побѣдою мнимою, вымышленною; что Ногаи, утомивъ коней своихъ, слезами убѣдили его итти назадъ, и что бывшія маловажныя ошибки доказали превосходное мужество Крымцевъ, а не Россіянъ. «Долго ли» — говорилъ Ханъ — «враждовать намъ за Астрахань и Казань? Отдай ихъ, и мы друзья навѣки. Тѣмъ спасешь меня отъ грѣха: ибо, по нашимъ книгамъ, не можемъ оставить Царствъ Мусульманскихъ въ рукахъ у невѣрныхъ. Казны твоей не требуемъ: съ одной стороны у насъ Литва, съ другой Черкасы: станемъ ихъ воевать по сосѣдству, и не будемъ голодны.» Онъ просилъ хотя одной Астрахани; но Іоаннъ отвѣтствовалъ ему уже какъ побѣдитель: «Удаляясь отъ кровопролитія, мы доселѣ тѣшили брата своего Девлетъ-Гирея, но ничѣмъ не утѣшили. Его требованія безразсудны. Нынѣ видимъ противъ себя одну саблю, Крымъ; а если отдадимъ Хану завоеванное нами, то Казань будетъ вторая сабля, Астрахань третья, Ногаи четвертая» (^[404]): Девлетъ-Гирей, отпустивъ наконецъ знаменитаго Россійскаго Посла, Аѳанасія Нагаго, въ Москву, желалъ, чтобы Государь освободилъ и Крымскаго, Янъ-Болдыя, который 17 лѣтъ томился у насъ въ неволѣ; но сей Вельможа Ханскій, получивъ свободу, не успѣлъ ею воспользоваться, и кончилъ жизнь въ Дорогобужѣ. Одинъ изъ любимцевъ Іоанновыхъ, Василій Грязной, былъ взятъ Крымцами въ разъѣздѣ на Молошныхъ Водахъ: Ханъ предлагалъ Царю обмѣнять сего плѣнника на Мурзу Дивія. Іоаннъ не согласился, хотя и жалѣлъ о судьбѣ Грязнаго, хотя и писалъ къ нему дружественныя письма, въ коихъ, по своему характеру, милостиво издѣвался надъ его заслугами, говоря: «Ты мыслилъ, что воевать съ Крымцами такъ же легко, какъ шутить за столомъ моимъ. Они не вы: не дремлютъ въ землѣ непріятельской, и не твердятъ безпрестанно: время домой! Какъ вздумалось тебѣ назваться знатнымъ человѣкомъ? Правда, что мы, окруженные Боярами измѣнниками, должны были, удаливъ ихъ, приближить васъ, низкихъ рабовъ, къ лицу нашему; но не забывай отца и дѣда своего! Можешь ли равняться съ Дивіемъ? Свобода возвратитъ тебѣ мягкое ложе, а ему мечъ на Христіанъ. Довольно, что мы, жалуя рабовъ усердныхъ, готовы искупить тебя нашею казною» (^[405]). — «Нѣтъ,

Г. 1572. Государь» — писалъ въ отвѣтъ Василій Грязной, рабъ умомъ и душею, хвастливый и подлый — «я не дремалъ въ землѣ непріятельской: исполняя приказъ твой, добывалъ языковъ для безопасности Русскаго Царства; не вѣрилъ другимъ: самъ день и ночь бодрствовалъ. Меня взяли израненнаго, полумертваго, оставленнаго робкими товарищами. Въ бою я губилъ враговъ Христіанства, а въ плѣну твоихъ измѣнниковъ: никто изъ нихъ не остался здѣсь въ живыхъ; всѣ тайно пали отъ руки моей!... Шутилъ я за столомъ Государевымъ, чтобы веселить Государя; нынѣ же умираю за Бога и за тебя; еще дышу, но единственно по особенной милости Божіей, и то изъ усердія къ твоей службѣ, да возвращуся вновь тѣшить Царя моего. Я тѣломъ въ Крыму, а душею у Бога и у тебя. Не боюся смерти: боюся только опалы» (^[406]). Имѣя нужду въ такихъ людяхъ для своей забавы и (какъ онъ думалъ) безопасности, Іоаннъ выкупилъ Грязнаго за 2000 рублей; а Дивій умеръ невольникомъ въ Новѣгородѣ, къ сожалѣнію Царя: ибо Ханъ готовъ былъ клятвенно утвердить союзъ съ нами, для освобожденія сего важнаго плѣнника, уже не требуя Астрахани. Между тѣмъ гонцы Московскіе ѣздили въ Крымъ съ дружескими письмами, не столько для заключенія мира, сколько для вѣстей, которыя были весьма благопріятны для спокойствія Россіи: ужасный голодъ свирѣпствовалъ въ Тавридѣ; Козаки Донскіе и Днѣпровскіе непрестанными набѣгами опустошали Улусы ея: первые взяли даже Азовъ, и хотя не могли въ немъ удержаться, но сею смѣлостію изумили Константинополь. Ханъ жилъ въ непрестанной тревогѣ: боялся гнѣва Султанскаго и внутренняго мятежа; слышалъ о намѣреніи Вельможъ Литовскихъ возвести Іоанна на престолъ ихъ отечества, и страшился новаго могущества Россіи (^[407]).

Сіи обстоятельства, утверждая безопасность нашихъ юго-восточныхъ предѣловъ, дозволяли Царю свободно заниматься иными важными дѣлами его внѣшней Политики. Сношенія съ Литвою. Вельможи Коронные и Литовскіе убѣждали Іоанна изъ жалости къ осиротѣлому ихъ Государству не тревожить онаго никакими воинскими дѣйствіями, ни самой Ливоніи, до будущаго вѣчнаго мира. Призвавъ къ себѣ Литовскаго Посланника, Воропая, онъ торжественно изъявилъ ему

Г. 1572. желаніе быть Сигизмундовымъ преемникомъ, хвалился могуществомъ и богатствомъ, искренно винился въ своей жестокости, но извинялъ ее, какъ обыкновенно, вѣроломствомъ Бояръ. Сія любопытная рѣчь, ознаменованная какимъ-то искусственнымъ простосердечіемъ, снисхожденіемъ, умѣренностію, принадлежитъ къ достопамятнымъ изображеніямъ ума Іоаннова. Царь сказалъ Посланнику (^[408]): «Ѳеодоръ! ты извѣстилъ меня отъ имени Пановъ о кончинѣ брата моего Сигизмунда-Августа: о чемъ я хотя уже и прежде слышалъ, но не вѣрилъ: ибо насъ, Государей Христіанскихъ, часто объявляютъ умершими; а мы, по волѣ Божіей, все еще живемъ и здравствуемъ. Теперь вѣрю и сожалѣю, тѣмъ болѣе, что Сигизмундъ не оставилъ ни брата, ни сына, который могъ бы радѣть о душѣ его и доброй памяти; оставилъ двухъ сестеръ: одну за-мужемъ (но какова жизнь ея въ Швеціи? къ несчастію, всѣмъ извѣстно); другую въ дѣвицахъ, безъ заступника, безъ покровителя — но Богъ ея покровитель! Вельможные Паны теперь безъ Главы, хотя у васъ и много головъ, но нѣтъ ни единой превосходной, въ коей соединялись бы всѣ думы, всѣ мысли государственныя, какъ потоки въ морѣ ... Не малое время были мы въ раздорѣ съ братомъ Сигизмундомъ; вражда утихла: любовь начинала водворяться между нами, но еще не утвердилась — и Сигизмунда не стало! Злочестіе высится; Христіанство никнетъ. Если бы вы признали меня своимъ Государемъ, то увидѣли бы, умѣю ли быть Государемъ-защитникомъ! Престало бы веселиться злочестіе; не унизилъ бы насъ ни Царь-градъ, ни самый Римъ величавый! Въ отечествѣ вашемъ ославили меня злобнымъ, гнѣвливымъ: не отрицаю того; но да спросятъ у меня, на кого злобствую? Скажу въ отвѣтъ: на злобныхъ; а доброму не пожалѣю отдать и сію златую цѣпь, и сію одежду, мною носимую»... Тутъ Вельможа, Малюта-Скуратовъ, прервавъ рѣчь Іоаннову, сказалъ: «Царь Самодержавный! казна твоя не убога: есть чѣмъ жаловать слугъ вѣрныхъ!» — Государь продолжалъ: «Въ Вильнѣ, въ Варшавѣ знаютъ о богатствѣ моего отца и дѣда: я вдвое богатѣе и сильнѣе. Упоминаю о томъ единственно мимоходомъ. Удивительно ли, что ваши Короли любятъ своихъ подданныхъ, которые ихъ взаимно любятъ? А

Г. 1572. мои желали предать меня въ руки Хану, и бывъ впереди, не сразились: пусть не одержали бы побѣды, но дали бы Царю время изготовиться къ новой битвѣ (^[409]). Я съ благодарностію принялъ бы отъ нихъ, во знаменіе усердія, хотя одинъ бичь, одну плеть Татарскую! Имѣя съ собою не болѣе шести-тысячь воиновъ, я не испугался многочисленности враговъ; но видя измѣну своихъ, только устранился. Одна тысяча мужественныхъ спасла бы Москву; но люди знатные не хотѣли обороняться: что было дѣлать войску и народу? Ханъ сжегъ столицу, а мнѣ и знать о томъ не дали. Вотъ дѣла Бояръ моихъ! Я казнилъ измѣнниковъ: не милуютъ ихъ и въ Вильнѣ, гдѣ, на примѣръ, казнили Злодѣя Викторина (^[410]), уличивъ его въ намѣреніи извести брата моего, Сигизмунда, и распустивъ слухъ, что будто бы я участвовалъ въ семъ замыслѣ: клевета гнусная, нелѣпая!» Сей Викторинъ былъ четвертовань въ Вильнѣ около 1563 года за тайное сношеніе съ Царемъ Московскимъ. Іоаннъ продолжалъ: «Кто меня злословитъ въ вашемъ отечествѣ? мои ненавистники, предатели, Курбскій и подобные ему ... Курбскій! ... сей человѣкъ отнялъ у него мать» (тутъ онъ указалъ на Царевича Іоанна) .... отнялъ у меня супругу милую; а я хотѣлъ только на время лишить его Боярскаго сана и жалованнаго имѣнія, не думая о казни смертной: въ чемъ свидѣтельствуюсь Богомъ! Однимъ словомъ: желаете ли узнать злость или доброту мою? пришлите своихъ дѣтей служить мнѣ вѣрно ... осыпанные милостями Царскими, они увидятъ истину! — Если угодно Всевышнему, чтобы я властвовалъ надъ вами, то обѣщаю ненарушимо блюсти всѣ уставы, права, вольности ваши, и еще распространить ихъ, буде надобно. Если Паны вздумаютъ избрать въ Короли моего Царевича, то знайте, что у меня два сына какъ два ока: не разстанусь ни съ единымъ. Если же не захотите признать меня своимъ Государемъ, то можете чрезъ Великихъ Пословъ условиться со мною о мирѣ. Не стою за Полоцкъ; соглашусь придать къ нему и нѣкоторыя изъ моихъ наслѣдственныхъ владѣній, буде уступите мнѣ всю Ливонію по Двину. Тогда обяжемся клятвою, я и дѣти мои, не воевать Литвы, доколѣ царствуетъ Домъ нашъ въ Россіи православной. — Перемирія не нарушу до срока; даю тебѣ

Г. 1572. опасную грамоту для Пословъ, и буду ожидать ихъ. Время дорого.»

За симъ Іоаннъ, въ глубокую осень, выѣхалъ изъ Москвы, съ обоими сыновьями, чтобы устроить войско въ Новѣгородѣ и сдержать данное Королю Шведскому слово (^[411]). Война въ Эстоніи. Полки стояли уже въ готовности и двинулись къ Нарвѣ: самъ Государь предводительствовалъ ими, имѣя съ собою всѣхъ знатнѣйшихъ Бояръ, Царя Саинъ-Булата и Короля Магнуса, вооруженною рукою взятаго въ Аренсбургѣ и привезеннаго къ Іоанну болѣе въ видѣ плѣнника, нежели будущаго зятя. Въ одинъ день вступило 80, 000 Россіянъ къ Эстонію, гдѣ никто не ожидалъ ихъ, и гдѣ мирные Дворяне въ замкахъ своихъ весело праздновали Святки, такъ, что передовые наши отряды вездѣ находили пиры, музыку, пляски (^[412]). Царь велѣлъ не щадить никого: грабили домы, убивали жителей, безчестили дѣвицъ. Не было сопротивленія, до крѣпости Виттенштейна, гдѣ 50 Шведовъ съ гражданами и земледѣльцами рѣшились дать отпоръ всему войску Іоаннову. Г. 1573. Россіяне взяли приступомъ Виттенштейнъ; но Царь лишился друга: Малюта Скуратовъ умеръ честною смертію воина, положивъ голову на стѣнѣ, какъ бы въ доказательство, что его злодѣянія превзошли мѣру земныхъ казней! Іоаннъ изъявилъ не жалость, но гнѣвъ и злобу: пославъ, съ богатою вкладою, тѣло Малюты въ монастырь Св. Іосифа Волоцкаго, гдѣ лежали отецъ, мать и сынъ его (^[413]), онъ сжегъ на кострѣ всѣхъ плѣнниковъ, Шведовъ и Нѣмцевъ: жертвоприношеніе достойное мертвеца, который жилъ душегубствомъ!

Овладѣвъ сею важною крѣпостію, Іоаннъ написалъ къ Шведскому Королю новое ругательное письмо (^[414]). «Казнимъ тебя и Швецію», говорилъ онъ: «правые всегда торжествуютъ! Обманутые ложнымъ слухомъ о вдовствѣ Екатерины, мы хотѣли имѣть ее въ рукахъ своихъ единственно для того, чтобы отдать Королю Польскому, а за нее безъ кровопролитія взять Ливонію. Вотъ истина, вопреки клеветамъ вашимъ. Что мнѣ въ женѣ твоей? Стоитъ ли она войны? Польскіе Королевны бывали и за конюхами. Спроси у людей знающихъ, кто былъ Войдило при Ягайлѣ? Не дорогъ мнѣ и Король Эрикъ: смѣшно думать, чтобы я мыслилъ возвратить ему престолъ, для коего ни онъ, ни ты не

Г. 1573. родился. Скажи, чей сынъ отецъ твой? Какъ звали вашего дѣда? Пришли намъ свою родословную; уличи насъ въ заблужденіи: ибо мы доселѣ увѣрены, что вы крестьянскаго племени. О какихъ древнихъ Короляхъ Шведскихъ ты писалъ къ намъ въ своей грамотѣ? Былъ у васъ одинъ Король Магнусъ, и то самозванецъ: ибо ему надлежало бы именоваться Княземъ. Мы хотѣли имѣть печать твою и титло Государя Шведскаго, не даромъ, а за честь, коей ты отъ насъ требовалъ: за честь сноситься прямо со мною, мимо Новогородскихъ Намѣстниковъ. Избирай любое: или имѣй дѣло съ ними, какъ всегда бывало, или намъ поддайся. Народъ вашъ искони служилъ моимъ предкамъ: въ старыхъ лѣтописяхъ упоминается о Варягахъ, которые находились въ войскѣ Самодержца Ярослава-Георгія: а Варяги были Шведы, слѣдственно его подданные. Ты писалъ, что мы употребляемъ печать Римскаго Царства: нѣтъ, собственную нашу, прародительскую. Впрочемъ и Римская не есть для насъ чуждая: ибо мы происходимъ отъ Августа-Кесаря. Не хвалимся, и тебя не хулимъ, а говоримъ истину, да образумишься. Хочешь ли мира? да явятся Послы твои предъ нами!»

Іоаннъ возвратился въ Новгородъ, оставивъ Царя Саинъ-Булата и Магнуса съ полками воевать Эстонію. Они взяли Нейгофъ и Каркусъ; но Шведскій Генералъ Акесонъ разбилъ отрядъ нашъ близъ Лоде, взялъ обозъ, пушки и знамена. Ливонскіе Историки пишутъ, что Шведовъ было менѣе двухъ тысячь, а Россіянъ 16, 000, и что сія славная побѣда, доказавъ искусство первыхъ, склонила Іоанна къ миру (^[415]). По крайней мѣрѣ Царь, выслушавъ донесенія своихъ Воеводъ и мнѣніе Боярскаго Совѣта, написалъ новое письмо къ Шведскому Королю, уже не бранное, но миролюбивое, увѣдомляя, что Воеводамъ нашимъ велѣно остановить всѣ непріятельскія дѣйствія до прибытія въ Новгородъ Пословъ его, ожидаемыхъ съ нетерпѣніемъ для утвержденія истиннаго дружества между обоими Государствами (^[416]). Сія перемѣна въ расположеніи Іоанновомъ изъясняется не столько успѣхомъ Генерала Акесона, сколько другимъ важнымъ обстоятельствомъ, которое тогда нечаянно встревожило и Царя и Москву: сильнымъ бунтомъ въ Казанской области, гдѣ свирѣпый,

Г 1573. Бунтъ въ Казанской области. дикій народъ Черемисскій, Луговый и Горный, имѣя тайныя связи съ Ханомъ Девлетъ-Гиреемъ, явно отложился отъ Россіи, такъ, что Государь долженъ былъ немедленно послать многочисленную рать къ берегамъ Волги. Къ счастію, мятежники скоро увидѣли свое неблагоразуміе: Ханъ не могъ дать имъ войска, а Россійское уже стояло въ Муромѣ, готовое казнить ихъ огнемъ и мечемъ. Они смирились (^[417]).

Бракъ Магнуса 12 Апрѣля. Въ сіе время Іоаннъ, прекративъ войну въ Ливоніи, торжествовалъ въ Новѣгородѣ бракосочетаніе Магнуса съ юною Княжною Маріею Владиміровною: пировалъ, веселился съ своими любимыми гостями Нѣмецкими; самъ распоряжалъ пляскою и пѣлъ съ Монахами духовныя пѣсни (^[418]). Уже Магнусъ, честимый, ласкаемый, надѣялся быть дѣйствительнымъ Королемъ, воображая, что Царь, сверхъ богатаго, обѣщаннаго вѣна, отдастъ ему всѣ города Ливонскіе, занятые Россіянами; но, вмѣсто пяти бочекъ золота (^[419]), привезли къ нему въ домъ нѣсколько сундуковъ съ бѣльемъ и съ нарядными одеждами молодой Королевы; вмѣсто всей Ливоніи Государь пожаловалъ своему зятю городокъ Каркусъ съ слѣдующимъ словеснымъ и писменнымъ наставленіемъ (^[420]): «Король Магнусъ! иди съ супругою въ Удѣлъ, для васъ назначенный. Я хотѣлъ нынѣ же вручить тебѣ власть и надъ иными городами Ливонскими, вмѣстѣ съ богатымъ денежнымъ приданымъ; но вспомнилъ измѣну Таубе и Крузе, осыпанныхъ нашими милостями ... Ты сынъ Вѣнценосца, и слѣдственно могу имѣть къ тебѣ болѣе довѣренности, нежели къ слугамъ подлымъ; но — ты человѣкъ! Если измѣнишь, то золотомъ казны моей наймешь воиновъ, чтобы дѣйствовать за-одно съ нашими врагами, и мы принуждены будемъ своею кровію вновь доставать Ливонію. Заслужи милость постоянною, испытанною вѣрностію!» Такимъ образомъ Магнусъ съ печальнымъ сердцемъ уѣхалъ въ Каркусъ, изъ Каркуса въ Оберпаленъ, гдѣ, въ ожиданіи Государства, жилъ весьма бѣдно, не имѣя болѣе трехъ блюдъ на столѣ (какъ писалъ его братъ, Фридерикъ, Король Датскій, къ своему тестю, Герцогу Мекленбургскому), веселя тринадцати-лѣтнюю жену дѣтскими игрушками, питая сластями и, къ неудовольствію Россіянъ, одѣвъ ее въ Нѣмецкое платье (^[421]). Сей Герцогъ,

Г. 1573. Іоаннъ Альбрехтъ, находился тогда въ сношеніяхъ съ Царемъ: присылалъ въ Новгородъ сановника Мекленбургскаго, Доктора Фелинга, и хотѣлъ, чтобы Россія утвердила право его (Альбрехтова) сына на Ригу, обѣщанную ему Королемъ Польскимъ, Сигизмундомъ Августомъ. Фелингъ отъ имени Герцога поднесъ Іоанну въ даръ золотаго, алмазами и яхонтами украшеннаго льва, съ объясненіемъ, что левъ ужасаетъ всѣхъ звѣрей, а Государь Московскій всѣхъ непріятелей. Царь отвѣтствовалъ: «Благодарю за смиреніе и ласку, но не могу отдать, чего еще не имѣю, хотя Ливонія съ Ригою и моя отчина, а не Королевская. Я намѣренъ отправить Посольство къ Нѣмецкому Императору для заключенія съ нимъ союза противъ невѣрныхъ и для дѣлъ Ливонскихъ. Совѣтую Герцогу вооружиться терпѣніемъ: могу отдать ему Ригу, когда возьму ее, договоромъ или саблею.»

Г. 1573—1575. Перемиріе съ Швеціею. Между тѣмъ Іоаннъ не безъ досады видѣлъ, что Король Шведскій, имъ презираемый, началъ изъявлять гордость. Долго не было никакой вѣсти изъ Стокгольма; наконецъ Король отвѣчалъ, что никогда Послы его не будутъ въ такой землѣ, гдѣ Народное Право неизвѣстно, — гдѣ ихъ грабятъ, сажаютъ въ темницу; что Царь можетъ прислать своихъ къ нему, если дѣйствительно желаетъ мира, или по крайней мѣрѣ на границу, куда выѣдутъ и Шведскіе Уполномоченные; что о перемиріи надлежало бы говорить тремя годами ранѣе, а не тогда, какъ войско Шведское выступаетъ въ поле. Сего мало: гонецъ нашъ (^[422]), будучи въ Стокгольмѣ, терпѣлъ обиды, неслыханныя въ Державахъ образованныхъ. «Вельможи Королевскіе» — доносилъ онъ Царю — «хотѣли прежде времени знать содержаніе твоей грамоты. Я доказывалъ имъ нелѣпость сего требованія: за что одинъ изъ нихъ ударилъ меня въ грудь, поносилъ словами непристойными. Если бы — отвѣчалъ холопъ твой нахалу Шведскому — если бы я сидѣлъ на конѣ вооруженный, ты не дерзнулъ бы безчинствовать, ни поднять руки, ни открыть гнуснаго рта своего; но мы здѣсь не для битвы... Другой Вельможа хотѣлъ удержать меня идущаго къ престолу Королевскому, говоря: дай письмо, а на сукно тронное не ступай. Я сталъ на сукно, и вручилъ письмо Королю ... Въ слѣдующее утро сановникъ Шведскій, Христофоръ

Г. 1573—1575. Флемингъ, сказалъ мнѣ: знай, что ты вчера не видалъ Государя: я сидѣлъ на его мѣстѣ, а онъ стоялъ между Вельможами, ибо не хотѣлъ взять грамоты Царя вашего, думая, что въ ней могутъ быть новыя ругательства, коихъ не льзя читать и простому мѣщанину... Отпуская меня, Король молвилъ: Царь сдѣлался миролюбивъ; я не хочу съ нимъ мириться, и его не боюся» (^[423]). Однимъ словомъ, Швеція ободрилась, нанявъ 3000 Шотландцевъ и 2000 Англичанъ; а Царь, имѣя болѣе ста тысячь воиновъ въ Ливоніи и Новѣгородѣ, изъявилъ кротость, не вступился за обиду гонца своего, снесъ насмѣшки и сдѣлалъ угодное Королю: то есть, выслалъ Бояръ, Князя Сицкаго съ товарищами, на рѣку Сестру (которая служила границею между Финляндіею и Россіею) для переговоровъ о мирѣ съ Адмираломъ Класомъ Флемингомъ и другими Королевскими чиновниками. Долго спорили о мѣстѣ свиданія: Флемингъ требовалъ, чтобы оно было на мосту, въ шатрахъ; но Князь Сицкій заставилъ Шведовъ перейти на Россійскій берегъ рѣки. Далѣе ни въ чемъ не могли согласиться. Царь хотѣлъ взять Эстонію, и въ такомъ случаѣ давалъ Королю право сноситься прямо съ нимъ, а Король хотѣлъ послѣдняго безъ всякой уступки, явивъ длинную родословную Свѣтлѣйшаго Дому Вазъ, дабы убѣдить Іоанна въ древней знаменитости онаго (^[424]). Г. 1575. Заключили только перемиріе (отъ Ильина дни 1575 до 1577 года) между Финляндіею и нашими сѣверными владѣніями: Россія обязывалась не воевать первой, а Швеція Новогородской земли, Корелы, Орѣшка и другихъ мѣстъ. Не было слова о Ливоніи, которая оставалась ѳеатромъ войны. Іоаннъ удовольствовался обѣщаніемъ, что скоро будутъ къ нему Шведскіе Послы для новаго мирнаго договора и торжественно обязался принять ихъ съ честію, не лишать ни свободы, ни имѣнія, — не оскорблять ни дѣломъ, ни словомъ (^[425])! Съ того времени Короли Шведскіе перестали относиться къ Новугороду: что всегда казалось имъ унизительно, происходило дѣйствительно отъ малаго уваженія Государей Московскихъ къ симъ Вѣнценосцамъ, и было дотолѣ непремѣннымъ закономъ нашей гордой Политики.

Если снисходительность Царя казалась для него безполезною, то и Королю

Г. 1575. не доставила она никакой существенной выгоды: непріятельскія дѣйствія продолжались въ Ливоніи. Шведы съ своими Шотландскими наемниками безъ успѣха приступали къ Везенбергу: Россіяне опустошили всѣ мѣста вокругъ Ревеля, и взяли городъ Пернау, который стоилъ имъ семи тысячь воиновъ, убитыхъ въ его укрѣпленіяхъ (^[426]). Тамъ Полководецъ Іоанновъ, Никита Романовичъ Захарьинъ-Юрьевъ, изумилъ жителей великодушіемъ, оставивъ на волю каждому или присягнуть Царю или выѣхать со всѣмъ достояніемъ. Г. 1576. Февр. 12. Слѣдствіемъ Политики столь человѣколюбивой и благоразумной было то, что за́мки Гельметъ, Эрмисъ, Руэнъ, Пургель, Леаль, Лоде, Фиккель сдалися безъ сопротивленія, а скоро и важная крѣпость Габзаль, гдѣ находилось множество всякихъ запасовъ, не мало воиновъ и Дворянъ, которые всегда любили хвалиться мужествомъ. Пишутъ, что сіи мирные Герои, увѣренные Царскимъ Воеводою въ совершенной безопасности, тушились и веселились въ самый тотъ часъ, когда Россіяне входили въ городъ; что одинъ изъ нашихъ молодыхъ Князей, видя ихъ забавы, сказалъ своему пріятелю Нѣмцу: «Если бы мы, Русскіе, живые сдали непріятелю такую крѣпость: что сдѣлалъ бы съ нами Царь? и кто изъ насъ смѣлъ бы взглянуть прямо въ лице доброму Христіанину? А вы, Нѣмцы, празднуете стыдъ свой» (^[427])! Они праздновали среди могилъ и пепла. Казалось, что Ливонія, истерзанная всѣми бѣдствіями войны долговременной, жертва и добыча всѣхъ народовъ сосѣдственныхъ, уже не могла испытать ничего злѣйшаго. Голодъ, нищета свирѣпствовали не только въ хижинахъ, но и въ за́мкахъ. Такъ Лѣтописецъ говоритъ, что жена знатнаго Рыцаря, Фонъ-Тедвена, имѣвъ прежде великолѣпный домъ, блиставъ пышностію удивительною для самыхъ богатыхъ людей, умерла тогда въ Габзалѣ на соломѣ и положена въ землю нагая (^[428])!... Но Судьба еще готовила новые ужасы для сей страны несчастной; еще Іоаннъ удерживалъ свою руку, мечемъ и пламенемъ вооруженную для ея покоренія или гибели. Остерегаясь, хотя уже и не страшась Девлетъ-Гирея, онъ долженъ былъ, въ угрозу ему, отъ времени до времени собирать полки на берегахъ Оки; самъ, выѣхавъ изъ Новагорода (лѣтомъ въ 1574 году), осматривалъ войско

многочисленное въ Серпуховѣ; посылалъ отряды и въ степи, гдѣ являлись иногда толпы Ханскія для разбоевъ (^[429]); всего же болѣе занимался происшествіями Варшавскими, которыя, польстивъ его властолюбію, имѣли слѣдствія неожидаемыя, оскорбительныя для Царя и вредныя для Россіи.

Г. 1573—1577. Дѣла Польскія. Въ началѣ 1573 года открылся Сеймъ въ Варшавѣ, чтобы избрать Короля. Главными Кандидатами были: 1) юный Эрнестъ, сынъ Императора Максимиліана; 2) Герцогъ д’Анжу, братъ Карла ІХ; 3) Король Шведскій или сынъ его, Сигизмундъ; 4) Государь Россійскій. За перваго ходатайствовали Послы Испанскій и Максимиліановъ, за втораго Французскій, за третьяго Шведскіе: нашихъ не было. Царь ждалъ къ себѣ Пословъ отъ Сейма, разсуждая: «я имъ нуженъ, а не они мнѣ!» Не смотря на сію гордость, многіе Коронные, и въ особенности Литовскіе Вельможи думали избрать Іоанна, чтобы симъ способомъ утвердить навѣки счастливый союзъ съ опасною, могущественною Россіею: мысль внушенная Политикою здравою и дальновидною! Зная безъ сомнѣнія всю его жестокость, они надѣялись, что законы ихъ Республики обуздаютъ тирана — и могли обмануться! Но Судьба устранила сей опытъ. Условія, съ обѣихъ сторонъ предложенныя, были равно неумѣренны, равно противны той и другой. Выслушавъ въ Новѣгородѣ Посла Литовскаго, Михайла Гарабурду, Іоаннъ (28 Февраля, 1573 года) далъ ему слѣдующій отвѣтъ (^[430]): «Долговременное молчаніе вашихъ Пановъ, въ дѣлѣ столь важномъ, меня удивляло: ибо худо Государству быть безъ Государя. Вы извиняетесь бѣдствіями язвы, которая свирѣпствовала въ землѣ вашей: сожалѣю; это воля Божія. Нынѣ спрашиваете, самъ ли я желаю властвовать надъ Литвою и Польшею, или дать вамъ Царевича Ѳеодора въ Короли, и требуете отъ насъ клятвы въ вѣрномъ соблюденіи вашихъ уставовъ; хотите еще, чтобы мы, отпустивъ къ вамъ сына, возвратили Княжеству Литовскому Смоленскъ, Полоцкъ, Усвятъ, Озерище, а ему Ѳеодору пожаловали нѣкоторые особенные города изъ древнихъ владѣній Россійскихъ. Одно естественно, другое непристойно. Естественно, чтобы всякая земля хранила свои обычаи, уставы, законы, и мы конечно можемъ утвердить присягою ваши права; но дѣльно ли

Г. 1573—1577. требовать отъ насъ Смоленска, Полоцка, даже наслѣдственныхъ городовъ Московскихъ, въ приданое Князю Ѳеодору? развѣ онъ дѣвица и невѣста? Славно увеличивать, а не умалять Государства. Польское и Литовское нескудно городами: есть гдѣ жить Королю. И не вы, а мы должны требовать возмездія. Слушайте: если желаете имѣть Ѳеодора своимъ Государемъ, то 1) пишите весь мой титулъ, какъ уставлено Богомъ; называйте меня Царемъ, ибо я наслѣдовалъ сіе достоинство отъ предковъ, и не присвоиваю себѣ чуждаго 2) Когда Господь возметъ моего сына изъ здѣшняго свѣта, да властвуютъ надъ вами его сыновья правомъ наслѣдія, а не избранія; когда же не останется у него сыновей, то Литва и Польша да будутъ нераздѣльны съ Россіею, какъ собственность моихъ наслѣдниковъ во вѣки вѣковъ, но безъ всякаго измѣненія правъ и вольностей народныхъ, съ особеннымъ именемъ Королевства Польскаго и Великаго Княжества Литовскаго въ титулѣ Государей Россійскихъ. Пристойно ли сыну Короля не быть наслѣдникомъ его престола? И для общаго блага сихъ трехъ Державъ имъ должно имѣть единаго Владыку. Знаю, что Австрія и Франція гораздо снисходительнѣе въ переговорахъ съ вами; но онѣ не примѣръ для Россіи: ибо мы вѣрно знаемъ, что кромѣ насъ и Султана нѣтъ въ Европѣ Государей, коихъ родъ царствовалъ бы за 200 лѣтъ предъ симъ: одни изъ Князей, другіе иноземцы, и для того плѣняются честію Королевства; а мы Цари изначальные и происходимъ отъ Августа Кесаря (что всѣмъ извѣстно). 3) Кто изъ моихъ наслѣдниковъ скончается въ землѣ вашей, тѣло его да будетъ привезено въ Москву для погребенія. 4) Городъ Кіевъ, древнѣйшее достояніе Россіи, да присоединится къ ея владѣніямъ: за что, изъ любви къ тишинѣ и согласію Христіанскому, уже не буду отыскивать нашихъ старыхъ владѣній въ Литвѣ по рѣку Березу. 5) Ливонія вся останется за Россіею! — Вотъ условія, на коихъ могу отпустить къ вамъ моего любезнаго сына. Но онъ еще слишкомъ молодъ, и не въ силахъ противиться врагамъ, своимъ и нашимъ. Сверхъ того знаю, что многіе изъ Пановъ хотятъ въ Короли меня, а не Царевича. Если они говорятъ вамъ иное, то притворствуютъ. Слышу еще, что будто вы думаете взять у меня сына

Г. 1573—1577. обманомъ, съ намѣреніемъ выдать его Туркамъ, для заключенія съ ними мира. Правда ли, ложь ли, не знаю; но не могу скрыть сего отъ тебя въ бесѣдѣ искренней.»

Видя, что Іоаннъ желаетъ Королевства болѣе для себя, нежели для сына, умный Посолъ сказалъ: «Государь! всѣ мы хотѣли бы имѣть такого сильнаго и мудраго Властителя, какъ ты; но Москва далека отъ Варшавы, а присутствіе Короля необходимо для внѣшней безопасности, для внутренняго устройства и правосудія. У насъ нѣтъ обычая, чтобы Король выѣзжалъ изъ Государства и вмѣсто себя оставлялъ Намѣстниковъ. Къ тому же безъ принятія Вѣры Римской ты не можешь быть коронованъ.» — Іоаннъ велѣлъ Послу удалиться.

На другой день снова призвавъ Гарабурду, Царь сказалъ: «Мы размыслили — и находимъ, что можемъ управлять вмѣстѣ тремя Государствами, переѣзжая изъ одного въ другое, и что легко устранить препятствія, о коихъ ты говорилъ намъ. Требую только Кіева безъ всѣхъ иныхъ городовъ и волостей. Отдамъ Литвѣ Полоцкъ и Курляндію. Возьму Ливонію до рѣка Двины. Титулъ нашъ будетъ: Божіею милостію Господарь Царь и Великій Князь всея Россіи, Кіевскій, Владимірскій, Московскій, Король Польскій и Великій Князь Литовскій. Имена всѣхъ другихъ областей распишемъ по ихъ знатности: Польскія и Литовскія могутъ стоять выше Россійскихъ. Требую уваженія къ Вѣрѣ Греческой; требую власти строить церкви Православія во всѣхъ моихъ Государствахъ. Да вѣнчаетъ меня на Королевство не Латинскій Архіепископъ, а Митрополитъ Россійскій (^[431])!... Но не измѣню ни въ чемъ вашихъ правъ и вольностей: буду раздавать мѣста и чины съ согласія Думы Польской и Литовской. Когда же, изнуренный лѣтами въ силахъ душевныхъ и тѣлесныхъ, вздумаю оставить свѣтъ и престолъ, чтобы въ уединенной Обители жить молитвою: тогда изберите себѣ въ Короли любаго изъ сыновей моихъ, но не чуждаго, не иноплеменнаго Князя. Паны говорятъ, что Литва и Польша нераздѣльны: ихъ воля; но скажу, что я хотѣлъ бы лучше быть единственно Великимъ Княземъ первой: тогда, утвердивъ всѣ ея законы моимъ крестнымъ цѣлованіемъ, возьму къ Россіи одинъ Кіевъ, а Литвѣ возвращу, силою или договорами, всѣ

Г. 1573—1577. ея древнія владѣнія, отнятыя Поляками, и буду писаться въ титулѣ Великимъ Княземъ Московскимъ и Литовскимъ.— Слушай далѣе. Могу, но не безъ труда, ѣздить изъ земли въ землю: ибо приближаюсь къ старости; а Государю надобно все видѣть собственными глазами. И такъ не лучше ли вамъ избрать въ Короли сына Цесарева, заключивъ съ нами миръ и союзъ на сихъ условіяхъ: 1) Кіевъ и Ливонія къ Россіи, Полоцкъ и Курляндія къ Литвѣ; 2) мнѣ, Цесарю и сыну его помогать другъ другу войскомъ или деньгами противъ нашихъ общихъ враговъ? Тогда буду желать добра Литвѣ и Польшѣ столько же, какъ моей Россіи и въ семъ тѣсномъ союзѣ кого убоимся? Не захотятъ ли и всѣ иные Государи Европейскіе присоединиться къ оному, чтобы возстать на злодѣевъ Христіанства? Какая слава, и какая польза!... Наконецъ приказываю тебѣ сказать Панамъ, чтобы они не избирали Князя Французскаго: ибо сей Князь будетъ другомъ злочестивыхъ Турковъ, а не Христіанъ; а если изберете его, то знайте, что я не останусь спокойнымъ зрителемъ вашего неблагоразумія. — Еще объяви Панамъ, что многіе изъ нихъ писали къ намъ тайныя грамоты, совѣтуя мнѣ итти съ войскомъ въ Литву, чтобы страхомъ вынудить себѣ Королевство. Другіе просили у меня золота и соболей, чтобы избрать моего сына. Да знаетъ о томъ ваша Дума Государственная!»

Съ такимъ отвѣтомъ Гарабурда поѣхалъ въ Варшаву. Вѣроятно, что Папы Литовскіе единственно для вида и для соблюденія пристойности требовали Смоленска и городовъ Россійскихъ; что они въ самомъ дѣлѣ не ждали столь великой уступчивости отъ Царя, и безъ дальняго упрямства отказались бы отъ сего требованія; тѣмъ непреклоннѣе былъ Царь въ своихъ условіяхъ, единогласно отверженныхъ Сеймомъ, который немедленно исключилъ его изъ Кандидатовъ. Перемѣнились ли Іоанновы мысли: увѣрился ли онъ въ невозможности господствовать надъ Польшею и Литвою, какъ бы ему хотѣлось? боялся ли примѣра своевольныхъ Вельможъ ихъ для Россіи безмолвной? Разсудилъ ли, что сей тѣсный союзъ имѣлъ бы истинныя выгоды для первыхъ двухъ Державъ, а не для нашего отечества; что не онѣ намъ, но мы имъ долженствовали бы помогать и людьми и

Г. 1573—1577. казною въ случаѣ войны съ Турціею, съ Австріею, съ Тавридою; что имя Короля съ властію ограниченною, ненадежною, не стоило умноженія опасностей и расходовъ для Государя наслѣдственной, великой Державы, которой Небо судило быть сильною не чуждыми, а собственными, природными силами? Или Царь думалъ, что Сеймъ могъ согласиться на такія предложенія строгія, уничтожить коренные законы Республики, добровольно отмѣнить избраніе Королей, уставить верховную власть наслѣдственную, отдать намъ Кіевъ, и Святителю иновѣрному вручить вѣнецъ Ягеллоновъ для возложенія на Іоанна? Трудно вообразить, чтобы надменность ослѣпляла его до сей степени безразсудности: гораздо вѣроятнѣе, что онъ, изъявивъ сперва искреннее желаніе заступить мѣсто Сигизмунда-Августа, по основательномъ соображеніи всѣхъ обстоятельствъ уже сдѣлался равнодушнѣе къ такой чести.

Но избраніе Эрцгерцога въ Короли, имъ одобренное, не угрожало ли намъ опаснымъ сосѣдствомъ съ Австрійскою, сильною Державою, тѣмъ болѣе, что ея Посолъ, ходатайствуя за Эрнеста, торжественно обѣщалъ Панамъ усердное вспоможеніе Императора въ войнахъ съ Россіею (^[432])? Іоаннъ не долженствовалъ ли скорѣе благопріятствовать исканіямъ Франціи отдаленной, и слѣдственно менѣе для насъ опасной? Не можемъ осудить его Политики. Зная дружественную связь Парижа съ Константинополемъ, онъ мыслилъ, что Генрикъ д’Анжу будетъ располагать силами Турціи противъ нашего отечества; а Султаны, кромѣ ихъ зловѣрія, были страшнѣе Императоровъ славою войскъ и побѣдъ многочисленныхъ. — Къ досадѣ Царя и Максимиліана, Варшавскій сеймъ избралъ Генрика, обольщенный хитростями Французскаго Посла Монлюка, который въ пышныхъ рѣчахъ своихъ безстыдно хвалилъ Вельможъ Польскихъ и Литовскихъ, сравнивалъ ихъ съ древними Римлянами, называлъ ужасомъ тирановъ, Героями добродѣтели, обѣщая имъ милліонъ флориновъ, сильное войско для изгнанія Россіянъ изъ Ливоніи и совершенную зависимость Короля отъ Верховнаго Совѣта.

Такое, какъ говорилъ Іоаннъ, ослушаніе Сейма соединило виды нашей Политики съ Австрійскою. Императоръ спѣшилъ воспользоваться добрымъ

Г. 1573—1577. расположеніемъ Царя: писалъ къ нему ласково; жаловался на «злодѣйство Карла ІХ, истребившаго болѣе ста тысячь вѣрныхъ подданныхъ въ день Св. Варѳоломея, единственно за то, что они имѣли свою Вѣру особенную;» говорилъ съ негодованіемъ о пріязни Французовъ съ Султаномъ, коего ревностнымъ вспоможеніемъ дается Генрику вѣнецъ Ягеллоновъ; убѣждалъ Іоанна вступиться за Христіанъ; предлагалъ ему взять Литву, а Польшу уступить Австріи, и заключить тѣсный союзъ съ Имперіею противъ Турковъ (^[433]). Царь немедленно отправилъ гонца къ Максимиліану, совѣтуя ему употребить всѣ способы для задержанія Генрика на пути въ Варшаву; желалъ видѣть скорѣе Пословъ Императорскихъ въ Москвѣ, чтобы утвердить вѣчный союзъ Австріи съ Россіею, и писалъ: «Мы всѣ будемъ стараться о томъ, чтобы Королевство Польское и Литва не отошли отъ нашихъ Государствъ; а мнѣ все одно, мой ли, твой ли сынъ сядетъ тамъ на престолѣ.... Ты, братъ нашъ любезный, сѣтуешь объ ужасномъ истребленіи невинныхъ людей и младенцевъ въ день Св. Варѳоломея: всѣ Государи Христіанскіе должны скорбѣть о сей безчеловѣчной жестокости Короля Французскаго, пролившаго безъ ума столь много крови (^[434])!»

Однакожь Іоаннъ, слѣдуя миролюбивой системѣ, не хотѣлъ прежде времени объявить себя врагомъ новаго Короля Польскаго; напротивъ того, узнавъ объ его прибытіи и торжественномъ коронованіи въ древней столицѣ Піастовъ, онъ готовился послать къ нему знатнаго чиновника съ привѣтствіемъ. Но Генрикъ предупредилъ Царя: извѣстилъ о своемъ восшествіи на тронъ; убѣждалъ не нарушать перемирія съ Республикою до 1576 года; писалъ, что онъ въ горести; что Король Французскій умеръ; что ему должно ѣхать въ Парижъ и что сіе временное отсутствіе не мѣшаетъ Царю сноситься въ дѣлахъ съ Вельможными Панами (^[435]). Іоаннъ отвѣтствовалъ: «Братъ нашъ Генрикъ! о твоемъ восшествіи на престолъ радуемся, о твоей печали сожалѣемъ. Кончина Государей Христіанскихъ есть бѣдствіе для Христіанъ и веселіе для невѣрныхъ. Мы хотимъ жить въ любви съ тобою. Послы мои будутъ въ Варшаву, когда ты возвратишься: ожидаю твоихъ въ Москву; а безъ тебя мнѣ непристойно имѣть дѣло съ Панами. О сохраненіи

Г. 1573—1577. перемирія мы дали указъ своимъ Воеводамъ.»— Но Генрикъ былъ уже Королемъ-бѣглецомъ! Искавъ вѣнца Польскаго единственно въ угодность матери, честолюбивой Екатеринѣ Медицисъ, которая дѣйствовала въ семъ случаѣ по внушенію хитраго карлы и бродяги, Іоанна Красовскаго, Генрикъ, лѣнивый, сладострастный, въ три мѣсяца не государственной дѣятельности, а пировъ, нѣги и звѣриной ловли, успѣлъ возненавидѣть свое Королевство и власть ограниченную; тайно изготовился къ отъѣзду, и ночью ускакалъ отъ одного престола къ другому; спѣшилъ наслѣдовать державу и несчастіе своего брата, подобно ему царствовать среди мятежей, измѣнъ и злодѣйствъ, оказать себя малодушнымъ, вѣроломнымъ, но умереть съ прекраснымъ словомъ, которое навѣки осталось въ Исторіи и достойно наилучшаго изъ Царей (^[436]). Изумленные бѣгствомъ Короля, Паны должны были искать другаго. Тогда многіе изъ нихъ — Архіепископъ Гнѣзненскій, Кастелланъ Минскій, Янъ Глѣбовичь, и другіе — снова обратились къ Царю: совѣтовали ему немедленно прислать умныхъ Бояръ въ Варшаву, съ такими условіями, на какихъ былъ избранъ Генрикъ; отнестися письменно къ Духовенству, къ Рыцарству и къ каждому Вельможѣ въ особенности; просить ихъ объ избраніи его (Іоанна) въ Короли; сказать въ грамотѣ, что онъ не еретикъ, а Христіанинъ и дѣйствительно крещенъ во имя Троицы; что Поляки и Россіяне, будучи единаго племени, Славянскаго или Сарматскаго, должны какъ братья имѣть единаго Отца-Государя Іоаннъ писалъ къ нимъ весьма дружелюбно, благодарилъ за доброе намѣреніе, обѣщалъ выслать Бояръ своихъ къ Сейму, но не сказалъ ничего рѣшительнаго въ разсужденіи условій (^[436]), ибо ждалъ Пословъ Цесаревыхъ, которые уже ѣхали въ Москву.

Гонецъ нашъ, Скобельцынъ, въ Августѣ 1574 года возвратился изъ Вѣны безъ всякаго отвѣта, сказывая, что Императоръ хотѣлъ писать къ Царю съ своимъ человѣкомъ. Сія странность объяснилась: новый гонецъ Максимиліановъ привезъ къ Іоанну жалобу, что Скобельцынъ не взялъ отвѣтной грамоты, будто бы надписанной безъ полнаго Царскаго имени, и самовольно уѣхалъ; сверхъ чего велъ себя непристойно и злословилъ Императора (^[437]).

Г. 1573—1577. Максимиліанъ увѣрялъ Царя въ искренней дружбѣ и благодарности, а Царь извѣстилъ его, что онъ возложилъ на Скобельцына опалу. Послѣ того были въ Москвѣ и другіе чиновники Австрійскіе, съ извиненіемъ, что Максимиліанъ за большими недосугами медлитъ условиться съ Іоанномъ о дѣлахъ Польскихъ. Въ знакъ усердія одинъ изъ сихъ гонцевъ донесъ Боярамъ, что Паны тайно склоняютъ Магнуса измѣнить Россіи, обѣщая ему городъ Ригу (^[438]). Наконецъ, въ Генварѣ 1576 года, пріѣхали къ намъ знатные Австрійскіе сановники, Янъ Кобенцель и Даніилъ Принцъ. Союзъ съ Австріею. Государь встрѣтилъ ихъ въ Можайскѣ, великолѣпно и пышно: въ Русскомъ саженомъ платьѣ сидѣлъ на тронѣ, въ вѣнцѣ и въ діадимѣ, держа въ рукѣ скипетръ; престолъ окружали всѣ Бояре и Дворяне въ златыхъ одеждахъ. Іоаннъ и Царевичь встали, спрашивая о здравіи Императора, который прислалъ въ даръ своему брату и союзнику золотую цѣпь, украшенную драгоцѣнными каменьями съ изображеніемъ имени Максимиліанова, цѣною въ 8000 талеровъ. Императоръ молилъ Іоанна способствовать ему словомъ и дѣломъ, грамотами и мечемъ, въ возведеніи Эрнеста на тронъ Польскій, и не воевать Ливоніи, области издавна принадлежащей къ Римской Имперіи. «Тогда» — говорили Послы Максимиліановы Іоанну — «вся Европа Христіанская заключитъ союзъ съ тобою, чтобы однимъ ударомъ, на моряхъ и на сушѣ, низвергнуть высокую Державу Оттомановъ. Вотъ подвигъ, коимъ ты можешь навѣки прославить себя и Россію! Изгонимъ Турковъ изъ Константинополя въ Аравію, искоренимъ Вѣру Магометову, знаменіемъ креста снова осѣнимъ Ѳракію, Элладу — и все древнее Царство Греческое на восходъ солнца да будетъ твое, о Царь великій! Такъ вѣщаютъ Императоръ, Св. Отецъ Папа и Король Испанскій» (^[439]). Іоаннъ слушалъ холодно, не плѣняясь мыслію царствовать на берегахъ Воспора и Геллеспонта: сказалъ, что его слово всегда твердо и ненарушимо; что онъ не перемѣнилъ своихъ мыслей въ разсужденіи Королевства Польскаго: отдаетъ его Эрнесту и снова напишетъ о томъ къ Вельможамъ Короннымъ; но что Литва и Кіевъ должны навѣки соединиться съ Россіею, что Ливонія наша, была и будетъ; что прежде никто не мыслилъ объ ней, а когда мы взяли оную, тогда Императоръ,

Г. 1573—1577. Данія, Швеція, Польша вздумали объявить свои мнимыя права на сію землю; что для заключенія союза противъ невѣрныхъ надлежитъ быть въ Москву Посламъ Короля Испанскаго, Датскаго, Князей Нѣмецкихъ и другихъ Государей; что въ Россіи извѣстна судьба Людовика Венгерскаго, который, вѣря обѣщаніямъ Императора, выступилъ въ поле, но, всѣми оставленный, въ неравной битвѣ съ Турками лишился жизни. Послы Цесаревы, соглашаясь уступить намъ Ливонію и Кіевъ, доказывали невозможность отдѣлить Литву отъ Польши, которыя хотятъ имѣть одного Властителя. «Знаете ли» — сказали они Московскимъ Боярамъ — «тайный замыслъ нѣкоторыхъ мятежныхъ Ляховъ взять себѣ въ Короли данника Оттомановъ, Князя Седмиградскаго, въ угодность Султану и ко вреду Христіанства?» Сего не будетъ, отвѣтствовалъ Царь, требуя, чтобы Послы клятвою утвердили договоръ о Ливоніи; но Кобенцель и Даніилъ Принцъ объявили, что Государь ихъ, въ знакъ особеннаго уваженія къ Іоанну, пришлетъ для того въ Москву другихъ, великихъ людей, Князей Владѣтельныхъ; впрочемъ увѣряли, что все сдѣлается, какъ угодно Царю, и дали слово, что Императоръ склонитъ Шведскаго Короля къ покорности (^[440]). Іоаннъ былъ доволенъ; угостилъ ихъ во дворцѣ обѣдомъ и привелъ въ удивленіе великолѣпіемъ: сидѣлъ съ сыномъ за особеннымъ столомъ въ бархатной малиновой одеждѣ, усыпанной драгоцѣнными каменьями и жемчугомъ, — въ остроконечной шапкѣ, на коей сіялъ необыкновенной величины яхонтъ; двѣ короны (Царя и Царевича), блестящія крупными алмазами, алами, изумрудами, лежали подлѣ; серебро, золото стояло горами въ комнатахъ .... «И всякой дворецъ» (писалъ Кобенцель къ Австрійскимъ Министрамъ) «имѣетъ особенную кладовую, наполненную такими чашами и блюдами; а Кремлевскій превосходитъ богатствомъ всѣ иные .... Однимъ словомъ, я видѣлъ сокровища Его Императорскаго Величества, Королей Испанскаго, Французскаго, Венгерскаго, Богемскаго, Герцога Тосканскаго, но не видалъ подобныхъ Іоанновымъ... Когда мы ѣхали въ Россію, Вельможи Польскіе стращали насъ несносною грубостію Московскаго Двора; чтожь оказалось? ни въ Римѣ, ни въ Испаніи не нашли бы мы лучшаго пріема: ибо Царь

Г. 1573—1577. знаетъ, съ кѣмъ и какъ обходиться: унижая Поляковъ, Шведовъ, честитъ, кого уважаетъ и любитъ.» —Отдаривъ Максимиліана черными соболями въ 700 рублей, Іоаннъ послалъ къ нему, въ санѣ легкихъ Пословъ, Князя Сугорскаго и Дьяка Арцыбашева, съ убѣдительнымъ представленіемъ, что надобно скорѣе заключить договоръ, ясный, торжественный между Австріею и Россіею; а къ Вельможамъ Короннымъ написалъ, чтобъ они выбрали Эрнеста, если хотятъ быть въ вѣчной дружбѣ съ сильнымъ Московскимъ Государствомъ, и не принимали Властителя отъ Султанской руки, если не хотятъ отвѣтствовать Богу за ужасное кровопролитіе (^[441]). Тогда же въ грамотѣ къ Панамъ Литовскимъ онъ изъявилъ желаніе быть ихъ Великимъ Княземъ или дать имъ Царевича Ѳеодора въ Государи, прибавивъ: «если же вы не разсудите за благо имѣть особеннаго Властителя, то вмѣстѣ съ Польшею изберите Максимиліанова сына.»

Нѣтъ сомнѣнія, что Іоаннъ и Цесарь могли бы предписать законы Сейму, если бы, рѣшительно объявивъ ему свои требованія, подкрѣпили оныя движеніемъ войска съ обѣихъ сторонъ, какъ писали къ Царю доброхотствующіе намъ Вельможи Литовскіе, зная расположеніе умовъ въ Вильнѣ и въ Варшавѣ; но Максимиліанъ, уже слабый тѣломъ и душею, медлилъ: честилъ нашихъ Пословъ въ Регенсбургѣ (^[442]), а своихъ не присылалъ въ Москву, и въ новыхъ безполезныхъ сношеніяхъ съ Іоанномъ, чрезъ гонцевъ, досаждалъ ему во-первыхъ тѣмъ, что затруднялся называть его Императоромъ или Царемъ Россіи, называя только Царемъ Казанскимъ и Астраханскимъ; во-вторыхъ не преставалъ ходатайствовать о жалкой, убогой Ливоніи, и твердить, что она есть область Германіи. Отвѣтствую Максимиліану всегда учтиво, всегда дружелюбно, Царь хладѣлъ въ усердіи доставить Эрнесту корону Польскую, и слышалъ безъ гнѣва, что Рыцарство и Шляхта противятся Вельможамъ въ семъ избраніи (^[443]). Сеймъ объявилъ тогда Кандидатами: 1) Эрнеста; 2) Фердинанда, брата Максимиліанова; 3) Короля или Принца Шведскаго; 4) Альфонса, Князя Моденскаго. О Царѣ не было слова: ибо онъ не отступился торжественно отъ сдѣланныхъ имъ въ 1574 году предложеній, столь несогласныхъ съ законами Республики, и вторично не разсудилъ за благо

Г. 1573—1577. прислать знатныхъ, уполномоченныхъ сановниковъ въ Варшаву, довольствуясь угрозами и тайными сношеніями съ нѣкоторыми изъ Пановъ. Между тѣмъ гонцы наши извѣщали его о всѣхъ движеніяхъ Сейма. Іоаннъ изъ Слободскаго Дворца своего видѣлъ игру и бореніе страстей на семъ шумномъ ѳеатрѣ, гдѣ умъ и краснорѣчіе заслуживали рукоплесканіе, а золото и сила рѣшили; гдѣ не только спорили, вопили, но и мечи обнажались, и копья сверкали; гдѣ, отвергнувъ всѣхъ Кандидатовъ, выбрали наконецъ — двухъ Королей: вмѣсто Эрнеста, самого Императора, и Стефана Баторія: имя дотолѣ мало извѣстное, но коему надлежало прославиться въ Исторіи Россійской, къ безславію Іоанна!

Еще въ 1574 году, узнавъ о бѣгствѣ Генрика, Султанъ Селимъ далъ знать Вельможнымъ Панамъ (^[444]), что если Королемъ ихъ будетъ Принцъ Австрійскій, воспитанный въ ненависти къ Оттоманской Имперіи, то война и кровопролитіе неминуемы для обѣихъ Державъ; что Князь Россійскій также опасенъ; что они могутъ возложить вѣнецъ на добродѣтельнѣйшаго изъ Вельможъ, Сендомирскаго Воеводу, или на Короля Шведскаго, или — если хотятъ лучшаго — на Князя Седмиградскаго Баторія, мужа знаменитаго разумомъ и великодушіемъ, который принесетъ къ нимъ и счастіе и славу, будучи вѣрнымъ другомъ могущественной Порты. Сіе предложеніе не осталось безъ дѣйствія: ибо Султанъ былъ страшнѣйшимъ изъ враговъ Королевства Польскаго. Въ Варшавѣ, въ Краковѣ говорили о Стефанѣ, связанномъ своею Княжескою честію и властію не предкамъ, а собственному уму и характеру, избранію Вельможъ и народа Седмиградскаго (^[445]). Въ сей странѣ полудикой, необразованной, населенной людьми грубыми, духа мятежнаго, происхожденія и Закона разнаго, онъ утвердилъ тишину, безопасность, терпимость Вѣръ: исповѣдуя Римскую, пріобрѣлъ любовь и Лютеранъ и Кальвинистовъ; снискалъ довѣренность Султана, и въ тоже время оказывалъ важныя услуги Императору; не менѣе отличался и храбростію, свѣдѣніями въ Наукахъ, краснорѣчіемъ — и самою величественною наружностію: имѣя 42 года отъ рожденія, еще былъ прекраснымъ мужемъ. Однимъ словомъ, усердные къ государственному благу Поляки не могли желать достойнѣйшаго Вѣнценосца. Сторона ихъ усилилась

Г. 1573—1577. ходатайствомъ Вельможи, Самуила Зборовскаго, бывшаго изгнанникомъ въ Трансильваніи, и тамъ облаготвореннаго Стефаномъ. Дѣйствовали и любовь къ отечеству и золото Баторіево; еще болѣе закоренѣлая народная ненависть къ Австрійскому Дому. Сенатъ усердствовалъ Императору и Эрнесту; но въ рѣшительный часъ избранія раздался голосъ: «хотимъ Баторія! онъ дастъ намъ миръ съ Турками и побѣду надъ всѣми иными врагами» (^[446])! Шляхта завопила: «Баторія!» Напрасно многіе Вельможи представляли, что онъ есть данникъ невѣрныхъ; что стыдно Христіанской Республикѣ имѣть Главою раба Султанскаго. Избраніе Баторія въ Короли Польскіе. Коронный Гетманъ, Янъ Замойскій, Епископъ Краковскій и знатная часть Дворянства наименовали Королемъ Седмиградскаго Князя, а Примасъ и Сенаторы Польскіе Максимиліана, стараго, недужнаго, какъ бы для того, чтобы вѣроятною близостію новаго выбора угодить мятежной Шляхтѣ, которая любила законодательствовать на Сеймахъ. Та и другая сторона увѣдомили избраннаго ею о сей чести, и Максимиліанъ, уже съ смертнаго одра, писалъ въ Москву, что онъ Король Польскій. «Радуюсь, » отвѣчалъ Царь: «но Баторій уже въ Краковѣ» (^[447])! Онъ дѣйствительно прибылъ туда съ хоругвію Султанскою и съ именемъ Короля, къ искреннему огорченію многихъ Литовскихъ Вельможъ, усердно хотѣвшихъ имѣть Ѳеодора своимъ Государемъ, въ надеждѣ, что сей юный Царевичь, невинный въ жестокостяхъ родителя, будетъ всегда жить въ Литвѣ, приметъ ихъ обычаи и нравы, полюбитъ сію страну единовѣрную какъ второе отечество, утвердитъ ея цѣлость миромъ съ Россіянами, и возвратитъ ей не только Полоцкъ, но, можетъ быть, и Смоленскъ, и всю землю Сѣверскую. «Для чего» — говорили они въ Вильнѣ чиновнику Іоаннову, Бастанову (^[448]) — «для чего Іоаннь не хотѣлъ для себя славы, а для нась счастія? Для чего Послы его не были на Сеймѣ съ объявленіемъ условій согласныхъ съ истиннымъ благомъ обѣихъ Державъ? Мы не любимъ Цесаря, не терпимъ Баторія, какъ присяжника Селимова.» Нѣкоторые изъ нихъ даже мыслили, что еще не ушло время дѣйствовать; что можно уничтожить беззаконный выборъ двухъ Королей, если Іоаннъ отнесется съ ласкою и съ дарами къ главнымъ Польскимъ Вельможамъ; если наше войско немедленно

Г. 1573—1577. вступитъ въ Литву... Но Максимиліанъ умеръ (12 Октября 1576), а Баторій сѣлъ на престолѣ въ Краковѣ, давъ торжественное обязательство свято наблюдать договоръ Генриковъ и всѣ уставы Республики, жениться на пятидесятилѣтней сестрѣ Августа-Сигизмунда, Аннѣ, — заключить союзъ съ Оттоманскою Имперіею, смирить Хана, освободить мечемъ или выкупить всѣхъ Христіанскихъ плѣнниковъ въ Тавридѣ, оградить безопасность Государства крѣпостями, всегда лично предводительствовать ратію и снова присоединить къ Литвѣ всѣ ея земли, завоеванныя Царями Московскими, если Сенатъ и народъ хотятъ войны съ Россіею. «Да исчезнетъ боязнь малодушная!» говорилъ онъ: «имѣю дружину опытную, силу въ рукѣ и доблесть въ сердцѣ!» — Раздоры кончились; недовольные умолкли. Польша и Литва единодушно воскликнули: «да здравствуетъ Король Баторій!»

Іоаннъ казался равнодушнымъ и спокойнымъ. Свѣдавъ, что ѣдутъ къ нему Посланники Стефановы, онъ велѣлъ оказать имъ надлежащую честь. Бояре спрашивали у нихъ о родѣ Баторія; хотѣли знать, какой титулъ даютъ ему въ письмахъ Султанъ, Императоръ и другіе Государи? Посланники отвѣтствовали: «Царь увидитъ титулъ Стефановъ въ его грамотѣ.» Ихъ представили (^[449]). Іоаннъ сидѣлъ на тронѣ, въ вѣнцѣ; подлѣ него старшій Царевичь; Бояре на скамьяхъ въ Тронной, Дворяне и Дьяки въ сѣняхъ; Дѣти Боярскіе стояли на крыльцѣ и въ переходахъ до Набережной Палаты; близъ сей Палаты, у перилъ и до церкви Благовѣщенія, гости и люди Приказные, всѣ безъ исключенія въ золотой одеждѣ; на площади Стрѣльцы съ ружьями. Взявъ грамоту Баторіеву, Царь спросилъ о здоровьѣ Короля, но не звалъ Посланниковъ къ обѣду. Въ письмѣ, учтивомъ и скромномъ, Стефанъ обѣщалъ наблюдать до урочнаго времени сосѣдственную дружбу, требуя вида, или опасной грамоты, для свободнаго проѣзда Великихъ Литовскихъ Пословъ въ Москву; увѣрялъ въ своемъ искреннемъ миролюбіи; жаловался на Максимиліана, который въ досадѣ и ненависти злословилъ его, называлъ данникомъ Турецкимъ, а самъ платилъ Султану въ десять разъ болѣе, и болѣе Седмиградскихъ Князей ему раболѣпствовалъ. Бояре именемъ Государя сказали Посланникамъ, что Король Стефанъ явно идетъ

Г. 1573—1577. на кровопролитіе: ибо 1) въ грамотѣ своей не дастъ Іоанну титула Царскаго, ни Смоленскаго, ни Полоцкаго Князя, какимъ всѣ признаютъ его, кромѣ безсмысленныхъ Ляховъ, именующихъ Густава Шведскаго, хотя и не Вѣнценосца, Королемъ: 2) дерзаетъ называть Царя братомъ своимъ, будучи Воеводою Седмиградскимъ, подданнымъ Короля Венгерскаго (^[450]), и слѣдственно не выше Князей Острожскихъ, Бѣльскихъ или Мстиславскихъ; 3) величаетъ себя Государемъ Ливонскимъ. Ихъ отпустили съ приказомъ: «если Король желаетъ братства съ Іоанномъ, то долженъ не вступаться въ Ливонію и писать его Царемъ, Великимъ Княземъ Смоленскимъ и Полоцкимъ;» но дали имъ опасную для Пословъ грамоту.

Сіе было въ Ноябрь 1570 года. Угадывая характеръ своего противника, твердость, непреклонность Стефанову — не имѣя надежды достигнуть цѣли однѣми угрозами, и склонить его къ тому, чтобы онъ добровольно отдалъ намъ Ливонію, Іоаннъ рѣшился всѣми силами наступить на Шведскія и Польскія владѣнія въ сей землѣ. Время казалось ему благопріятнымъ: Король Шведскій, въ угодность женѣ своей окруживъ себя Іезуитами, вводя снова Латинскую Вѣру въ семъ Государствѣ, теряя любовь народа, производя мятежи, расколы, не могъ и мыслить тогда о сильномъ сопротивленіи Россіянинъ въ Ливоніи; а Стефанъ воевалъ въ Пруссіи и долженъ былъ заняться кровопролитною осадою бунтующаго Данцига. Ханъ Девлетъ-Гирей, боясь долговременнымъ бездѣйствіемъ заслужить презрѣніе Россіянъ, отважился было (въ 1576 году) явиться въ полѣ съ пятидесятью-тысячами всадниковъ; но съ Молочныхъ Водъ ушелъ назадъ, свѣдавъ, что полки Московскіе стоятъ на берегахъ Оки; что самъ Іоаннъ въ Калугѣ; что Донскіе Козаки въ смѣломъ набѣгѣ взяли Исламъ-Кирмень (^[451]). Сдѣлавъ всѣ нужныя распоряженія для безопасности государственной; умноживъ войско въ крѣпостяхъ юго-восточной и западной Россіи, для отраженія Хана и Литвы (^[452]); составивъ, сверхъ того, значительную рать судовую на Волгѣ изъ Двинянъ, Пермичей, Суздальцевъ, чтобы обуздывать мятежную Черемису, Астрахань, Ногаевъ, и вмѣстѣ съ Донскими Козаками дѣйствовать противъ самой Тавриды, Іоаннъ готовился рѣшить судьбу Ливоніи.

Г. 1577. Насталъ 1577 годъ, ужаснѣйшій для сей земли несчастной, предзнаменованный (какъ думалъ народъ) страшными осенними вѣтрами и неслыханными зимними мятелями, такъ, что море Бальтійское покрылось остатками разбитыхъ кораблей, а берега и пути трупами людей, утопшихъ во глубинѣ водъ и снѣговъ, равно бурныхъ (^[453]). Война Ливонская. Въ сіе время 50, 000 Россіянъ шло отъ Новагорода къ Ревелю, коего граждане тщетно ждали вспоможенія моремъ, изъ Финляндіи, Швеціи, Любека: корабли съ запасами и съ воинами тонули, или, уступая силѣ противныхъ вѣтровъ, обращались назадъ. Все было въ ожиданіи и въ страхѣ; а Король Шведскій, какъ бы въ шутку, писалъ къ Іоанну, что имъ нѣтъ никакой причины воевать другъ съ другомъ; что Швеція продаетъ Ревель Нѣмецкому Императору, и что Царь, желая имѣть сей городъ, можетъ требовать его отъ наслѣдника Максимиліанова (^[454])!

Но Ревельцы ободряли себя воспоминаніемъ 1571 года — то есть, Магнусова бѣгства отъ ихъ стѣнъ — и подъ начальствомъ Шведскаго Генерала Горна встрѣтили Россіянъ съ хладнокровнымъ мужествомъ. Первыми Воеводами Царскими были юный Князь Ѳедоръ Ивановичь Мстиславскій и старшій изъ Московскихъ Полководцевъ, Иванъ Васильевичь Меньшій Шереметевъ, который далъ слово Государю взять Ревель или положить тамъ свою голову (^[455]). Тяжелымъ снарядомъ огнестрѣльнымъ управлялъ Князь Никита Пріимковъ-Ростовскій, имѣя многихъ пушкарей Нѣмецкихъ и Шотландскихъ. 23 Генваря началась осада, 27 пальба изо всѣхъ нашихъ укрѣпленій — и продолжалась недѣль шесть безъ всякаго рѣшительнаго дѣйствія. Церкви, домы загорались; но граждане тушили огонь, отвѣтствовали на пальбу пальбою и въ частыхъ вылазкахъ иногда одерживали верхъ, такъ, что число Россіянъ, отъ битвъ, холода и болѣзней, значительно уменьшалось. Шереметевъ сдержалъ слово, не взялъ Ревеля, но положилъ свою голову, убитый ядромъ пушечнымъ. Тѣло сего храбраго Воеводы отвезли въ Москву (^[456]) вмѣстѣ съ добычею и плѣнниками, Эстонскими и Финляндскими: ибо Князь Мстиславскій, не смотря на заключенное двулѣтнее перемиріе съ Финляндіею, посылалъ Татарскую конницу, черезъ ледъ залива, опустошать сію

Г. 1577. землю. Для устрашенія Ревельцевъ и для ободренія своихъ, Воеводы Московскіе распускали слухъ, что самъ Государь къ нимъ ѣдетъ; но первые знали (отъ измѣнника, Мурзы Булата, ушедшаго изъ стана въ крѣпость), что Царь въ Москвѣ; что въ Полководцахъ нашихъ нѣтъ бодрости, а въ воинахъ нѣтъ довѣренности къ Полководцамъ — и съ гордостію отвергали всѣ миролюбивыя предложенія Мстиславскаго. 13 Марта Россіяне зажгли станъ, наполненный трупами, и велѣвъ сказать гражданамъ, что прощаются съ ними не на-долго, удалились (^[457]).

Слѣдствіемъ сего вторичнаго торжества Ревельцевъ было опустошеніе всѣхъ Іоанновыхъ владѣній въ Ливоніи: не только Шведы и Нѣмцы, но и самые Эстонскіе крестьяне вездѣ нападали на малочисленныхъ Россіянъ. Явился витязь, сынъ Ревельскаго монетчика, Ивъ Шенкенбергъ, прозванный Аннибаломъ за смѣлость: предводительствуя толпами вооруженныхъ земледѣльцевъ, онъ взялъ Виттенштейнъ, сжегъ Пернау, ограбилъ нѣсколько городковъ и замковъ въ Ервенѣ, въ Вирландіи, близъ Дерпта; злодѣйски мучилъ, убивалъ нашихъ плѣнниковъ (^[458]), и тѣмъ возбудилъ жестокую месть, которая скоро пала на Ливонію: ибо войско, столь неудачно осаждавшее Ревель, было только нашимъ передовымъ отрядомъ.

Іоаннъ весною съ обоими сыновьями прибылъ въ Новгородъ (^[459]): тамъ и во Псковѣ соединились всѣ ратныя силы его обширнаго Царства, всѣхъ земель и городовъ, южныхъ и полунощныхъ, Христіанскихъ и невѣрныхъ, съ береговъ моря Каспійскаго и Сѣвернаго, Черкасы и Ногаи, Мордва и Татары, Князья, Мурзы, Атаманы — наконецъ всѣ Воеводы, кромѣ Сторожевыхъ, оставленныхъ блюсти границу отъ Днѣпра до Воронежа. Подъ Іоанномъ начальствовалъ бывшій Царь Касимовскій, Саинъ-Булатъ, который тогда, уже будучи Христіаниномъ, именовался Симеономъ, Великимъ Княземъ Тверскимъ (^[460]). Князья Иванъ Шуйскій, Василій Сицкій, Шейдяковъ, Ѳедоръ Мстиславскій и Бояринъ Никита Романовичь Захарьинъ-Юрьевъ предводительствовали особенными полками. Давно Россія не видала такого сильнаго воиска. Всѣ думали, что оно устремится на Ревель. «Мужайтесь снова, » писали къ его гражданамъ Рижане, отправивъ къ нимъ

Г. 1577. суда съ хлѣбомъ и воинскими снарядами: «готовьтесь къ третьей, ужаснѣйшей бурѣ — и въ третій разъ да спасетъ васъ Господь отъ злочестиваго тирана (^[461])!» 15 Іюня выѣхавъ изъ Новагорода, Царь около мѣсяца жилъ во Псковѣ, гдѣ явился къ нему и Магнусъ, уже съ трепетомъ, уже вѣроломный, какъ увидимъ; но еще Царь не зналъ сего тайнаго коварства и велѣлъ ему съ его Нѣмецкою дружиною итти къ Вендену, а самъ, 25 Іюля, вступилъ въ южную Ливонію, къ изумленію Поляковъ, которые тамъ господствовали, считая себя въ мирѣ съ Россіею. Такимъ образомъ началася война Іоаннова съ Баторіемъ, столь важная послѣдствіями! Главный Воевода Стефановъ, Хоткѣвичь, ни мало не готовый къ оборонѣ, бѣжалъ. за нимъ и другіе. Царь въ нѣсколько дней взялъ Маріенгаузенъ, Луиценъ, Розиттенъ, Дюнебургъ, Крейцбургъ, Лаудонъ; защитники ихъ, Поляки и Нѣмцы, не обнажили меча, требуя милосердія: которые сдавались безъ размышленія, тѣхъ выпускали свободными; которые медлили, тѣхъ брали въ плѣнъ (^[462]). До основанія разоривъ Лаудонъ, а всѣ другія крѣпости занявъ Московскими дружинами, Іоаннъ отрядилъ Воеводу Ѳому Бутурлина къ городу Зесвегену, гдѣ начальствовалъ братъ измѣнника Таубе. Россіяне овладѣли посадомъ; но Бутурлинъ извѣстилъ Царя, что Нѣмцы, отвергнувъ милость, сѣли на смерть въ крѣпости. Государь пришелъ самъ и велѣлъ стрѣлять изъ пушекъ: стѣны пали, а съ ними и Нѣмцы къ ногамъ его. 21 Августа. Уже не было милости: знатнѣйшихъ изъ нихъ посадили на колъ; другихъ продали Татарамъ въ неволю. Берсонъ, Кальценау покорились безъ условія: Іоаннъ отпустилъ всѣхъ тамошнихъ Нѣмцевъ, съ женами и дѣтьми, въ Курляндію. — Съ другой стороны Магнусъ также бралъ города, не силою, а добровольно. «Хотите ли спасти жизнь, свободу, достояніе?» писалъ онъ къ Ливонцамъ: «покоритесь мнѣ, или увидите надъ собою мечь и оковы въ рукахъ Москвитянъ.» Всѣ съ радостію признавали его Королемъ, на условіяхъ выгодныхъ для ихъ безопасности, и въ надеждѣ избавиться тѣмъ отъ грозы Іоанновой. Магнусъ, безъ вѣдома Государева, занялъ Кокенгузенъ, Ашераденъ, Ленвардъ, Роннебургъ и многія иныя крѣпости; наконецъ Венденъ и Вольмаръ, гдѣ граждане выдали ему Воеводу Стефанова,

Г. 1577. Князя Александра Полубенскаго. Съ легкомысленною гордостію извѣстивъ Царя о сихъ успѣхахъ, онъ требовалъ, чтобы Россіяне не безпокоили Ливонцевъ, уже вѣрныхъ законному Королю своему, и въ числѣ городовъ, ему подвластныхъ, называлъ даже самый Юрьевъ или Дерптъ. Іоаннъ изумился!

Мы видѣли, что Царь, избравъ Магнуса въ орудіе нашей Политики, не ослѣплялся излишнею къ нему довѣренностію; помнилъ измѣну Таубе и Крузе; зналъ, что союзъ родственный не есть надежное ручательство въ усердіи властолюбиваго. Онъ конечно не оставилъ безъ вниманія и не забылъ слуховъ о тайныхъ Магнусовыхъ сношеніяхъ съ Панами (^[463]); но молчалъ, скрывалъ подозрѣніе до сего времени: тутъ закипѣлъ гнѣвомъ; устремился къ Кокенгузену; велѣлъ умертвить тамъ 50 Нѣмцевъ Магнусовои дружины и всѣхъ жителей продать въ неволю (^[464]); а къ зятю написалъ слѣдующее: «Гольдовнику нашему, Магнусу Королю. Я отпустилъ тебя изо Пскова съ дозволеніемъ занять единственно Венденъ.... а ты, слѣдуя внушеніямъ злыхъ людей или собственной безразсудности, хочешь всего! Знай, что мы не далеко другъ отъ друга. Управа легка: имѣю воиновъ и сухари; а болѣе мнѣ ничего ненадобно. Или слушайся, или если ты не доволенъ городами, мною тебѣ данными — иди за море въ свою землю. Могу отправить тебя и въ Казань; а Ливонію очищу и безъ твоего содѣйствія.» Пославъ Воеводъ своихъ въ Ашераденъ, Ленвардъ, Шваненбургъ, Тирсенъ, Пебальге, Царь два дни отдыхалъ въ Кокенгузенѣ, гдѣ, любя прѣнія Богословскія, мирно бесѣдовалъ съ главнымъ Пасторомъ о Вѣрѣ Евангелической, но едва было не предалъ его казни за нескромное сравненіе Лютера съ Апостоломъ Павломъ (^[465]). Узнавъ, что крѣпости южной Ливоніи не противятся нашему войску, онъ выступилъ къ Эрлѣ, плѣнилъ всѣхъ ея жителей, за то, что они не вдругъ сдалися, и спѣшилъ къ Вендену. Въ тоже время Богданъ Бѣльскій съ Московскими Стрѣльцами окружилъ Вольмаръ, гдѣ начальствовалъ сановникъ Магнусовъ, Георгъ Вильке. Сія крѣпость считалась одною изъ важнѣйшихъ. Вильке не хотѣлъ впустить Россіянъ, отвѣтствуя, что она взята Королевскою саблею; но видя изготовленія къ приступу, выѣхалъ къ нашему Воеводѣ и сказалъ: «Знаю,

Г. 1577. что мой Король присяжникъ Царя: удерживаюсь отъ кровопролитія. Возмите городъ: ѣду къ Магнусу.» Его послали къ Іоанну съ двадцатью Нѣмцами, а другихъ Магнусовыхъ людей, числомъ семдесятъ, изрубили; купцевъ и всѣхъ жителей оковали; ихъ имѣніе и домы опечатали. Въ знакъ своего особеннаго удовольствія Іоаннъ наградилъ Бѣльскаго золотою цѣпью, а бывшихъ съ нимъ Дворянъ золотыми медалями.

Въ Венденѣ находился самъ Магнусъ, который не хотѣлъ ѣхать къ Царю на встрѣчу, но, исполняя волю его, прислалъ къ нему Воеводу Стефанова, Князя Полубенскаго, и двухъ знатныхъ сановниковъ съ извиненіями. 31 Августа. Измѣна Магнусова. Обласкавъ перваго, Іоаннъ, какъ пишутъ, вывѣдалъ отъ него важную тайну: узналъ вѣроломство своего присяжника; узналъ, что Магнусъ сносится съ Герцогомъ Курляндскимъ и мыслитъ покориться съ Ливонскими городами Баторію, внутренно ненавидя Россіянъ или Царя ихъ (^[466]). Что заставило сего Воеводу Стефанова измѣнить довѣренности Магнуса? желаніе ли отмстить ему за бунтъ Вольмарскихъ жителей? малодушный ли страхъ? неожидаемая ли милость Іоаннова? Какъ бы то ни было, Царь могъ законно казнить измѣнника, могъ предаться естественному, праведному гнѣву — но, умѣя иногда обуздывать себя, хладнокровно велѣлъ двухъ Пословъ Магнусовыхъ высѣчь розгами и сказать ему, чтобы онъ немедленно явился въ нашемъ станѣ. Магнусъ трепеталъ; не смѣлъ ослушаться, и съ двадцатью-пятью чиновниками поѣхалъ на страшный судъ; увидѣлъ Іоанна, сошелъ съ коня, палъ къ ногамъ Царскимъ. Іоаннъ поднялъ его, и говорилъ такъ, болѣе съ презрѣніемъ, нежели съ гнѣвомъ: «Глупецъ! ты дерзнулъ мечтать о Королевствѣ Ливонскомь? ты, бродяга, нищій, принятый въ мое семейство, женатый на моей возлюбленной племянницѣ, одѣтый, обутый мною, надѣленный казною и городами — ты измѣнилъ мнѣ, своему Государю, отцу, благодѣтелю? Дай отвѣтъ! Сколько разъ слышалъ я о твоихъ замыслахъ гнусныхъ? но не вѣрилъ, молчалъ. Нынѣ все открылось. Ты хотѣлъ обманомъ взять Ливонію и быть слугою Польскимъ. Но Господь милосердый сохранилъ меня и предаетъ тебя въ мои руки. И такъ будь жертвою правосудія: возврати мое, и снова пресмыкайся въ ничтожество» (^[467])! — Магнуса со всѣми его

Г. 1577. чиновниками заперли въ одномъ пустомъ, ветхомъ домѣ, гдѣ онъ нѣсколько дней и ночей провелъ на соломѣ. Между тѣмъ что дѣлалось въ Венденѣ?

Россіяне безъ сопротивленія вступили въ городъ. Воеводы, Князь Голицынъ и Салтыковъ, не велѣли имъ трогать жителей; вездѣ поставили крѣпкую стражу; очистили домы для Государя и Бояръ. Все казалось мирно и тихо. Но Магнусовы Нѣмцы, боясь свирѣпости Іоанновой, съ женами, съ дѣтьми, съ драгоцѣннѣйшимъ имѣніемъ укрылись въ замкѣ, и не отворяли его. Россіяне хотѣли употребить силу: Нѣмцы начали стрѣлять, убили многихъ Дѣтей Боярскихъ, ранили Воеводу Салтыкова; не слушались даже и Магнуса, который приказывалъ имъ сдаться. Узнавъ о томъ, гнѣвный Царь велѣлъ знатнаго плѣнника, Георга Вильке, посадить на колъ, пушками разбить замокъ, умертвить всѣхъ Нѣмцевъ. Три дни громили стѣны: онѣ валились; не было спасенія для осажденныхъ (^[468]). Тогда одинъ изъ нихъ сказалъ: «Умремъ, если такъ угодно Богу; но не дадимъ себя тирану на муки. Подорвемъ замокъ!» Всѣ изъявили согласіе, даже и Пасторы, съ ними бывшіе. Наполнили порохомъ своды древняго Магистерскаго дома; причастились Святыхъ Таинъ; стали на колѣна, рядомъ, семействами: мужья съ женами, матери съ дѣтьми; молились усердно — и видя стремящихся къ нимъ Россіянъ, дали знакъ: сановникъ Магнусовъ, Генрикъ Бойсманъ, бросилъ въ окно горящій фитиль на кучу пороха .... съ ужаснымъ трескомъ взлетѣло зданіе. Всѣ погибли, кромѣ Бойсмана, оглушеннаго ударомъ, изувѣченнаго, но еще живаго, найденнаго въ развалинахъ. Чрезъ нѣсколько минутъ онъ испустилъ духъ, и мертвый былъ посаженъ на колъ! Страшная месть пала и на мирныхъ жителей: мучили и казнили, сѣкли и жгли ихъ, на улицахъ безчестили женъ и дѣвицъ (^[469]). Трупы лежали вокругъ города непогребенные. Однимъ словомъ, сія Венденская кара принадлежитъ къ ужаснѣйшимъ подвигамъ Іоаннова тиранства: она удвоила ненависть Ливонцевъ къ Россіянамъ.

12 Сентября. Оттуда Царь пошелъ къ Роннебургу, Трикату, Шмильтену; сіи крѣпости, занятыя Литовцами, ему не противились. Начальники мирно встрѣчали его, довольные свободою возвратиться въ отечество, безъ оружія и безъ имѣнія; а Нѣмцевъ съ женами и съ дѣтьми брали

Г. 1577. въ плѣнъ (^[470]). Оставалось только взять Ригу; но предвидя осаду кровопролитную, Іоаннъ спѣшилъ въ Вольмаръ, торжествовать свои побѣды; далъ великолѣпный пиръ Воеводамъ Россійскимъ и знатнымъ Литовскимъ освобожденнымъ плѣнникамъ; въ особенности ласкалъ Князя Александра Полубенскаго; одарилъ ихъ шубами и кубками; сказалъ имъ гордо: «Идите къ Королю Стефану; убѣдите его заключить миръ со мною на условіяхъ, мнѣ угодныхъ: ибо рука моя высока! Вы видѣли: да знаетъ и онъ» (^[471])!.... Письмо къ Курбскому. Вольмаръ напомнилъ Іоанну бѣглеца Курбскаго: онъ написалъ къ нему письмо такого содержанія (и вручилъ оное Князю Полубенскому для доставленія): «Мы, Великій Государь всея Россіи, къ бывшему Московскому Боярину (^[472]).... Смиреніе да будетъ въ сердцѣ и на языкѣ моемъ. Вѣдаю свои беззаконія, уступающія только милосердію Божію: оно спасетъ меня, по слову Евангельскому, что Господь радуется о единомъ кающемся грѣшникѣ болѣе, нежели о десяти праведникахъ. Сія пучина благости потопитъ грѣхи мучителя и блудника!.... Нѣтъ, не хвалюся честію: честь не моя, а Божія.... Смотри, о Княже! судьбы Всевышняго. Вы, друзья Адашева и Сильвестра, хотѣли владѣть Государствомъ .... и гдѣ же нынѣ? Вы, сверженные правосудіемъ, кипя яростію, вопили, что не осталось мужей въ Россіи; что она безъ васъ уже безсильна и беззащитна: но васъ нѣтъ, а тверди Нѣмецкія пали предъ силою Креста Животворящаго! Мы тамъ, гдѣ вы не бывали.... Нѣтъ, ты былъ здѣсь, но не въ славѣ побѣды, а въ стыдѣ бѣгства, думая, что ты уже далеко отъ Россіи, въ убѣжищѣ безопасномъ для измѣны, недоступномъ для ея мстителей. Здѣсь ты изрыгалъ хулы на Царя своего; но здѣсь нынѣ Царь, здѣсь Россія!... Чѣмъ виновенъ я предъ вами? Не вы ли, отнявъ у меня супругу милую, сдѣлались истинными виновниками моихъ человѣческихъ слабостей? Говорите о лютости Царя, хотѣвъ лишить его и престола и жизни! Войною ли, кровію ли пріобрѣлъ я Государство, бывъ Государемъ еще въ колыбели? И Князь Владиміръ, любезный вамъ измѣнникамъ, имѣлъ ли право на Державу, не только по своему роду, но и по личному достоинству, Князь равно безсмысленный и неблагодарный, вашими отцами вверженный въ темницу, и мною освобожденный (^[473])? Я

Г. 1577. стоялъ за себя; остервененіе злодѣевъ требовало суда неумолимаго.... Но не хочу многословія; довольно и сказаннаго. Дивися промыслу Небесному; войди въ себя; разсуди о дѣлахъ своихъ! Не гордость велитъ мнѣ писать къ тебѣ, а любовь Христіанская, да воспоминаніемъ исправишься, и да спасется душа твоя.» — Сіе мнимое смиреніе конечно не исправило и не обмануло измѣнника, но могло растравить язву сердца его, къ удовольствію мстительнаго Царя. Курбскій, также мстительный, ждалъ благопріятнаго времени для отвѣта: оно приближалось!

Доселѣ Іоаннъ бралъ, что хотѣлъ; свирѣпствовалъ, казнилъ Ливонію безпрепятственно; смѣялся надъ слабостію враговъ; съ надменностію воображалъ ужасъ, отчаяніе Королей Шведскаго и Польскаго; думалъ, что оружіе уже все рѣшило; что остальное прибавятъ договоры сильнаго съ безсильными. Отрядивъ часть конницы къ Ревелю для новаго опустошенія Шведскихъ владѣній, разставивъ войско по городамъ, ввѣривъ оное Великому Князю Тверскому Симеону, Князьямъ Ивану Шуйскому и Василію Сицкому, Царь поѣхалъ въ Дерптъ. За нимъ везли измѣнника Магнуса и знатныхъ Дворянъ его, которые ежечасно ждали смерти; но Іоаннъ, не уважая законовъ государственной нравственности, государственнаго неумолимаго правосудія, умѣлъ быть снисходительнымъ къ измѣнѣ для выгодъ Политики. Такъ онъ, будучи въ Дюнсбургѣ, милостиво сносился съ бѣглецами Крузе и Таубе ибо сіи вѣроломные, видя успѣхи его, дерзнули снова предложить ему свои услуги, искренно или коварно, съ обѣщаніемъ способствовать намъ въ дальнѣйшихъ завоеваніяхъ (^[474]). Такъ Іоаннъ, къ общему удивленію, простилъ и Магнуса въ Дерптѣ, взявъ съ него клятву въ вѣрности, съ обязательствомъ заплатить Россіи 40, 000 Венгерскихъ гульденовъ; возвратилъ ему свободу и владѣніе. Оберпаленъ. Каукусъ; еще прибавилъ къ симъ городамъ Гельметъ, Зигесвальде, Розенбергъ и другіе (^[475]); оставилъ Магнусу имя Короля, а себѣ Верховнаго Повелителя Ливоніи, и велѣлъ тамъ изобразить въ церквахъ слѣдующую надпись, худыми Нѣмецкими стихами, имъ самимъ, какъ увѣряютъ, сочиненными: «Есмь Іоаннъ, Государь многихъ земель, исчисленныхъ въ моемъ титулѣ. Исповѣдаю Вѣру предковъ своихъ истинно Христіанскую, по

Г. 1577. ученію Св. Апостола Павла, вмѣстѣ съ добрыми Москвитянами. Я ихъ Царь природный: не вымолилъ, не купилъ сего титула; а мой Царь есть Іисусъ Христосъ» (^[476]). — Изъ Дерпта пріѣхавъ во Псковъ, Іоаннъ осмотрѣлъ всѣхъ плѣнниковъ Ливонскихъ (^[477]), нѣкоторыхъ освободилъ, другихъ скованныхъ послалъ въ Москву, и самъ, какъ бы утружденный великими подвигами, спѣшилъ отдохнуть въ уединеніи Слободы Александровской.

Здѣсь конецъ нашихъ воинскихъ успѣховъ въ Ливоніи, хотя и не весьма важныхъ для потомства, но знаменитыхъ, блестящихъ для тогдашнихъ Россіянъ, которые славились взятіемъ двадцати семи городовъ въ два илы три мѣсяца. Увидимъ жестокій оборотъ Судьбы, злополучіе отечества и стыдъ Царя; увидимъ новое доказательство, что малодушіе свойственно тирану: ибо бѣдствія для него казнь, а не искушеніе, и довѣренность къ Провидѣніе столь же чужда его сердцу боязливому, сколь и довѣренность къ народному усердію!.. Но прежде описанія войны, какой дотолѣ мы не имѣли, въ послѣдній разъ еще явимъ Іоанна губительнымъ Ангеломъ Тмы для Россіянъ, обагреннымъ святою кровію невинности.

Шестая эпоха казней. Уже не было имени Опричниковъ, но жертвы еще падали, хотя и рѣже, менѣе числомъ; тиранство казалось утомленнымъ, дремлющимъ, только отъ времени до времени пробуждаясь. Еще великое имя вписалось въ огромную книгу убійствъ сего царствованія смертоноснаго. Первый изъ Воеводъ Россійскихъ, первый Слуга Государевъ — тотъ, кто въ славнѣйшій часъ Іоанновой жизни прислалъ сказать ему: Казань наша; кто, уже гонимый, уже знаменованный опалою, безчестіемъ ссылки и темницы, сокрушилъ Ханскую силу на берегахъ Лопасни, и еще принудилъ Царя изъявить ему благодарность отечества за спасеніе Москвы — Князь Михаилъ Воротынскій, чрезъ десять мѣсяцевъ послѣ своего торжества, былъ преданъ на смертную муку, обвиняемый рабомъ его въ чародѣйствѣ, въ тайныхъ свиданіяхъ съ злыми вѣдьмами, и въ умыслѣ извести Царя (^[478]): доносъ нелѣпый, обыкновенный въ сіе время, и всегда угодный тирану! Мужа славы и доблести привели къ Царю окованнаго. Услышавъ обвиненіе, увидѣвъ доносителя, Воротынскій сказалъ тихо: «Государь!

Г. 1577. дѣдъ, отецъ мой учили меня служить ревностно Богу и Царю, а не бѣсу; прибѣгать въ скорбяхъ сердечнымъ къ Олтарямъ Всевышняго, а не къ вѣдьмамъ. Сей клеветникъ есть мой рабъ бѣглый, уличенный въ татьбѣ: не вѣрь злодѣю.» Но Іоаннъ хотѣлъ вѣрить, доселѣ щадивъ жизнь сего послѣдняго изъ вѣрныхъ друзей Адашева, какъ бы невольно, какъ бы для того, чтобы имѣть хотя единаго побѣдоноснаго Воеводу на случай чрезвычайной опасности. Опасность миновалась — и шестидесятилѣтняго Героя связаннаго положили на дерево между двумя огнями; жгли, мучили. Увѣряютъ, что самъ Іоаннъ кровавымъ жезломъ своимъ пригребалъ пылающіе уголья къ тѣлу страдальца. Изожженнаго, едва дышущаго взяли и повезли Воротынскаго на Бѣлоозеро: онъ скончался въ пути. Знаменитый прахъ его лежитъ въ Обители Св. Кирилла. «О мужъ великій!» пишетъ несчастный Курбскій (^[479]): «мужъ крѣпкій душею и разумомъ! священна, незабвенна память твоя въ мірѣ! Ты служилъ отечеству неблагодарному, гдѣ добродѣтель губитъ и слава безмолвствуетъ; но есть потомство, и Европа о тебѣ слышала: знаетъ, какъ ты своимъ мужествомъ и благоразуміемъ истребилъ воинство невѣрныхъ на поляхъ Московскихъ, къ утѣшенію Христіанъ и къ стыду надменнаго Султана! Пріими же здѣсь хвалу громкую за дѣла великія, а тамъ, у Христа Бога нашего, вѣчное блаженство за неповинную муку!» — Знатный родъ Князей Воротынскихъ, потомковъ Св. Михаила Черниговскаго, уже давно пресѣкся въ Россіи (^[480]): имя Князя Михаила Воротынскаго сдѣлалось достояніемъ и славою нашей Исторіи.

Вмѣстѣ съ нимъ замучили Боярина-Воеводу, Князя Никиту Романовича Одоевскаго, брата злополучной Евдокіи, невѣстки Іоанновою (^[481]), уже давно обреченнаго на гибель мнимымъ преступленіемъ зятя и сестры; но тиранъ любилъ иногда отлагать казнь, хваляся долготерпѣніемъ, или наслаждалясь долговременнымъ страхомъ, трепетомъ сихъ несчастныхъ! Тогда же умертвили стараго Боярина, Михайла Яковлевича Морозова, съ двумя сыновьями и съ супругою Евдокіею, дочерью Князя Дмитрія Бѣльскаго, славною благочестіемъ и святостію жизни (^[482]). Сей мужъ прошелъ невредимо сквозь всѣ бури Московскаго Двора; устоялъ въ

Г. 1577. превратностяхъ мятежнаго господства Бояръ, любимый и Шуйскими и Бѣльскими и Глинскими; на первой свадьбѣ Іоанновой, въ 1547 году, былъ Дружкою, слѣдственно ближнимъ Царскимъ человѣкомъ; высился и во время Адашева, опираясь на достоинства; служилъ въ Посольствахъ и воинствахъ, управлялъ огнестрѣльнымъ снарядомъ въ Казанской осадѣ; не вписанный въ Опричнину, не являлся на кровавыхъ пирахъ съ Басмановыми и съ Малютою, но еще умомъ и трудами содѣйствовалъ благу государственному; наконецъ палъ въ чреду свою, какъ противный остатокъ, какъ ненавистный памятникъ временъ лучшихъ. — Такъ же палъ (въ 1575 году) старый Бояринъ, Князь Петръ Андреевичь Куракинъ, одинъ изъ дѣятельнѣйшихъ Воеводъ въ теченіе тридцати-пяти лѣтъ, вмѣстѣ съ Бояриномъ Иваномъ Андреевичемъ Бутурлинымъ, который, переживъ гибель своихъ многочисленныхъ единородцевъ, умѣвъ снискать даже особенную милость Іоаннову (^[483]), не избавился опалы ни заслугами, ни искусствомъ придворнымъ. Въ сей годъ и въ слѣдующіе два казнили Окольничихъ: Петра Зайцева, ревностнаго Опричника; Григорія Собакина, дядю умершей Царицы Марѳы; Князя Тулупова, Воеводу Двороваго, слѣдственно любимца Государева, и Никиту Борисова; Крайчаго, Іоаннова шурина, Марѳина брата, Калиста Васильевича Собакина, и Оружничаго, Князя Ивана Деветелевича (^[484]). Не знаемъ вины ихъ, или, лучше сказать, предлога казни. Видимъ только, что Іоаннъ не измѣнялъ своему правилу смѣшенія въ губительствѣ: довершая истребленіе Вельможъ старыхъ, осужденныхъ его Политикою, безпристрастно губилъ и новыхъ; карая добродѣтельныхъ, каралъ и злыхъ. Такъ онъ, въ сіе же время велѣлъ умертвить Псковскаго Игумена Корнилія, мужа святаго, — смиреннаго ученика его, Вассіана Муромцева, и Новогородскаго Архіепископа, Леонида, Пастыря недостойнаго, алчнаго корыстолюбца: первыхъ какимъ-то мучительскимъ орудіемъ раздавили; послѣдняго обшили въ медвѣжью кожу и затравили псами (^[485]) ... Тогда уже ничто не изумляло Россіянъ: тиранство притупило чувства... Пишутъ, что Корнилій оставилъ для потомства исторію своего времени, изобразивъ въ ней бѣдствія отечества, мятежъ, раздѣленіе

Г. 1577. Царства и гибель народа, отъ гнѣва Іоаннова, глада, мора и нашествія иноплеменниковъ.

Здѣсь Курбскій повѣствуетъ еще о гибели добродѣтельнаго Архимандрита Ѳеодорита. Сей мужъ, бывъ Инокомъ Соловецкой Обители, другомъ Св. Александра Свирскаго и знаменитаго Старца Порфирія, гонимаго отцемъ Іоанновымъ за смѣлое ходатайство о несчастномъ Князѣ Шемякинѣ (^[486]), имѣлъ славу крестить многихъ дикихъ Лопарей; не убоялся пустынь снѣжныхъ; проникъ во глубину мрачныхъ, хладныхъ лѣсовъ, и возвѣстилъ Христа Спасителя на берегахъ Туломы; узнавъ языкъ жителей, истолковалъ имъ Евангеліе, изобрѣлъ для нихъ писмена, основалъ монастырь близъ устья Колы, училъ, благотворилъ, подобно Св. Стефану Пермскому, и съ сердечнымъ умиленіемъ видѣлъ ревность сихъ мирныхъ, простодушныхъ людей къ Вѣрѣ истинной. Въ 1560 году, по волѣ Іоанна, онъ ѣздилъ въ Константинополь, и привезъ ему отъ тамошняго Греческаго Духовенства благословеніе на санъ Царскій вмѣстѣ съ древнею книгою вѣнчанія Императоровъ Византійскихъ (^[487]). Послѣ того жилъ въ Вологдѣ, въ монастырѣ Св Димитрія Прилуцкаго, и не смотря на старость, часто бывалъ въ своей любимой Кольской Обители, у новыхъ Христіанъ Лапландскіхъ; ѣздилъ изъ пустыни въ пустыню, лѣтомъ рѣками и моремъ, зимою на оленяхъ; находилъ вездѣ любовь къ нему и вниманіе къ его ученію. Всѣми уважаемый, и самимъ Царемъ, Ѳеодоритъ возбудилъ гнѣвъ Іоанновъ дружбою къ Князю Курбскому, бывшему духовному сыну сего ревностнаго Христіанскаго Пастыря: дерзнулъ напомнить Государю о жалостной судьбѣ знаменитаго бѣглеца, столь же несчастнаго, сколь и виновнаго; дерзнулъ говорить о прощеніи. Ѳеодорита утопили въ рѣкѣ, по сказанію нѣкоторыхъ; другіе увѣряли, что онъ хотя и заслужилъ опалу, но мирно преставился въ уединеніи (^[488]).

Мѣстничества. Не щадя ни добродѣтели, ни святости, — требуя во всемъ повиновенія безмолвнаго, Іоаннъ въ тоже время съ удивительнымъ хладнокровіемъ терпѣлъ непрестанныя мѣстничества нашихъ Воеводъ, которые въ семъ случаѣ не боялись изъявлять самаго дерзкаго упрямства: молча видѣли казнь своихъ ближнихъ; молча склоняли

Г. 1577. голову подъ сѣкиру палачей: но не слушались Царя, когда онъ назначалъ имъ мѣста въ войскѣ не по ихъ родовому старѣйшинству. На примѣръ: чей отецъ или дѣдъ воеводствовалъ въ Большомъ Полку, тотъ уже не хотѣлъ зависѣть отъ Воеводы, коего отецъ или дѣдъ начальствовалъ единственно въ Передовомъ или въ Сторожевомъ, въ Правой или въ Лѣвой Рукѣ (^[489]). Недовольный отсылалъ Указъ Государевъ назадъ съ жалобою, требуя суда. Царь справлялся съ Книгами Розрядными и рѣшилъ тяжбу о старѣйшинствѣ, или, въ случаяхъ важныхъ, отвѣтствовалъ: «быть Воеводамъ безъ мѣстъ; каждому оставаться на своемъ, впредь до разбора.» Но время дѣйствовать уходило, ко вреду Государства, и виновникъ не подвергался наказанію. Сіе мѣстничество оказывалось и въ службѣ придворной: любимецъ Іоанновъ, Борисъ Годуновъ, новый Крайчій, (въ 1578 году) судился съ Бояриномъ, Княземъ Василіемъ Сицкимъ, котораго сынъ не хотѣлъ служить на-ряду съ нимъ за столомъ Государевымъ; не смотря на Боярское достоинство Князя Василія, Годуновъ Царскою грамотою былъ объявленъ выше его многими мѣстами, для того, что дѣдъ Борисовъ въ старыхъ Розрядахъ стоялъ выше Сицкихъ (^[490]). — Дозволяя Воеводамъ спорить о первенствѣ, Іоаннъ не опускалъ имъ оплошности въ ратномъ дѣлѣ: на примѣръ, знатнаго сановника, Князя Михайла Ноздроватаго, высѣкли на конюшнѣ за худое распоряженіе при осадѣ Шмильтена (^[491]).

«Но сіи люди» — пишетъ Историкъ Ливонскій — «ни отъ казней, ни отъ безчестія не слабѣли въ усердіи къ ихъ Монарху. Представимъ достопамятный случай (^[492]). Чиновникъ Іоанновъ, Князь Сугорскій, посланный (въ 1576 году) къ Императору Максимиліану, занемогъ въ Курляндіи. Герцогъ, изъ уваженія къ Царю, нѣсколько разъ навѣдывался о больномъ чрезъ своего Министра, который всегда слышалъ отъ него сіи слова: жизнь моя ничто: лишь бы Государь нашъ здравствовалъ! Министръ изъявилъ ему удивленіе. Какъ можете вы — спросилъ онъ — служить съ такою ревностію тарану? Примѣръ вѣрности. Князь Сугорскій отвѣтствовалъ: Мы Русскіе преданы Царямъ, и милосердымъ и жестокимъ. Въ доказательство больный разсказалъ ему, что Іоаннъ не за-долго предъ тѣмъ велѣлъ, за малую вину, одного изъ

Г. 1577. знатныхъ людей посадить на колъ; что сей несчастный жилъ цѣлыя сутки, въ ужасныхъ мукахъ говорилъ съ своею женою, съ дѣтьми, и безпрестанно твердилъ: Боже! помилуй Царя!» ... То есть, Россіяне славились тѣмъ, чѣмъ иноземцы укоряли ихъ: слѣпою, неограниченною преданностію къ Монаршей волѣ въ самыхъ ея безразсудныхъ уклоненіяхъ отъ государственныхъ и человѣческихъ законовъ.

Въ сіи годы необузданность Іоаннова явила новый соблазнъ въ преступленіи святыхъ уставовъ Церкви, съ безстыдствомъ неслыханнымъ. Царица Анна скоро утратила нѣжность супруга, своимъ ли безплодіемъ, или единственно по тому, что его любострастіе, обманывая законъ и совѣсть, искало новыхъ предметовъ наслажденія: сія злосчастная, какъ нѣкогда Соломонія, должна была отказаться отъ свѣта, заключилась въ монастырѣ Тихвинскомъ, и названная въ Монашествѣ или въ Схимѣ

Г. 1577. Даріею, жила тамъ до 1626 года (^[493]); а Царь, уже не соблюдая и легкой пристойности, уже не требуя благословенія отъ Епископовъ, безъ всякаго церковнаго разрѣшенія женился (около 1575 года) въ пятый разъ на Аннѣ Васильчиковой (^[494]). Пятое и шестое супружество Іоанново. Но не знаемъ, далъ ли онъ ей имя Царицы, торжественно ли вѣнчался съ нею: ибо въ описаніи его бракосочетаній нѣтъ сего пятаго; не видимъ также никого изъ ея родственниковъ при Дворѣ, въ чинахъ, между Царскими людьми ближними. Она схоронена въ Суздальской дѣвичьей Обители, тамъ, гдѣ лежитъ и Соломонія. Шестою Іоанновою супругою — или, какъ пишутъ, женищемъ — была прекрасная вдова, Василисса Мелентьева: онъ, безъ всякихъ иныхъ священныхъ обрядовъ, взялъ только молитву для сожитія съ нею! Увидимъ, что симъ не кончились беззаконныя женитьбы Царя, ненасытнаго въ убійствахъ и въ любострастіи!