ГЛАВА IV.
СОСТОЯНІЕ РОССІИ ВЪ КОНЦѢ XVI ВѢКА.

Безопасность Россіи въ отношеніи къ сосѣдственнымъ Державамъ. Войско. Жалованье. Доходы. Богатство Строгановыхъ. Судъ и расправа. Пытки и казни. Торговля. Цѣна разныхъ товаровъ. Корабли Россійскіе. Образованіе. Геометрія и Ариѳметика. Тайное письмо или цифры. Географія. Словесность. Художества и ремесла. Москва. Обычаи. Примѣры мѣстничества. Дворъ. Вина иноземныя, меды и яства Русскія. Хлѣбосольство. Долгая жизнь. Медики. Лекарства. Аптекари. Разныя обыкновенія. Убогій домъ. Одежда женщинъ. Забавы. Бани. Пороки. Набожность. Смерть перваго Борисова сына. Юродивые. Терпимость. Унія въ Литвѣ.

Описавъ судьбу нашего отечества подъ наслѣдственнымъ скипетромъ Монарховъ Варяжскаго племена, заключимъ Исторію семи сотъ тридцати-шести

лѣтъ обозрѣніемъ тогдашняго состоянія Россіи въ государственномъ и гражданскомъ смыслѣ.

Безопасность Россіи въ отношеніи къ сосѣдственнымъ Державамъ. Никогда внѣшнія обстоятельства Московской Державы, основанной, изготовленной къ величію Іоанномъ III, не казались столь благопріятными для ея цѣлости и безопасности, какъ въ сіе время. Въ Литвѣ преемникъ Баторіевъ дремалъ на тронѣ, окруженномъ строптивыми, легкомысленными и несогласными Вельможами; Швеція колебалась въ безначаліи; Ханъ умѣлъ только грабить оплошныхъ; Магометъ III въ сильномъ бореніи съ Австріею предвидѣлъ еще опаснѣйшую войну съ Шахомъ — а Россія, почти безъ кровопролитія взявъ неизмѣримыя земли на Сѣверо-Востокѣ, заложивъ крѣпости подъ сѣнію Кавказа, возстановивъ свои древнія грани на скалахъ Корельскихъ, ожидая случая возвратить и другія несчастныя уступки Іоаннова малодушія, города въ Ливоніи и важную пристань Бальтійскую, — Россія, спокойная извнѣ, тихая внутри, имѣла войско многочисленнѣйшее въ Европѣ, и еще непрестанно умножала его. Войско. Такъ говорятъ иноземные современники о ратныхъ силахъ Ѳеодоровыхъ;

«Пятнадцать тысячь Дворянъ, раздѣленныхъ на три степени: Большихъ, Среднихъ и Меньшихъ, Московскихъ и такъ называемыхъ Выборныхъ (присылаемыхъ въ столицу изъ всѣхъ городовъ, и чрезъ три года смѣняемыхъ иными), составляютъ конную дружину Царскую (^[400]). Шестьдесятъ-пять тысячь всадниковъ, изъ Дѣтей Боярскихъ, ежегодно собирается на берегахъ Оки, въ угрозу Хану. Лучшая пѣхота Стрѣльцы и Козаки: первыхъ 10000, кромѣ двухъ тысячь отборныхъ или Стремянныхъ (^[401]); вторыхъ около шести тысячь. На ряду съ ними служатъ 4300 Нѣмцевъ и Поляковъ, 4000 Козаковъ Литовскихъ, 150 Шотландцевъ и Нидерландцевъ, 100 Датчанъ, Шведовъ и Грековъ. Для важнаго ратнаго предпріятія выѣзжаютъ на службу всѣ Помѣстные Дѣти Боярскіе съ своими холопями и людьми даточными (изъ отчинъ Боярскихъ и церковныхъ), болѣе крестьянами, нежели воинами, хотя и красиво одѣтыми (въ чистые, узкіе кафтаны съ длиннымъ, отложнымъ воротникомъ): невозможно опредѣлить ихъ числа (^[402]), умножаемаго въ случаѣ нужды людьми купецкими, также наемниками и

слугами Государя Московскаго, Ногаями, Черкесами, древними подданными Казанскаго Царства. Сборныя областныя дружины называются именами городовъ своихъ: Смоленскою, Новогородскою, и проч.; въ каждой бываетъ отъ 300 до 1200 ратниковъ. Многіе вооружены худо; только пѣхота имѣетъ пищали: но огнестрѣльный снарядъ не уступаетъ лучшему въ Европѣ. Доспѣхи и конскіе приборы Воеводъ, чиновниковъ, Дворянъ блистаютъ свѣтлостію булата и каменьями драгоцѣнными; на знаменахъ, освящаемыхъ Патріархомъ, изображается Св. Георгій (^[403]). Въ битвахъ удары конницы бываютъ всегда при звукѣ огромныхъ набатовъ (или барабановъ), сурнъ и бубновъ: всадники пускаютъ тучу стрѣлъ, извлекаютъ мечи, машутъ ими вокругъ головы и стремятся впередъ густыми толпами. Пѣхота, дѣйствуя въ степи противъ Крымцевъ, обыкновенно защищаетъ себя Гуляемъ, или подвижнымъ складнымъ городкомъ, возимымъ на телегахъ; то есть, ставятъ два ряда досокъ на пространствѣ двухъ или трехъ верстъ въ длину, и стрѣляютъ изъ сего укрѣпленія сквозь отверстія въ обѣихъ стѣнахъ. Ожидая Хана, Воеводы высылаютъ Козаковъ въ степи, гдѣ изрѣдка растутъ высокіе дубы: тамъ, подъ каждымъ деревомъ, видите двухъ осѣдланныхъ лошадей: одинъ изъ всадниковъ держитъ ихъ за узду, а товарищъ его сидитъ на вершинѣ дуба и смотритъ во всѣ стороны; увидѣвъ пыль, слѣзаетъ немедленно, садится на лошадь, скачетъ къ другому дубу, кричитъ издали и показываетъ рукою, гдѣ видѣлъ пыль; стражъ сего дерева велитъ своему товарищу также скакать къ третьему дереву съ вѣстію, которая въ нѣсколько часовъ доходитъ до ближайшаго города или до передоваго Воеводы.» — Далѣе сіи иноземные наблюдатели, замѣчая (какъ и въ Іоанново время), что Россіяне лучше бьются въ крѣпостяхъ, нежели въ полѣ (^[404]), спрашиваютъ: «чего со временемъ не льзя ожидать отъ войска безсмѣтнаго, которое, не боясь ни холода, ни голода и ничего, кромѣ гнѣва Царскаго, съ толокномъ и сухарями, безъ обоза и крова, съ неодолимымъ терпѣніемъ скитается въ пустыняхъ Сѣвера, и въ коемъ за славнѣйшее дѣло дается только маленькая золотая деньга (съ изображеніемъ Св. Георгія), носимая счастливымъ витяземъ на рукавѣ или шапкѣ?»

Жалованье. Но Цари уже не скупились и не щадили казны для лучшаго устройства ополченій. Уже Іоаннъ производилъ денежное жалованье воинамъ въ походахъ (^[405]): Ѳеодоръ или Годуновъ давалъ, сверхъ помѣстныхъ земель, каждому Дворянину и Сыну Боярскому пятнадцатитысячной Царской дружины отъ 12 до 100 рублей; каждому Стрѣльцу и Козаку 7 рублей, сверхъ хлѣбнаго запаса; конному войску на берегахъ Оки около 40, 000 рублей ежегодно: что, вмѣстѣ съ платою иноземнымъ воинамъ, (также Боярамъ, Окольничимъ и другимъ знатнѣйшимъ сановникамъ, изъ коихъ первые имѣли 700, а вторые отъ 200 до 400 рублей жалованья) составляло нѣсколько милліоновъ нынѣшнею монетою и свидѣтельствовало о возрастающемъ богатствѣ Россіи, которое еще яснѣе увидимъ изъ слѣдующихъ подробныхъ извѣстій о тогдашнихъ доходахъ государственныхъ (^[406]).

Доходы. 1) Особенная Царская отчина, 36 городовъ съ селами и деревнями, доставляла казнѣ Дворцоваго вѣдомства, сверхъ денежнаго оброка, хлѣбъ, скотъ, птицъ, рыбу, медъ, дрова, сѣно: чего, за содержаніемъ Двора, въ расточительное Іоанново время продавалось ежегодно на 60, 000 рублей, а въ Ѳеодорово, отъ лучшаго хозяйства, введеннаго Дворецкимъ Григорьемъ Васильевичемъ Годуновымъ, на 230, 000 рублей (около 1, 150, 000 нынѣшнихъ серебряныхъ).

2) Тягло и подать государственная, съ вытей хлѣбомъ, а съ сохъ деньгами, приносили казнѣ Четвертнаго (^[407]) вѣдомства 400, 000 рублей: съ области Псковской 18000, Новогородской 35000, Тверской и Новоторжской 8000, Рязанской 30000, Муромской 12000, Колмогорской и Двинской 8000, Вологодской 12000, Казанской 18000, Устюжской 30000, Ростовской 50000, Московской 40000, Сибирской (мѣхами) 20000, Костромской 12000, и проч.

3) Разныя городскія пошлины: торговыя, судныя, питейныя, банныя, вносимыя въ казну Большаго Прихода (съ Москвы 12000, Смоленска 8000, Пскова 12000, Новагорода 6000, Старой Русы, гдѣ варилась соль, 18000, Торжка 800, Твери 700, Ярославля 1200, Костромы 1800, Нижняго 7000, Казани 11, 000, Вологды 2000 и проч.) составляли 800, 000 рублей, вмѣстѣ съ экономіею Приказовъ Розряднаго, Стрѣлецкаго, Иноземскаго, Пушкарскаго, которые, имѣя

свои особенные доходы, отсылали сберегаемыя ими суммы въ сей же Большій Приходъ — такъ, что въ сокровищницу Кремлевскую, подъ Ѳеодорову или Годунова печать (^[408]), ежегодно вступало, сверхъ главныхъ государственныхъ издержекъ на войско и Дворъ, не менѣе милліона четырехъ сотъ тысячь рублей (отъ шести до семи милліоновъ нынѣшнихъ серебряныхъ). «Не смотря на сіе богатство» (пишетъ Флетчеръ въ своей книгѣ о Россіи) «Ѳеодоръ, по совѣту Годунова, велѣлъ перелить въ деньги множество золотыхъ и серебряныхъ сосудовъ, наслѣдованныхъ имъ послѣ отца: ибо хотѣлъ симъ мнимымъ знакомъ недостатка въ монетѣ оправдать тягость налоговъ.»

Къ умноженію государственнаго достоянія, Ѳеодоръ на Соборѣ Духовенства и Бояръ (въ Іюлѣ 1584) подтвердилъ уставъ Іоанновъ 1582 года, чтобы Святители, церкви и монастыри безденежно отдали въ Казну всѣ древнія Княжескія отчины, вмѣстѣ съ землями, имъ заложенными, и впредь до новаго указа отмѣнилъ тарханныя или льготныя грамоты, которыя знатную часть церковныхъ, Боярскихъ и Княжескихъ имѣній освобождали отъ государственныхъ податей, къ ущербу Казны и ко вреду всѣхъ иныхъ владѣльцевъ; ибо крестьяне уходили отъ нихъ въ льготныя жительства, чтобы не платить никакихъ налоговъ (^[409]). Въ сей же Соборной грамотѣ сказано: «Земли и села, отказанныя монастырямъ за упокой души, выкупаются наслѣдниками, или, буде ихъ нѣтъ, Государемъ, для раздачи воинскимъ людямъ, » коимъ уже не доставало земель помѣстныхъ (^[410]).

Но обогащеніе Казны, по извѣстію чужестранцевъ (^[411]), въ нѣкоторомъ смыслѣ вредило народному благосостоянію: 1) налоги, облегченные Ѳеодоромъ, были все еще тягостны; 2) заведеніе питейныхъ домовъ въ городахъ, умножая пьянство, разоряло мѣщанъ, ремесленниковъ, самыхъ земледѣльцевъ: губило достояніе ихъ и нравственность; 3) отъ монополіи Казны терпѣло купечество, лишаемое свободы продавать свои товары, если Царскіе еще лежали въ лавкахъ. Богатство Строгановыхъ. Флетчеръ (^[412]) пишетъ, что «между купцами славились богатствомъ одни братья Строгановы, имѣя до трехъ сотъ тысячь (около полутора милліона нынѣшнихъ серебряныхъ) рублей наличными деньгами, кромѣ недвижимаго

достоянія; что у нихъ было множество иноземныхъ, Нидерландскихъ и другихъ мастеровъ на заводахъ, нѣсколько Аптекарей и Медиковъ, 10000 людей вольныхъ и 5000 собственныхъ крѣпостныхъ, употребляемыхъ для варенія и развоза соли, рубки лѣсовъ и воздѣланія земли отъ Вычегды до предѣловъ Сибири; что они ежегодно платили Царю 23000 рублей пошлины, но что Правительство, требуя болѣе и болѣе, то подъ видомъ налога, то подъ видомъ займа, разоряетъ ихъ безъ жалости; что въ Россіи вообще мало богатыхъ людей, ибо Казна все поглощаетъ; что самые древніе Удѣльные Князья и Бояре живутъ умѣреннымъ жалованьемъ и помѣстнымъ доходомъ (около тысячи рублей на каждаго), совершенно завися отъ милости Царской.» Однакожь Бояре и многіе сановники имѣли знатныя отчины, какъ родовыя, такъ и жалованныя; а потомки древнихъ Князей и въ Іоанново время еще владѣли частію ихъ бывшихъ Удѣловъ: на примѣръ, славный Князь Михайло Воротынскій въ 1572 году вѣдалъ треть Воротынска, какъ свою наслѣдственную собственность (^[413]).

Умножая войско и доходы, Правительство занималось, какъ мы видѣли (^[414]), и лучшимъ внутреннимъ устройствомъ Государства: радѣло о безопасности лицъ и достоянія. Судъ и расправа. Вопреки сказанію иноземцевъ, что въ Россіи не было тогда никакихъ гражданскихъ законовъ, кромѣ слѣпаго произвола Царей (^[415]), сіи законы, изданные первымъ Самодержцемъ Московскимъ (что достойно примѣчанія), дополненные его сыномъ, исправленные, усовершенные внукомъ, служили неизмѣннымъ правиломъ во всѣхъ тяжбахъ — и Грозный, попирая святые уставы человѣчества, оставлялъ гражданскіе ненарушимыми въ Россіи: не отнималъ даже истинной Царской собственности у тѣхъ, которые могли доказать, что владѣютъ ею долѣе шести лѣтъ (^[416]). Именемъ Ѳеодоровымъ издавъ важный политическій законъ объ укрѣпленіи земледѣльцевъ, Годуновъ не прибавилъ ничего болѣе къ Судебнику, но пекся о точномъ исполненіи онаго: желая славиться неумытнымъ правосудіемъ (^[417]), оказывалъ его въ дѣлахъ гласныхъ: о чемъ свидѣтельствуютъ и Лѣтописцы, славя счастливый вѣкъ Ѳеодоровъ. Какъ въ Іоанново, такъ и въ сіе время судъ съ расправою земскою

зависѣли въ областяхъ, подъ главнымъ вѣдомствомъ Думы, отъ Намѣстниковъ, избираемыхъ изъ Бояръ, Окольничихъ и другихъ знатныхъ сановниковъ. Всѣ Члены Ѳеодоровой Думы были Намѣстниками и рѣдко выѣзжали изъ Москвы (^[418]); но они имѣли товарищей, Тіуновъ, Дьяковъ, которые съ ихъ вѣдома рѣшили дѣла. Пишутъ, что народъ вообще ненавидѣлъ Дьяковъ корыстолюбивыхъ: опредѣляемые всегда на малое время, сіи грамотѣи приказные тѣмъ болѣе спѣшили наживаться всякими средствами; жалобы имѣли дѣйствіе, но обыкновенно уже послѣ смѣны грабителей: тогда судили ихъ строго, лишали всей беззаконной добычи, выставляли на позоръ и сѣкли, привязывали лихоимцу къ шеѣ взятую имъ вещь, кошелекъ съ деньгами, соболя или что другое. Законъ не терпѣлъ никакихъ взятокъ; но хитрецы изобрѣли способъ обманывать его: челобитчикъ, входя къ судьѣ, клалъ деньги предъ образами, будто бы на свѣчи: сію выдумку скоро запретили указомъ. Только въ день Свѣтлаго Воскресенія дозволялось судьямъ и чиновникамъ вмѣстѣ съ краснымъ яйцомъ принимать въ даръ и нѣсколько червонцевъ (коихъ цѣна обыкновенно возвышалась (^[419]) въ сіе время отъ 16 до 24 алтынъ и болѣе). По крайней мѣрѣ видимъ достохвальное усиліе Правительства искоренять зло, извѣстное и въ вѣки лучшаго гражданскаго образованія. — Пытки и казни. Та же ревность къ уменьшенію преступленій ввела или сохраняла у насъ отвратительную для сердца жестокость въ законныхъ пыткахъ (^[420]): чтобы вывѣдать истину отъ уличаемаго преступника, жгли его нѣсколько разъ огнемъ, ломали ему ребра, вбивали гвозди въ тѣло. Убійцъ и другихъ злодѣевъ вѣшали, казнили на плахѣ, или топили, или сажали на колъ. Осужденный, идучи къ лобному мѣсту, держалъ въ связанныхъ рукахъ горящую восковую свѣчу. Для благородныхъ людей воинскихъ облегчали казнь, за что крестьянина или мѣщанина вѣшали, за то Сына Боярскаго сажали въ темницу или сѣкли батогами. Убійца собственнаго холопа наказывался денежною пенею. — Благородные люди воинскіе имѣли еще, какъ пишутъ, странную выгоду въ гражданскихъ тяжбахъ: могли, вмѣсто себя, представлять слугъ своихъ для присяги и для тѣлеснаго наказанія въ случаѣ неплатежа долговъ.

Торговля. Торговля, хотя отчасти и стѣсняемая казенными монополіями, распространялась въ Ѳеодорово время отъ успѣховъ внутренней промышлености: любопытству и наблюдательному духу Англичанъ, которые всѣхъ болѣе умѣли ею пользоваться, обязаны мы весьма обстоятельными объ ней свѣдѣніями. «Мало земель въ свѣтѣ (пишутъ они), гдѣ Природа столь милостива къ людямъ, какъ въ Россіи, изобильной ея дарами (^[421]). Въ садахъ и въ огородахъ множество вкусныхъ плодовъ и ягодъ: грушъ, яблокъ, сливъ, дынь, арбузовъ, огурцовъ, вишни, малины, клубники, смородины; самые лѣса и луга служатъ вмѣсто огородовъ. Неизмѣримыя равнины покрыты хлѣбомъ: пшеницею, рожью, ячменемъ, овсомъ, горохомъ, гречею, просомъ. Изобиліе раждаетъ дешевизну: четверть пшеницы стоитъ обыкновенно не болѣе двухъ алтынъ (нынѣшнихъ тридцати копѣекъ серебромъ). Одна безпечность жителей и корыстолюбіе богатыхъ производятъ иногда дороговизну: такъ въ 1588 году за четверть пшеницы и ржи платили въ Москвѣ 13 алтынъ. Хлѣбъ и плоды составляютъ важный предметъ торговли внутренней; а для богатства внѣшней Россіяне имѣютъ:

«1) Мѣха, собольи, лисьи, куньи, бобровые, рысьи, волчьи, медвѣжьи, горностаевые, бѣличьи, коихъ продается въ Европу и въ Азію (купцамъ Персидскимъ, Турецкимъ, Бухарскимъ, Иверскимъ, Арменскимъ) на 500 тысячь рублей.» (Ермаковы и новѣйшія завоеванія въ сѣверной Азіи обогатили насъ мягкою рухлядью: Ѳеодоръ строго предписалъ Сибирскимъ Воеводамъ (^[422]), чтобы они никакъ не выпускали оттуда въ Бухарію ни дорогихъ соболей, ни лисицъ черныхъ, ни кречетовъ, нужныхъ для охоты Царской и для даровъ Европейскимъ Вѣнценосцамъ). «Лучшіе соболи идутъ изъ земли Обдорской, бѣлые медвѣди изъ Печерской, бобры изъ Колы; куницы изъ Сибири, Кадома, Мурома, Перми и Казани; бѣлки, горностай изъ Галича, Углича, Новагорода и Перми.

«2) Воскъ: его продается ежегодно отъ десяти до пятидесяти тысячь пудъ (^[423]).

«3) Медъ: употребляется на любимое питье Россіянъ, но идетъ и въ чужія земли, болѣе изъ областей Мордовской и Черемисской, Сѣверской, Рязанской,

Муромской, Казанской, Дорогобужской и Вяземской.

«4) Сало: его вывозится отъ тридцати до ста тысячь пудъ, болѣе изъ Смоленска, Ярославля, Углича, Новагорода, Вологды, Твери, Городца; но и вся Россія, богатая лугами для скотоводства, изобилуетъ саломъ, коего мало расходится внутри Государства на свѣчи: ибо люди зажиточные употребляютъ восковыя, а народъ лучину.

«5) Кожи, лосьи, оленьи и другія: ихъ отпускаютъ за границу до десяти тысячь (^[424]). Самые большіе лося живутъ въ лѣсахъ близъ Ростова, Вычегды, Новагорода, Мурома и Перми; Казанскіе не такъ велики.

«6) Тюленій жиръ: сихъ морскихъ животныхъ ловятъ близъ Архангельска, въ заливѣ Св. Николая.

«7) Рыбу: лучшею считается такъ называемая бѣлая. Города, славнѣйшіе рыбною ловлею, суть Ярославль, Бѣлоозеро, Новгородъ Нижній, Астрахань, Казань: чѣмъ они приносятъ Царю знатный доходъ.

«8) Икру, бѣлужью, осетровую, севрюжью и стерляжью: продается купцамъ Нидерландскимъ, Французскимъ, отчасти и Англійскимъ; идетъ въ Италію и въ Испанію.

«9) Множество птицъ: кречеты продаются весьма дорогою цѣною.

«10) Ленъ и пеньку: ихъ менѣе отпускается въ Европу съ того времени, какъ Россія лишилась Нарвы. Льномъ изобилуетъ Псковъ, пенькою Смоленскъ, Дорогобужъ и Вязьма.

«11) Соль: лучшія варницы въ Старой Русѣ; есть и въ Перми, Вычегдѣ, Тотьмѣ, Кинешмѣ, Соловкахъ. Астраханскія озера производятъ самосадку: купцы платятъ за нее въ казну по три деньги съ пуда.

«12) Деготь: его вывозятъ въ большомъ количествѣ изъ Смоленской и Двинской области.

«13) Такъ называемые рыбьи зубы или клыки моржовые: изъ нихъ дѣлаютъ четки, рукоятки и проч.; составляютъ также лекарственный порошекъ, будто бы уничтожающій дѣйствіе яда. Идутъ въ Азію, Персію, Бухарію.

«14) Слюду, употребляемую вмѣсто стекла: ее много въ землѣ Корельской и на Двинѣ.

«15) Селитру и сѣру: первую варятъ въ Угличѣ, Ярославлѣ, Устюгѣ; вторую находятъ близъ Волги (въ

озерахъ Самарскихъ), но не умѣютъ очищать ее.

«16) Желѣзо, весьма ломкое: его добываютъ въ землѣ Корельской, Каргополѣ и въ Устюгѣ Желѣзномъ (Устюжнѣ).

«17) Такъ называемый Новогородскій жемчугъ, который ведется въ рѣкахъ близъ Новагорода и въ Двинской землѣ» (^[425]).

За сіи-то многія естественныя богатства Россіи Европа и Азія платили ей отчасти своими издѣліями, отчасти и свойственными ихъ климатамъ дарами Природы. — Означимъ здѣсь цѣну нѣкоторыхъ вещей, привозимыхъ тогда въ Архангельскъ на корабляхъ Лондонскихъ, Голландскихъ и Французскихъ (^[426]): лучшій изумрудъ или яхонтъ стоилъ 60 рублей (нынѣшнихъ серебряныхъ 300); золотникъ жемчугу, не самаго мелкаго, 2 р. и болѣе; золота и серебра пряденаго 5 рублей литра; аршинъ бархату, камки, атласу, около рубля; Англійскаго тонкаго сукна поставъ 30 рублей, средняго 12 р., аршинъ 20 алтынъ; кусокъ миткалю 2 р.; бочка вина Французскаго 4 р., лимоновъ 3 р., сельдей 2р.; пудъ сахару отъ 4 до 6 р., леденцу 10 р., гвоздики и корицы 20 р., пшена Срацинскаго 4 гривны, масла деревяннаго 1¹/₂ р., пороху 3 р., ладону 3 р., ртути 7 р., свинцу 2 р., мѣди въ дѣлѣ 2¹/₂ р., желѣза прутоваго 4 гривны, бумаги хлопчатой 2 р., сандалу берковецъ 8 р., стопа писчей бумаги 4 гривны. Сверхъ того иноземцы доставляли намъ множество своей серебряной монеты, цѣня ефимокъ въ 12 алтынъ; на одномъ кораблѣ привозилось иногда до 80, 000 ефимковъ, съ коихъ платили пошлину какъ съ товаровъ. Сія пошлина была весьма значительна: на примѣръ, Ногаи, торгуя лошадьми, изъ выручаемыхъ ими денегъ платили въ казну пять со ста, и еще отдавали Царю на выборъ десятую долю табуновъ своихъ; лучшій конь Ногайскій стоилъ не менѣе двадцати рублей.

Корабли Россійскіе. Довольные выгодною мѣною съ Европейскими народами въ своихъ сѣверныхъ пристаняхъ, купцы наши не мыслили ѣздить моремъ въ иныя земли; но любопытно знать, что мы въ сіе время уже имѣли корабли собственные: Борисовъ Посланникъ въ 1599 году возвратился изъ Германіи на двухъ, большихъ морскихъ судахъ купленныхъ и снаряженныхъ имъ въ Любекѣ, съ

кормщикомъ и матрозами Нѣмецкими, тамъ нанятыми (^[427]).

Нѣкогда столь знаменитая, столь полезная для Россіи торговля Ганзейская, уже безсильная въ совмѣстничествѣ съ Англійскою и съ Голландскою, еще искала древнихъ слѣдовъ своихъ между развалинами Новагорода: Царь въ 1596 году дозволилъ Любеку снова завести тамъ гостиный дворъ съ лавками (^[428]); но Шведы мѣшали ея важному успѣху, имѣя Нарву, о коей не преставали жалѣть Новгородъ, Псковъ и вся Россія.

Образованіе. «Видя въ торговлѣ средство обогащенія для Казны (говоритъ Флетчеръ), и мало заботясь о благосостояніи своего купечества, Цари вообще не доброхотствуютъ и народному образованію; не любятъ новостей, не пускаютъ къ себѣ иноземцевъ, кромѣ людей нужныхъ для ихъ службы, и не дозволяютъ подданнымъ выѣзжать изъ отечества, боясь просвѣщенія, къ коему Россіяне весьма способны, имѣя много ума природнаго, замѣтнаго и въ самыхъ дѣтяхъ (^[428]): одни Послы или бѣглецы Россійскіе являются изрѣдка въ Европѣ.» Сказаніе отчасти ложное: мы не странствовали, ибо не имѣли обычая странствовать, еще не имѣя любопытства, свойственнаго уму образованному; купцамъ не запрещалось торговать внѣ отечества, и самовластный Іоаннъ посылалъ молодыхъ людей учиться въ Европѣ (^[429]). Иноземцевъ же дѣйствительно пускали къ намъ съ разборомъ, и благоразумно. Въ 1591 году Посолъ Рудольфовъ, Николай Варкочь, писалъ къ Борису, что какой-то Италіанскій Графъ Шкотъ, призыванный въ Москву Іоанномъ, желаетъ служить Ѳеодору; что сей Графъ, достойно уважаемый Императоромъ и многими Вѣнценосцами, знаетъ всѣ языки подъ солнцемъ и всѣ науки, такъ, что ни въ Италіи, ни въ Германіи не льзя найти ему подобнаго (^[430]). Борисъ отвѣтствовалъ: «Хвалю намѣреніе Графа, мужа столь благороднаго и столь ученаго. Великій Государь нашъ, жалуя всѣхъ иноземцевъ, которые къ намъ пріѣзжаютъ, безъ сомнѣнія отличитъ его; но я еще не успѣлъ доложить о томъ Государю.» Нѣтъ сомнѣнія, что въ Россіи знали и не хотѣли Шкота какъ лазутчика опаснаго или ненадежнаго человѣка: ибо людей ученыхъ мы не отвергали, но звали къ себѣ: на примѣръ, славнаго Математика, Астролога, Алхимика, Джона Ди, коего

Елисавета Англійская называла своимъ Философомъ, и который находился тогда въ Богеміи: Ѳеодоръ, чрезъ Лондонскихъ купцевъ, предлагалъ ему 2000 фунтовъ стерлинговъ ежегодно, а Борисъ особенно тысячу рублей, столъ Царскій и всю услугу, для того, какъ думали, чтобы пользоваться его совѣтами для открытія новыхъ земель на Сѣверо-Востокѣ, за Сибирію (^[431]); но, вѣроятнѣе, не для того ли, чтобы поручить ему воспитаніе юнаго Борисова сына, отцевскою тайною мыслію уже готовимаго къ Державству? Слава Алхимика и звѣздочета въ глазахъ невѣжества еще возвышала знаменитость Математика. Но Ди, страстный въ воображеніи только къ искусственному золоту Философскаго камня, въ гордой бѣдности отвергнулъ предложеніе Царя, изъявивъ благодарность, и какъ бы угадавъ, по вычетамъ своей любимой Астрологіи, грядущую судьбу Россіи и Дома Борисова! — Всего ревностнѣе мы искали тогда въ Европѣ Металлургистовъ, для нашихъ Печерскихъ рудниковъ, открытыхъ еще въ 1491 году (^[432]), но едва ли уже не безполезныхъ, за неимѣніемъ людей искусныхъ въ горномъ дѣлѣ: посылая къ Императору (въ 1597 году) Дворянина Вельяминова, Царь приказывалъ ему вызвать къ намъ изъ Италіи, чего бы то ни стоило, мастеровъ умѣющихъ находить и плавить руду золотую и серебряную. — Кромѣ четырехъ или пяти тысячь иностранцевъ воиновъ, нанимаемыхъ Ѳеодоромъ, Московская Яузская Слобода населялась болѣе и болѣе Нѣмцами, которые въ Іоанново время обогащались продажею водки и меда (^[433]), спесивились и роскошествовали до соблазна: жены ихъ стыдились носить не бархатное или не атласное платье. Они въ Борисово царствованіе снова имѣли церковь, и хотя жили особенно, по свободно и дружелюбно сносились съ Россіянами. — Постоянно слѣдуя правиламъ Іоанна III; золотомъ и честію маня къ себѣ художества, искусства, науки Европейскія; размножая церковныя училища и число людей грамотныхъ, Приказныхъ, коимъ самое Дворянство завидовало въ ихъ важности государственной (^[434]), Цари безъ сомнѣнія не боялись просвѣщенія, но желали, какъ могли или умѣли, ему способствовать; и если не знаемъ ихъ мысли, то видимъ дѣла ихъ, благопріятныя для гражданскаго образованія

Россіи: означимъ нѣкоторые новые плоды онаго.

Геометрія и Ариѳметика. Измѣреніе и перепись земель, отъ 1587 до 1594 года, въ Двинской области, на обѣихъ сторонахъ Волги (^[435]) — вѣроятно, и въ другихъ мѣстахъ — служили, можетъ быть, поводомъ къ сочиненію первой Россійской Геометріи, коей списки, намъ извѣстные, не древнѣе XVII вѣка (^[436]): «книги глубокомудрой, по выраженію Автора, дающей легкій способъ измѣрять мѣста самыя недоступныя, плоскости, высоты и дебри, радиксомъ и цыркуломъ.» Въ ней изъясняется сошное и вытное письмо, то есть, раздѣленіе всѣхъ населенныхъ земель въ Россіи, для платежа государственныхъ податей, на сохи и выти (въ сохѣ считалось 800 четвертей доброй земли, а въ выти 12; въ четверти 1200 квадратныхъ саженъ, а въ десятинѣ 2400). — Къ сему времени относимъ и первую Россійскую Ариѳметику (^[437]), писанную не весьма ясно. Въ предисловіи сказано, что безъ сей численной Философіи, изобрѣтенія Финикійскаго, единой изъ семи свободныхъ мудростей, не льзя быть ни Философомъ, ни Докторомъ, ни гостемъ искуснымъ въ дѣлахъ торговыхъ, и что ея знаніемъ можно снискать великую милость Государеву. Въ концѣ сообщаются нѣкоторыя свѣдѣнія о Церковномъ Кругѣ, о составѣ человѣческомъ, о Физіогномикѣ. Въ обѣихъ книгахъ, въ Геометріи и въ Ариѳметикѣ, употребляются въ счисленіи Славянскія буквы и цыфирь. Тогда же въ Посольскихъ бумагахъ начали мы употреблять тайныя цыфры: Гонецъ Андрей Ивановъ въ 1590 году писалъ изъ Литвы къ Царю вязью, литореею и новою азбукою, взятою у Посла Австрійскаго, Николая Варкоча (^[438]). — Тайныя цыфры. Такъ называемая Книга Большаго Чертежа, или древнѣйшая Географія Государства Россійскаго, составлена, какъ вѣроятно, въ царствованіе Ѳеодора: ибо въ ней находимъ имена Курска, Воронежа, Оскола, построенныхъ въ его время, не находя новѣйшихъ, основанныхъ Годуновымъ: Борисова на Донцѣ Сѣверскомъ и Царево-Борисова на устьѣ Протвы (^[439]). Географія. Сія книга была переписана въ Розрядѣ около 1627 года, и рѣшитъ для насъ многіе важные географическіе вопросы, указывая, на примѣръ, гдѣ была земля Югорская, Обдорія, Батыева столица, Улусы Ногайскіе.

Поле Словесности не представляетъ

Словесность. намъ богатой жатвы отъ временъ Іоанна до Годунова; но языкъ украсился какою-то новою плавностію. Истинное, чувствомъ одушевленное краснорѣчіе видно только въ письмахъ Курбскаго къ Іоанну. Причислимъ ли къ Писателямъ и самого Іоанна, какъ творца плодовитыхъ, велерѣчивыхъ посланій, богословскихъ, укорительныхъ и насмѣшливыхъ (^[440])? Въ слогѣ его есть живость, въ Діалектикѣ сила. Лучшими твореніями сего вѣка, въ смыслѣ правильности и ясности, должно назвать Степенную Книгу, Минею Макаріеву и Стоглавъ (^[441]). Вѣроятно, что Митрополитъ Діонисій заслужилъ имя Грамматика какими нибудь уважаемыми сочиненіями; но ихъ не знаемъ. Патріархъ Іовъ описалъ житіе, добродѣтели и кончину Ѳеодора слогомъ цвѣтистымъ, и не безъ жара; на примѣръ, такъ говоритъ о своемъ Героѣ: «Онъ древнимъ Царямъ благочестивымъ равнославенъ, нынѣшнимъ красота и свѣтлость, будущимъ сладчайшая повѣсть; не пригвождаясь къ суетному велелѣпію міра, умащалъ свою Царскую душу глаголами Божественными, и рѣкою нескудною изливалъ милости на вселенную; съ нѣжною супругою преспѣвалъ въ добродѣтели и въ вѣрѣ къ Богу.... имѣлъ единое земное сокровище, единую блаженную лѣторасль корени Державнаго, и лишился возлюбленной дщери, чтобы въ сердцѣ, хотя и сокрушенномъ, но съ умиленіемъ Христіанскимъ предаться въ волю Отца небеснаго, когда Синклитъ и весь народъ предавались отчаянію... О вѣсть страшная, вѣсть ужасная: любимый Царь земли Русскія отходитъ къ Богу!... но не смертію, а сладкимъ успеніемъ; душа излетаетъ, а тѣло спокойно и недвижимо: не видимъ ни трепета, ни содроганія.... Се время рыданія, не глаголовъ; время молитвы, не бесѣды.... На насъ исполнилося вѣщаніе Пророка: кто дастъ источникъ слезъ очамъ моимъ, да плачу довольно?.... Скорби пучина, сѣтованія бездна!... Отселѣ красный, многолѣтный престолъ великія Россіи начинаетъ вдовствовать, и великій многолюдный градъ Москва пріемлетъ сиротство жалостное (^[442]).» Обязанный Борису своимъ Первосвятельствомъ и чистосердечно ему преданный, онъ говоритъ объ немъ въ семъ твореній: «Въ счастливые дни Ѳеодора Іоанновича строилъ подъ нимъ Державу великій

шуринъ и Слуга его, мужъ верховный, единственный въ Россіи не только саномъ, но и разумомъ высокимъ, храбростію, вѣрою къ Богу. Его промысломъ цвѣла сія Держава въ тишинѣ велелѣпной, къ изумленію людей и самого Царя, ко славѣ Правителя не только въ нашемъ отечествѣ, но и въ дальнихъ предѣлахъ вселенныя, откуда знаменитые Послы являлись здѣсь съ дарами многоцѣнными, рабски благоговѣть предъ Царемъ и дивиться свѣтлой красотѣ лица, мудрости, добродѣтели Правителя, среди народа, имъ счастливаго, — среди столицы, имъ украшенной (^[443]).» — Іовъ писалъ еще утѣшительное посланіе къ Ѳеодоровой супругѣ, когда она тосковала о милой усопшей дочери (^[444]); заклиналъ Ирину быть не только матерію, но и Царицею, и Христіанкою; осуждалъ ея слабость съ ревностію Пастыря, но и жалѣлъ о горестной съ чувствительностію друга, оживляя въ ней надежду дать наслѣдника престолу: сочиненіе достопамятное болѣе своимъ трогательнымъ предметомъ, нежели мыслями и краснорѣчіемъ. Патріархъ, напоминая Иринѣ ученіе Евангельское о довѣренности къ Вышней Благости, прибавляетъ: «Кто лучше тебя знаетъ Божественное Писаніе? Ты можешь наставлять иныхъ, храня всю мудрость онаго въ сердцѣ и въ памяти.» Воспитанная при Дворѣ Іоанновомъ, Ирина имѣла просвѣщеніе своего времени: читала Св. Писаніе и знаменитѣйшихъ Отцевъ нашей Церкви. Россіяне уже пользовались печатною Библіею Острожскаго изданія, но Святыхъ Отцевъ читали только въ рукописи (^[445]). Между Славянскими или Русскими переводами древнихъ Авторовъ, тогда извѣстными и сохраненными въ нашихъ библіотекахъ, наименуемъ Галеново разсужденіе о стихіяхъ большаго и малаго міра, о тѣлѣ и душѣ, переведенное съ языка Латинскаго, коимъ, вопреки сказанію одного иноземца-современника, не гнушались Россіяне: еще скудные средствами науки, они пользовались всякимъ случаемъ удовлетворять своему любопытству; часто искали смысла, гдѣ его не было отъ неразумія писцевъ или толковниковъ, и съ удивительнымъ терпѣніемъ списывали книги, исполненныя ошибокъ. Сей темный переводъ Галена находился въ числѣ рукописей Св. Кирилла Бѣлоезерскаго: слѣдственно уже существовалъ въ XV вѣкѣ (^[446]). — Упомянемъ здѣсь также о

рукописномъ Лечебникѣ, въ 1588 году преложенномъ съ языка Польскаго для Серпуховскаго Воеводы, Ѳомы Афанасьевича Бутурлина. Сей памятникъ тогдашней науки и тогдашняго невѣжества любопытенъ въ отношеніи къ языку смѣлымъ переводомъ многихъ именъ и словъ ученыхъ (^[447]).

Можетъ быть, относятся ко временамъ Ѳеодоровымъ или Годунова и старыя пѣсни Русскія, въ коихъ упоминается о завоеваніи Казани и Сибири, о грозахъ Іоанновыхъ, о добродѣтельномъ Никитѣ Романовичѣ (братѣ Царицы Анастасіи), о злодѣѣ Малютѣ Скуратовѣ, о впаденіяхъ Ханскихъ въ Россію. Очевидцы разсказываютъ, дѣти и внуки ихъ воспѣваютъ происшествія. Память обманываетъ, воображеніе плодитъ, новый вкусъ исправляетъ: но духъ остается, съ нѣкоторыми сильными чертами вѣка — и не только въ нашихъ историческихъ, богатырскихъ, охотничьихъ, но и во многихъ нѣжныхъ пѣсняхъ замѣтна первобытная печать старины: видимъ въ нихъ какъ бы снимокъ подлинника уже неизвѣстнаго; слышимъ какъ бы отзывъ голоса давно умолкшаго; находимъ свѣжесть чувства, теряемую человѣкомъ съ лѣтами, а народомъ съ вѣками. Всѣмъ извѣстна пѣсня о Царѣ Іоаннѣ (^[448]):

о сынѣ Ӏоанновомъ, осужденномъ на казнь:

другая о витязѣ, который умираетъ въ дикой степи, на коврѣ, подлѣ огня угасающаго:

о воинѣ убитомъ, коему постелею служитъ камышъ, изголовьемъ кустъ ракитовый, одѣяломъ темная ночь осенняя, и коего тѣло орошается слезами матери, сестры и молодой жены:

Сіи и многія иныя стихотворенія народныя, ознаменованныя истиною чувства и смѣлостію языка, если отчасти не слогомъ, то духомъ своимъ ближе къ XVI, нежели къ XVIII вѣку. Сколько пѣсенъ, уже забытыхъ въ столицѣ, болѣе и менѣе древнихъ, еще слышимъ въ селахъ и въ городахъ, гдѣ народъ памятливѣе для любезныхъ преданій старины! Мы знаемъ, что въ Іоанново время толпы скомороховъ (Русскихъ Трубадуровъ) ходили изъ села въ село, веселя жителей своимъ искусствомъ (^[449]): слѣдственно тогдашній вкусъ народа благопріятствовалъ дарованію пѣсенниковъ: коихъ любилъ даже и постникъ Ѳеодоръ (^[450]).

Художества, ремесла. Сей Царь любилъ и художества: въ его время были у насъ искусные ювелиры (изъ коихъ знаемъ одного Венеціянскаго, именемъ Франциска Асцентини), золотари, швеи, живописцы. Шапка, данная Ѳеодоромъ Патріарху Іереміи, украшенная каменьями драгоцѣнными и ликами Святыхъ, въ описаніи Арсеніева путешествія названа превосходнымъ дѣломъ Московскихъ художниковъ (^[451]). Сей Греческій Епископъ видѣлъ на стѣнахъ Ирининой палаты изящную мусію въ изображеніяхъ Спасителя, Богоматери, Ангеловъ, Іерарховъ, Мучениковъ, а на сводѣ прекрасно сдѣланнаго льва, который держалъ въ зубахъ змѣю съ висящими на ней богатыми подсвѣчниками. Арсеній съ изумленіемъ видѣлъ также множество огромныхъ серебряныхъ и золотыхъ сосудовъ во дворцѣ; одни имѣли образъ звѣрей: единорога, львовъ, медвѣдей, оленей; другіе образъ птицъ: пеликановъ, лебедей, фазановъ, павлиновъ, и были столь необыкновенной тяжести, что 12

человѣкъ едва могли переносить ихъ съ мѣста на мѣсто. Сіи чудные сосуды дѣлались, вѣроятно, въ Москвѣ, по крайней мѣрѣ нѣкоторые, и самые тяжелые, вылитые изъ серебра Ливонскаго, добычи Іоаннова оружія. Искусство золотошвеевъ, заимствованное нами отъ Грековъ, издревле цвѣло въ Россіи, гдѣ знатные и богатые люди носили всегда шитую одежду. Ѳеодоръ желалъ завести и шелковую фабрику въ Москвѣ: Марко Чинопи, вызванный имъ изъ Италіи, ткалъ бархаты и парчи, въ домѣ отведенномъ ему близъ Успенскаго Собора. — Размноженіе церквей умножало число иконописцевъ; долго писавъ только образа, мы начали писать и картины, именно въ Ѳеодорово царствованіе, когда двѣ палаты, Большая Грановитая (памятникъ Іоанна III) и Золотая Грановитая (сооруженная внукомъ его) украсились живописью (^[452]). Въ первой изображались Господь Саваоѳъ, твореніе Ангеловъ и человѣка, вся Исторія Ветхаго и Новаго Завѣта, мнимое раздѣленіе вселенной между тремя мнимыми братьями Августа Кесаря и дѣйствительное раздѣленіе нашего древняго отечества между сыновьями Св. Владиміра (представленными въ митрахъ, въ одеждахъ камчатныхъ, съ оплечьями и съ поясами златыми) — Ярославъ Великій, Всеволодъ I, Мономахъ въ Царской утвари, Георгій Долгорукій, Александръ Невскій, Даніилъ Московскій, Калита, Донскій и преемники его до самаго Ѳеодора (который, сидя на тронѣ въ вѣнцѣ, въ порфирѣ съ нараменникомъ, въ жемчужномъ ожерельѣ, съ златою цѣпію на груди, держалъ въ рукахъ скипетръ и яблоко Царское; у трона стоялъ Правитель, Борисъ Годуновъ, въ шапкѣ мурманкѣ, въ верхней златой одеждѣ на опашку). Въ Палатѣ Золотой на сводѣ и стѣнахъ, также представлялись Священная и Россійская Исторія, вмѣстѣ съ нѣкоторыми аллегорическими лицами добродѣтелей и пороковъ, временъ года и феноменовъ Природы (весна изображалась отроковицею, лѣто юношею, осень мужемъ съ сосудомъ въ рукѣ, зима старцемъ съ обнаженными локтями; четыре Ангела съ трубами знаменовали четыре вѣтра). Въ нѣкоторыхъ картинахъ, на свиткахъ, слова были писаны связью, или невразумительными чертами, вмѣсто обыкновенныхъ буквъ. — Золотая Палата уже не существуетъ (на ея мѣстѣ дворецъ Елисаветинъ); а на

стѣнахъ Грановитой давно изглажены всѣ картины, извѣстныя намъ единственно по описанію очевидцевъ (^[453]). — Упомянемъ также объ искусствѣ литейномъ: въ Ѳеодорово время имѣли мы славнаго мастера, Андрея Чохова, коего имя видимъ на древнѣйшихъ пушкахъ Кремлевскихъ: на Дробовикѣ (вѣсомъ въ 2400 пудъ), Троилѣ и Аспидѣ; первая вылита въ 1586, а вторая и третья, называемыя пищалями, въ 1590 году.

Москва. Успѣхи гражданскаго образованія были замѣтны и въ наружномъ видѣ столицы. Москва сдѣлалась пріятнѣе для глазъ не только новыми каменными зданіями, но и расширеніемъ улицъ, вымощенныхъ деревомъ, и менѣе прежняго грязныхъ (^[454]). Число красивыхъ домовъ ужножилось: ихъ строили обыкновенно изъ сосноваго лѣса, въ два или въ три жилья, съ большими крыльцами, съ дощатыми свислыми кровлями, а на дворахъ лѣтнія спальни и каменныя кладовыя. Высота дома и пространство двора означали знатность хозяина. Бѣдные мѣщане жили еще въ черныхъ избахъ; у людей избыточныхъ въ лучшихъ комнатахъ были изразчатыя печи. Для предупрежденія гибельныхъ пожаровъ чиновники воинскіе лѣтомъ ежедневно объѣзжали городъ, чтобы вездѣ, по изготовленіи кушанья, гасить огонь (^[455]). Москва — то есть, Кремль, Китай, Царевъ или Бѣлый городъ, новый деревянный, Замоскворѣчье и Дворцовыя слободы за Яузою — имѣла тогда въ окружности болѣе двадцати верстъ. Въ Кремлѣ считалось 35 каменныхъ церквей, а всѣхъ въ столицѣ болѣе четырехъ сотъ, кромѣ придѣловъ: колоколовъ же не менѣе пяти тысячь — «въ часы праздничнаго звона» (пишутъ иноземцы) «люди не могли въ разговорѣ слышать другъ друга.» Главный колоколъ, вѣсомъ въ 1000 пудъ, висѣлъ на деревянной колокольнѣ среди Кремлевской площади: въ него звонили, когда Царь ѣхалъ въ дальній путь или возвращался въ столицу, или принималъ знаменитыхъ иноземцевъ. Китай-городъ, обведенный кирпичною, небѣленою стѣною, и соединяемый съ Замоскворѣчьемъ мостами, деревяннымъ, или живымъ, и каменнымъ, всего болѣе украшался великолѣпною Готическою церковію Василія Блаженнаго и Гостинымъ Дворомъ, раздѣленнымъ на 20 особенныхъ рядовъ: въ одномъ продавались шелковыя ткани, въ

другомъ сукна, въ третьемъ серебро, и проч. На Красной площади лежали двѣ огромныя пушки. Въ сей части города находились домы многихъ Бояръ, знатныхъ сановниковъ, Дворянъ, именитыхъ купцевъ, и богатый арсеналъ или Пушечный Дворъ; въ Бѣломъ городѣ (названномъ такъ отъ выбѣленныхъ стѣнъ) Литейный Дворъ (на берегу Неглинной), Посольскій, Литовскій, Арменскій, площади Конская и Сѣнная, мясный рядъ, домы Дѣтей Боярскихъ, людей Приказныхъ и купцевъ; а въ деревянномъ городѣ или Скородомѣ (то есть, наскоро выстроенномъ въ 1591 году) жили мѣщане и ремесленники. Вокругъ зданій зеленѣлись рощи, сады, огороды, луга; у самаго дворца косили сѣно, и три сада Государевы занимали не малое пространство въ Кремлѣ. Мельницы — одна на устьѣ Неглинной, другія на Яузѣ — представляли картину сельскую. Нѣмецкая Слобода не принадлежала къ городу, ни Красное Село, гдѣ обитали семь сотъ ремесленниковъ и торгашей, для коихъ готовила Судьба, къ несчастію Борисова семейства, столь важное дѣйствіе въ нашей Исторіи!

Обычаи и нравы. Въ Іоанново и Ѳеодорово царствованіе древніе обычаи народные, вѣроятно, мало измѣнились; но въ современныхъ извѣстіяхъ находимъ нѣкоторыя новыя подробности относительно къ сему любопытному для насъ предмету.

Примѣры мѣстничества. Годуновъ, столь хитрый, столь властолюбивый, не могъ или не хотѣлъ искоренить мѣстничества Бояръ и сановниковъ, которое доходило до крайности непонятной, такъ, что ни одно назначеніе Воеводъ, ни одно распредѣленіе чиновниковъ для придворной службы въ дни торжественные не обходилось безъ распри и суда. Скажемъ примѣръ: Москва (въ 1591 году) уже слышала топотъ Ханскихъ коней, а Воеводы еще спорили о старѣйшинствѣ и не шли къ мѣстамъ своимъ (^[456]). Изъ любви къ мнимой чести не боялись безчестія истиннаго: ибо жалобщиковъ неправыхъ наказывали даже тѣлесно, иногда и безъ суда: Князя Гвоздева (въ 1589 году) за мѣстничество съ Князьями Одоевскими высѣкли батогами и выдали имъ головою; то есть, велѣли ему уничиженно молить ихъ о прощеніи. Князя Борятинскаго за споръ съ Шереметевымъ посадили на три дни въ темницу: онъ не смирился; вышелъ изъ темницы и не поѣхалъ на службу. Чѣмъ

изъясняется сія странность? Отчасти гордостію, которая естественна человѣку, и во всякихъ гражданскихъ обстоятельствахъ ищетъ себѣ предмета; отчасти самою Политикою Царей: ибо мѣстничествомъ жило честолюбіе нужное и въ Монархіи неограниченной для ревностной службы отечеству. Нѣтъ обыкновенія, нѣтъ предразсудка совершенно безсмысленнаго въ своемъ началѣ, хотя вредъ и превосходитъ иногда пользу въ дѣйствіи сихъ вѣковыхъ обычаевъ. Годуновъ же могъ имѣть и цѣль особенную, слѣдуя извѣстному злому правилу: раздоромъ властвуй! Сіи всегдашнія мѣстничества питали взаимную ненависть между знатнѣйшими родами, Мстиславскими и Шуйскими, Глинскими и Трубецкими, Шереметевыми и Сабуровыми, Куракиными и Шестуновыми (^[457]). Они враждовали: Борисъ господствовалъ!

Дворъ. Но споры о мѣстахъ не нарушали благочинія въ собраніяхъ Двора: все утихало, когда Царь являлся въ величіи разительномъ для Пословъ иноземныхъ (^[458]). «Закрывъ глаза, пишутъ очевидцы, всякой сказалъ бы, что дворецъ пустъ. Сіи многочисленные, золотомъ облитые сановники и безмолвны и недвижимы, сидя на лавкахъ въ нѣсколько рядовъ, отъ дверей до трона, гдѣ стоятъ Рынды въ одеждѣ бѣлой, бархатной или атласной, опушенной горностаемъ, въ высокихъ бѣлыхъ шапкахъ, съ двумя золотыми цѣпями (крестообразно висящими на груди), съ драгоцѣнными сѣкирами, подъятыми на плечо, какъ бы для удара.... Во время торжественныхъ Царскихъ обѣдовъ служатъ 200 или 300 Жильцевъ (^[459]), въ парчевой одеждѣ, съ золотыми цѣпями на груди, въ черныхъ лисьихъ шапкахъ. Когда Государь сядетъ» (на возвышенномъ мѣстѣ (^[460]), съ тремя ступенями, одинъ за трапезою золотою), «чиновники-служители низко кланяются ему, и по два въ рядъ идутъ за кушаньемъ. Между тѣмъ подаютъ водку: на столахъ нѣтъ ничего, кромѣ хлѣба, соли, уксусу, перцу, ножей и ложекъ; нѣтъ ни тарелокъ, ни салфетокъ. Приносятъ вдругъ блюдъ сто и болѣе: каждое, отвѣданное поваромъ при Стольникѣ, вторично отвѣдывается Крайчимъ въ глазахъ Царя, который самъ посылаетъ гостямъ ломти хлѣба, яства, вина, медъ, и собственною рукою, въ концѣ обѣда, раздаетъ имъ сушеныя Венгерскія сливы; всякаго гостя отпускаютъ домой

еще съ цѣлымъ блюдомъ мяса или пироговъ. Иногда Послы чужеземные обѣдаютъ и дома съ роскошнаго стола Царскаго: знатный чиновникъ ѣдетъ извѣстить ихъ о сей чести и съ ними обѣдать; 15 или 20 слугъ идутъ вокругъ его лошади; Стрѣльцы, богато одѣтые, несутъ скатерть, солонки и проч.; другіе (человѣкъ 200) хлѣбъ, медъ и множество блюдъ, серебряныхъ или золотыхъ, съ разными яствами (^[461]).» Вина иноземныя и яства Русскія. Чтобы дать понятіе о роскоши и лакомствѣ сего времени, выписываемъ слѣдующее извѣстіе изъ бумагъ Ѳеодорова царствованія (^[462]): въ 1597 году отпускали къ столу Австрійскаго Посла изъ Дворца Сытнаго семь кубковъ Романеи, столько же Рейнскаго, Мушкателя, Французскаго бѣлаго, Бастру (или Канарскаго вина), Аликанту и Мальвазіи; 12 ковшей меду вишневаго и другихъ лучшихъ; 5 ведръ смородиннаго, можжевеловаго, черемуховаго и проч.; 65 ведръ малиноваго, Боярскаго, Княжаго — изъ Кормоваго Дворца 8 блюдъ лебедей, 8 блюдъ журавлей съ прянымъ зельемъ, нѣсколько пѣтуховъ разсольныхъ съ инбиремъ, курицъ безкостныхъ, тетеревей съ шафраномъ, рябчиковъ съ сливами, утокъ съ огурцами, гусей съ пшеномъ Срацинскимъ, зайцевъ въ лапшѣ и въ рѣпѣ, мозги лосьи (и проч.), ухи шафранныя (бѣлыя и черныя), кальи лимонныя и съ огурцами — изъ Дворца Хлѣбеннаго колачи, пироги съ мясомъ, съ сыромъ и сахаромъ, блины, оладьи, кисель, сливки, орѣхи и проч. Цари хотѣли удивлять чужеземцевъ изобиліемъ, и дѣйствительно удивляли.

Хлѣбосольство. Древняя Славянская роскошь гостепріимства, извѣстная у насъ подъ кореннымъ Русскимъ именемъ хлѣбосольства, оказывалась и въ домахъ частныхъ: для гостей не было скупыхъ хозяевъ. За то самый обидный упрекъ въ неблагодарности выражался словами: «ты забылъ мою хлѣбъ-соль.» — Долгая жизнь. Сіе изобиліе трапезъ, долгій сонъ полдневный и малое движеніе знатныхъ или богатыхъ людей производили ихъ обыкновенную тучность, вмѣняемую въ достоинство быть дороднымъ человѣкомъ значило имѣть право на уваженіе. Но тучность не мѣшала имъ жить лѣтъ до осмидесяти, ста и ста двадцати. Медики. Только Дворъ и Вельможи совѣтовались съ иноземными врачами (^[463]). Ѳеодоръ имѣлъ двухъ: Марка Ридлея, въ 1594 году присланнаго Англійскою Королевою, и

Павла, Миланскаго гражданина: первый жилъ въ Москвѣ пять лѣтъ и возвратился въ Лондонъ; о второмъ въ 1595 году писалъ Генрихъ IV къ Ѳеодору, ласково прося, чтобы Царь отпустилъ его на старости въ Парижъ къ родственникамъ и друзьямъ. Сіе дружелюбное письмо знаменитѣйшаго изъ Монарховъ Франціи осталось для насъ единственнымъ памятникомъ ея сношеній съ Россіею въ концѣ XVI вѣка. — На мѣсто Ридлея Елисавета прислала къ Борису Доктора Виллиса, коего испытывалъ въ знаніяхъ Государственный Дьякъ Василій Щелкаловъ, спрашивая, есть ли у него книги и лекарства? какимъ правиламъ слѣдуетъ, и на пульсѣ ли основываетъ свои сужденія о болѣзняхъ или на состояніи жидкостей въ тѣлѣ? Виллисъ сказалъ, что онъ бросилъ всѣ книги въ Любекѣ, и ѣхалъ къ намъ подъ именемъ купца, зная, какъ въ Германіи и въ другихъ земляхъ не благопріятствуютъ Медикамъ ѣдущимъ въ Россію; что лучшая книга у него въ головѣ, а лекарства изготовляются Аптекарями, не Докторами; что и пульсъ и состояніе жидкостей въ болѣзни равно важны для наблюдателя искуснаго. Сіи отвѣты казались не весьма удовлетворительными Щелкалову. и Виллиса не старались удержать въ Москвѣ. Борисъ въ 1600 году вызвалъ шесть лекарей изъ Германіи, каждому изъ нихъ онъ давалъ 200 рублей жалованья, сверхъ помѣстья, услуги, стола и лошадей; давалъ имъ и патенты на санъ Докторовъ: сію странную мысль внушилъ ему Елисаветинъ Посланникъ Ли, убѣдивъ его назвать Докторомъ лекаря Рейтлингера, который съ нимъ пріѣхалъ служить Царю.

Мы имѣли тогда и разныхъ Аптекарей: одинъ изъ нихъ, Англичанинъ Френчгамъ, бывъ у насъ еще въ Іоанново время, при Годуновѣ возвратился изъ Лондона съ богатымъ запасомъ цѣлебныхъ растѣній и минераловъ. Другой, Арендъ Клаузендъ, Голландецъ, 40 лѣтъ жилъ въ Москвѣ. Но Россіяне, кромѣ знатныхъ, не вѣрили Аптекамъ простые люди обыкновенно лечились виномъ съ истертымъ въ немъ порохомъ, лукомъ или чеснокомъ, а послѣ банею. Лекарства. Они не любили выхухоли въ лекарствахъ и никакихъ пилюль; особенно не терпѣли промывательнаго, такъ, что самая крайность не могла побѣдить ихъ упрямства. — Разные обыкновенія. Кто, бывъ отчаянно боленъ и соборованъ масломъ, выздоравливалъ,

тотъ носилъ уже до смерти черную рясу, подобную монашеской. Женѣ его, какъ пишутъ, дозволялось будто бы выйти за другаго мужа. Мертвыхъ предавали землѣ до сутокъ; богатыхъ оплакивало, и въ домѣ и на могилѣ, множество нанимаемыхъ для того женщинъ, которыя вопили на распѣвъ: «тебѣ ли было оставлять бѣлый свѣтъ? не жаловалъ ли тебя Царь Государь? не имѣлъ ли ты богатства и чести, супруги милой и дѣтей любезныхъ?» и проч. Сорочины заключались пиромъ въ домѣ покойника, и вдова могла, безъ нарушенія пристойности, чрезъ шесть недѣль избрать себѣ новаго супруга. — Убогій домъ. Флетчеръ увѣряетъ, что въ Москвѣ зимою не хоронили мертвыхъ, а вывозили отпѣтыя тѣла за городъ въ Божій (убогій) домъ, и тамъ оставляли до весны, когда земля разступалась и можно было безъ труда копать могилу (^[464]).

«Россіяне (пишетъ Маржеретъ), сохраняя еще многіе старые обычаи, уже начинаютъ измѣняться въ нѣкоторыхъ съ того времени, какъ видятъ у себя иноземцевъ. Лѣтъ за 20 или за 30 предъ симъ, въ случаѣ какого нибудь несогласія, они говорили другъ другу безъ всякихъ обиняковъ, слуга Боярину, Бояринъ Царю, даже Іоанну Грозному: ты думаешь ложно, говоришь неправду. Нынѣ менѣе грубы и знакомятся съ учтивостію; однакожь мыслятъ о чести не такъ, какъ мы: на примѣръ, не терпятъ поединковъ и ходятъ всегда безоружные, въ мирное время вооружаясь единственно для дальнихъ путешествій; а въ обидахъ вѣдаются судомъ. Тогда наказываюъ виновнаго батожьемъ, въ присутствіи обиженнаго и судьи, или денежною пенею, именуемою безчестьемъ, соразмѣрно жалованью истца: кому даютъ изъ Царской казны ежегодно 15 рублей, тому и безчестья 15 рублей, а женѣ его вдвое: ибо она считается оскорбленною вмѣстѣ съ мужемъ. За обиду важную сѣкутъ кнутомъ на площадяхъ, сажаютъ въ темницу, ссылаютъ. Правосудіе ни въ чемъ не бываетъ такъ строго, какъ въ личныхъ оскорбленіяхъ и въ доказанной клеветѣ. Для самыхъ иноземцевъ поединокъ есть въ Россіи уголовное преступленіе.»

Женщины, какъ у древнихъ Грековъ или у восточныхъ народовъ, имѣли особенныя комнаты и не скрывались только отъ ближнихъ родственниковъ или друзей. Знатныя ѣздили зимою въ

саняхъ, лѣтомъ въ колымагахъ, а за Царицею (когда она выѣзжала на богомолье или гулять) верхомъ, въ бѣлыхъ поярковыхъ шляпахъ, обшитыхъ тафтою тѣлеснаго цвѣта, съ лентами, золотыми пуговицами и длинными, до плечъ висящими кистями (^[465]). Верховая ѣзда и нарядъ женщинъ. Дома онѣ носили на головѣ шапочку тафтяную, обыкновенно красную, съ шелковымъ бѣлымъ повойникомъ или шлыкомъ; сверху для наряда большую парчевую шапку, унизанную жемчугомъ (а незамужнія, или еще бездѣтныя, черную лисью); золотыя серги съ изумрудами и яхонтами, ожерелье жемчужное, длинную и широкую одежду изъ тонкаго краснаго сукна, съ висящими рукавами, застегнутыми дюжиною золотыхъ пуговицъ, и съ отложнымъ до половины спины воротникомъ собольимъ; подъ сею верхнею одеждою другую, шелковую, называемую лѣтникомъ, съ рукавами надѣтыми и до локтя обшитыми парчею; подъ лѣтникомъ ферезь, застегнутую до земли; на рукахъ запястье, пальца въ два шириною, изъ каменьевъ драгоцѣнныхъ; сапожки сафьянные желтые, голубые, вышитые жемчугомъ, на высокихъ каблукахъ: всѣ молодыя и старыя бѣлились, румянились, и считали за стыдъ не расписывать лицъ своихъ.

Забавы. Между забавами сего времени такъ описываетъ любимую Ѳеодорову — медвѣжій бой (^[466]): «охотники Царскіе, подобно Римскимъ Гладіаторамъ, не боятся смерти, увеселяя Государя своимъ дерзкимъ искусствомъ. Дикихъ медвѣдей, ловимыхъ обыкновенно въ ямы или тенетами, держатъ въ клѣткахъ. Въ назначенный день и часъ собирается Дворъ и несмѣтное число людей предъ ѳеатромъ, гдѣ должно быть поединку: сіе мѣсто обведено глубокимъ рвомъ для безопасности зрителей и для того, чтобы ни звѣрь, ни охотникъ не могли уйти другъ отъ друга. Тамъ является смѣлый боецъ съ рогатиною, и выпускаютъ медвѣдя, который, видя его, становится на дыбы, реветъ и стремится къ нему съ отверстымъ зѣвомъ. Охотникъ недвижимъ: смотритъ, мѣтитъ — и сильнымъ махомъ всаживаетъ рогатину въ звѣря, а другой конецъ ея пригнетаетъ къ землѣ ногою. Уязвленный, яростный медвѣдь лѣзетъ грудью на желѣзо, орошаетъ его своею кровію и пѣною, ломитъ, грызетъ древко — и если одолѣть не можетъ, то, падая на бокъ, съ послѣднимъ глухимъ ревомъ издыхаетъ.

Народъ, доселѣ безмолвный, оглашаетъ площадь громкими восклицаніями живѣйшаго удовольствія, и Героя ведутъ къ погребамъ Царскимъ пить за Государево здравіе: онъ счастливъ сею единственною наградою, или тѣмъ, что уцѣлѣлъ отъ ярости медвѣдя, который въ случаѣ неискусства или малыхъ силъ бойца, ломая въ куски рогатину, зубами и когтями растерзываетъ его иногда въ минуту.»

Бани. Говоря о страсти Московскихъ жителей къ банямъ, Флетчеръ всего болѣе удивлялся нечувствительности ихъ къ жару и холоду, видя, какъ они въ жестокіе морозы выбѣгали изъ бань нагіе, раскаленные, и кидались въ проруби (^[467]).

Пороки. Извѣстіе сего наблюдателя о тогдашней нравственности Россіянъ не благопріятствовало ихъ самолюбію: какъ Писатель учтивый предполагая исключенія, онъ укорялъ Москвитянъ лживостію и слѣдствіемъ ея, недовѣрчивостію безпредѣльною, изъясняясь такъ: «Москвитяне никогда не вѣрятъ словамъ, ибо никто не вѣритъ ихъ слову» (^[468]). Воровство и грабежъ, но его сказанію, были часты, отъ множества бродягъ и нищихъ, которые, неотступно требуя милостыни, говорили всякому встрѣчному: «дай маѣ, или убей меня!» Днемъ они просили, ночью крали или отнимали, такъ, что въ темный вечеръ люди осторожные не выходили изъ дому. — Флетчеръ, ревностный слуга Елисаветинъ, врагъ Западной Церкви, несправедливо осуждая и въ нашей все то, что сходствовало съ уставами Римской, излишне чернитъ нравы монастырскіе, но признается, что искренняя набожность господствовала въ Россіи. Набожность. Угождая ли общему расположенію умовъ, или въ терзаніяхъ совѣсти надѣясь успокоить ее дѣйствіями внѣшняго благочестія, самъ Годуновъ казался весьма набожнымъ: Смерть перваго Борисова сына. въ 1588 году имѣя только одного сына младенца, зимою носилъ его больнаго, безъ всякой предосторожности, въ церковь Василія Блаженнаго, и не слушалъ врачей: младенецъ умеръ (^[469]). Тогда же былъ въ Москвѣ юродивый, уважаемый за дѣйствительную или мнимую святость: Юродивые. съ распущенными волосами ходя по улицамъ нагой въ жестокіе морозы, онъ предсказывалъ бѣдствія и торжественно злословилъ Бориса; а Борисъ молчалъ, и не смѣлъ сдѣлать ему ни малѣйшаго зла, опасаясь ли народа, или вѣря святости сего

человѣка. Такіе юродивые, или блаженные, нерѣдко являлись въ столицѣ, носили на себѣ цѣпи или вериги, могли всякаго, даже знатнаго человѣка укорять въ глаза беззаконною жизнію и брать все, имъ угодное, въ лавкахъ безъ платы: купцы благодарили ихъ за то, какъ за великую милость. Увѣряютъ, что современникъ Іоанновъ, Василій Блаженный, подобно Николѣ Псковскому (^[470]), не щадилъ Грознаго и съ удивительною смѣлостію вопилъ на стогнахъ о жестокихъ дѣлахъ его.

Терпимость. Упрекая Россіянъ суевѣріемъ, иноземцы хвалили однакожь ихъ терпимость, которой мы не измѣняли отъ временъ Олеговыхъ до Ѳеодоровыхъ, и которая въ нашихъ лѣтописяхъ остается явленіемъ достопамятнымъ, даже удивительнымъ: ибо чѣмъ изъяснить ее? Просвѣщеніемъ ли, котораго мы не имѣли? Истиннымъ ли понятіемъ о существѣ Вѣры, о коемъ спорили и Философы и Богословы? Равнодушіемъ ли къ ея Догматамъ въ Государствѣ искони набожномъ? Или естественнымъ умомъ нашихъ древнихъ Князей воинственныхъ, которые хотѣли тѣмъ облегчить для себя завоеванія, не тревожа совѣсти побѣждаемыхъ, и служили образцемъ для своихъ преемниковъ, оставивъ имъ въ наслѣдіе и земли разновѣрныя и миръ въ земляхъ (^[471])? То есть, назовемъ ли сію терпимость единственно политическою добродѣтелію? Во всякомъ случаѣ она была выгодою для Россіи, облегчивъ для насъ и завоеванія и самые успѣхи въ гражданскомъ образованіи, для коихъ мы долженствовали заманивать къ себѣ иновѣрцевъ, пособниковъ сего великаго дѣла.

Унія въ Литвѣ. Къ счастію же нашему, естественные враги Россіи не слѣдовали ея благоразумной системѣ: Магометане, язычники покланялись у насъ Богу, какъ хотѣли; а въ Литвѣ неволили Христіанъ Восточной Церкви быть Папистами: говоримъ о зачалѣ такъ называемой Уніи въ Сигизмундово время, происшествіи важномъ своими политическими слѣдствіями, коихъ не могли ни желать, ни предвидѣть ея виновники.

Духовенство Литовское, отвергнувъ Уставъ Флорентійскій (^[472]), снова чтило въ Константинопольскомъ Первосвятителѣ Главу своей Церкви; Патріархъ Іеремія на возвратномъ пути изъ Москвы заѣхалъ въ Кіевъ, отрѣшилъ тамошняго Митрополита Онисифора, какъ

двоеженца, а на его мѣсто посвятилъ Михаила Рагозу; судилъ Епископовъ, наказывалъ Архимандритовъ недостойныхъ (^[473]). Сія строгость произвела неудовольствіе; дѣйствовали и другія причины: домогательство Папы и воля Королевская, обольщенія, угрозы. Еще въ 1581 году хитрый Іезуитъ Антоній Поссевинъ, обманутый не менѣе хитрымъ Іоанномъ, съ береговъ Шелоны писалъ къ Григорію XIII, что для удобнѣйшаго обращенія Московскихъ еретиковъ должно прежде озарить свѣтомъ истины Кіевъ, колыбель ихъ Вѣры (^[474]): совѣтовалъ ему войти въ сношеніе съ Митрополитомъ и съ Епископами Литовскими, послать къ нимъ мужа ученаго, благоразумнаго, который могъ бы убѣжденіями и ласками изготовить торжество Римской Церкви въ землѣ раскола. Антоній писалъ и дѣйствовалъ: внушилъ Баторію мысль завести Іезуитское училище въ Вильнѣ, чтобы воспитывать тамъ бѣдныхъ отроковъ Греческаго Исповѣданія въ правилахъ Римскаго; старался о переводѣ славнѣйшихъ книгъ Латинской Богословіи на языкъ Россійскій; самъ ревностно проповѣдывалъ, и не безъ успѣха, такъ, что многіе Литовскіе Дворяне начали говорить о соединеніи Церквей и благопріятствовать Западной, угождая болѣе міру, нежели совѣсти ибо, не взирая на свои права и вольности, утверждаемыя Королями и Сеймами, единовѣрцы наши въ Литвѣ долженствовали вездѣ и всегда уступать первенство Католикамъ; бывали даже тѣснимы, — жаловались и не находили управы. Колебались умы и самыхъ духовныхъ сановниковъ: ибо Папа и Сигизмундъ III, исполняя совѣтъ Іезуита Антонія, съ одной стороны предлагали имъ выгоды, честь и доходы новые, а съ другой представляли униженіе Византійской Церкви подъ игомъ Оттомановъ. Не грозили насиліемъ и гоненіемъ; однакожь, славя счастія единовѣрія въ Государствѣ, напоминали о непріятностяхъ, которыя испытало Духовенство въ Литвѣ, отвергнувъ Уставъ Флорентійскій (^[475]). Еще Митрополитъ Рагоза таилъ свою измѣну, хвалился усердіемъ къ Православію и велѣлъ сказать Московскимъ Посламъ, ѣхавшимъ въ Австрію чрезъ владѣнія Сигизмундовы, что не смѣетъ видѣться съ ними, будучи въ опалѣ, въ гоненій за твердость въ Догматахъ Восточной Церкви, всѣми оставляемой,

совершенно беззащитной; что за него стоялъ одинъ Воевода Новогородскій, Ѳедоръ Скуминъ, но и тотъ уже безмолвствуетъ въ страхѣ; что Папа неотмѣнно требуетъ отъ Короля и Вельможъ присоединенія Литовскихъ Епархій къ Церкви Римской, и хочетъ отдать Кіевскую Митрополію своему Епископу; что онъ (Митрополитъ) долженъ неминуемо сложить съ себя Первосвятительство и заключиться въ монастырѣ (^[476]). Послы совѣтовали ему быть непреклоннымъ въ бурѣ и лучше умереть, нежели предать святую паству на расхищеніе волкамъ Латинства. Михаилъ, лукавый и корыстолюбивый, хотѣлъ еще въ послѣдній разъ нашего золота, и взялъ въ задатокъ нѣсколько червонцевъ: ибо Цари, не безъ хитрости, давали милостыню Духовенству Литовскому, чтобы оно питало въ народѣ любовь къ своимъ единовѣрнымъ братьямъ. Въ томъ же (1595) году сей лицемѣръ, призвавъ въ Кіевъ всѣхъ Епископовъ, усовѣтовалъ съ ними искать мира и безопасности въ нѣдрахъ Западной Церкви. Только два Святителя, Львовскій Гедеонъ Балабанъ и Михаилъ Премышльскій, изъявили сопротивленіе: но ихъ не слушали, и, къ живѣйшему удовольствію Короля, послали Епископовъ, Ипатія Владимірскаго и Кирилла Луцкаго, въ Римъ, гдѣ въ храминѣ Ватиканской, они торжественно лобызали ногу Климента VIII, и предали ему свою Церковь.

Сіе происшествіе исполнило радости Папу и Кардиналовъ: славили Бога; честили Пословъ Духовенства Россійскаго (такъ назвали Епископовъ Владимірскаго и Луцкаго, чтобы возвысить торжество Рима); отвели имъ великолѣпный домъ — и когда, послѣ многихъ совѣщаній, всѣ затрудненія исчезли; когда Послы обязались клятвою въ вѣрномъ наблюденіи Устава Флорентійскаго, принявъ за истину исхожденіе Св. Духа отъ Отца и Сына, бытіе Чистилища, первенство Епископа Римскаго, но удерживая древній чинъ Богослуженія и языкъ Славянскій — тогда Папа обнялъ, благословилъ ихъ съ любовію, и Правитель его Думы, Сильвій Антонинъ, сказалъ громогласно: «Наконецъ, чрезъ 150 лѣтъ (послѣ Флорентійскаго Собора, возвращаетесь вы, о Епископы Россійскіе! къ каменю Вѣры, на коемъ Христосъ утвердилъ Церковь; къ горѣ святой, гдѣ самъ Всевышній обитать благоизволилъ; къ матери и наставницѣ

всѣхъ Церквей, къ единой истинной — Римской!» Пѣли молебны, на память вѣкамъ внесли въ лѣтописи церковныя повѣсть о возсіяніи новаго свѣта въ странахъ полунощныхъ; вырѣзали на мѣди образъ Климента VIII, Россіянина падающаго ницъ предъ его трономъ и надпись Латинскую: Ruthenis receptis (^[477])... Однакожь радость была не долговременна.

Во-первыхъ, Святители Литовскіе, измѣняя Православію, надѣялись, по обѣщанію Климентову, засѣдать въ Сенатѣ наравнѣ съ Латинскимъ Духовенствомъ, но обманулись: Папа не сдержалъ слова отъ сильнаго противорѣчія Епископовъ Польскихъ, которые не хотѣли равняться съ Уніатами. Во-вторыхъ, не только Святитель Львовскій, Гедеонъ, со многими другими духовными сановниками, но и нѣкоторые знатнѣйшіе Вельможи, наши единовѣрцы, воспротивились Уніи: особенно Воевода Кіевскій, славный богатствомъ и душевными благородными свойствами, Князь Константинъ Острожскій. Говорили и писали, что сіе мнимое соединеніе двухъ Вѣръ есть обманъ; что Митрополитъ и клевреты его приняли Латинскую, единственно для вида удержавъ обряды Греческой. Народъ волновался; храмы пустѣли. Чтобы важнымъ, священнымъ дѣйствіемъ Церковнаго Собора утишить раздоръ, всѣ Епископы съѣхались въ Брестѣ, гдѣ присутствовали и Вельможи Королевскіе, Послы Климента VIII и Патріарха Византійскаго; но, вмѣсто мира, усилилась вражда. Соборъ раздѣлился на двѣ стороны; одна предаде анаѳемѣ другую — и съ сего времени существовали двѣ Церкви въ Литвѣ. Уніатская или Соединенная, и Благочестивая или Несоединенная. Первая

зависѣла отъ Рима, вторая отъ Константинополя. Уніатская, подъ особою защитою Королей и Сеймовъ, усиливалась, гнала Благочестивую въ ея сиротствѣ жалостномъ — и долго стонъ нашихъ единовѣрныхъ братьевъ исчезалъ въ воздухѣ, не находя ни милосердія, ни справедливости въ верховной власти. Такъ одинъ изъ сихъ ревностныхъ Христіанъ Греческаго Исповѣданія торжественно, на Сеймѣ, говорилъ Королю Сигизмунду (⁴⁷⁸): Мы, усердные сыны Республики, готовы стоять за ея цѣлость; но можемъ ли итти на враговъ внѣшнихъ, терзаемые внутреннимъ: злобною Уніею, которая лишаетъ насъ и безопасности гражданской и мира душевнаго? Можемъ ли своею кровію гасить пылающія стѣны отечества, видя дома пламень, никѣмъ не гасимый? Вездѣ храмы наши затворены, Священники изгнаны, достояніе церковное расхищено; не крестятъ младенцевъ, не исповѣдуютъ умирающихъ, не отпѣваютъ мертвыхъ, и тѣла ихъ вывозятъ какъ стерво въ поле. Всѣхъ, кто не измѣнилъ Вѣрѣ отцевъ, удаляютъ отъ чиновъ гражданскихъ; благочестіе есть опала; законъ не блюдетъ насъ... вопіемъ: не слушаютъ!... Да прекратится же тиранство! или (о чемъ не безъ ужаса помышляемъ) можемъ воскликнуть съ Пророкомъ: суди ми, Боже, и разсуди прю мою!» Сія угроза исполнилась позднѣе, и мы, въ счастливое царствованіе Алексія, столь легко пріобрѣли Кіевъ съ Малороссіею отъ насилія Уніатовъ.

Такимъ образомъ Іезуитъ Антоній, Король Сигизмундъ и Папа Климентъ VIII, ревностно дѣйствуя въ пользу Западной Церкви, невольно содѣйствовали величію Россіи!

КОНЕЦЪ ДЕСЯТАГО ТОМА.