64. Екатерине II
1 февраля 1770

Всемилостивейшая государыня!


На прошедшей почте отправлено от меня к в. и. в. всенижайшее мое прошение, которое изъясняя вторично, припадаю к стопам в. в. Не поставьте изъяснения мои родом дерзости, когда я,

130

жалуяся, выговорю о характере гр. Салтыкова точно; но он такой же подданный, как я, и не государь мой. Каков его ум, вы это знаете; незнание его, упрямство и грубость несносны, а паче когда он несколько разогрет питьем, а это ежедневная его забава. В. в. известны, что я о привилегии театра, любя мою профессию, старался: актеров некоторых я несколько обучил. Назначил выучить «Синава»: актеры некоторые еще на трагическом и театре не бывали. Комедия в Москве никогда не была представлена. Гр. Салтыков за то одно прогневался, что я ослушную актрису на репетицию от гр. Толстого требовал и сказал ему, что он сам как, и что, и кому играти прикажет, хотя ему поручена Москва, а не Музы. Поделав мне грубостей тьму, которых я больше от него терпеть ни под каким видом не стану, сказал мне наконец: я-де, назло тебе, твои драмы все играть велю, — и когда актеры и содержатели ему представляли, что они играть исправно не могут, велел объявить, ни на что не смотря, что такие-то пиесы играны будут. А вчера «Синава» действительно и играли, но так скаредно, что описать не можно. А чтоб без моего согласия моих драм не представлять, содержатели в том со мною обязалися письменно, и обязательство в Московской полиции явлено; но он ни моего прошения, ни отговорки содержателей, ни неудобности от актеров, ни святости контракта не принял, крича еще публично при обер-полицеймейстере: «Я контракты передеру». А когда я представлял, и обер-полицейместер — я, что я к в. в. мою жалобу отправлю, а он, что о том в главную полицию станет писать, ибо святость контрактов и установление законов нарушается, — так он отвечал: «Пишите, куда хотите», — ответ весьма непристойный. Вся Москва собралася видеть паче мне ругательство, нежели «Синава», — кроме меня, ибо я не был, лежа от отчаяния в постеле, чему свидетель штаб-лекарь его, гр. Салтыкова, и ожидал он того, что у меня паралич будет; отчего я и теперь крайне болен, и ежели я от такого насилия умру, так, по крайней мере, желаю того, чтоб толико труждавшиеся во словесных науках люди смертию моею изобразили то, можно ли при таковых невежеством, упрямством, упрямством и грубостию, начальниках процветати в России свободным хитростям. Колико я правдолюбив и честен, я свидетельствуюся графом А. Г. Разумовским, от которого я и во младости моей, быв при нем долгое время, ни малейшего не получал реприманда. А от Салтыкова, которому ни до поэзии моей, ни до драм, а особливо по его в науках крайнему незнанию, за что мне безвинно терпеть? Ибо он о том, что́ науки, и понятия не имеет, а победы его, одержанные по неисповедимым судьбам божиим, во словесные науки не входят, 1 ниже́ его здешнее начальство; parce que les têtes couronnées mêmes ne forcent point les Muses et encouragent les poètes, s’ils veulent que les beaux arts fleurissent dans leurs pays et portent les fruits pour la gloire de ceux qui les protègent.2 * Актриса за которую дело стало, была больна; ее он приневолил играть, почти держав, яко

131

под караулом, при театре. Сама та, за которую дело стало, ко мне при сем приложенное письмо пишет, меня оправляет и пишет то, что играть не может.3 Ради того ли я трудился? Я от театра отступаюся, ибо трудно противу невежества прати; и за что мне, вместо благодарности, терпети гонения? А если я хотя мало в сем деле винен, прикажите меня безо всякий пощады казнить. Если ж невинен, так защитите меня. Я не о том прошу, чтобы в. в. меня ему рекомендовали: это бы так было, ежели бы просил меня мой крестьянин, чтобы я его рекомендовал моему прикащику; ибо монархи подданных подданным не рекомендуют. Мы все дети и подданные в. в., а вы всем нам мать и государыня. Я прошу, чтоб его унять, а меня защитить. Дочь моя его так напугалася, что больше в ложе своей не садится, ибо моя ложа ему в соседстве. А я его не боюся; а боюся того, чтобы мне не преступить никогда моей должности: а молчать перед ним за что, когда он, нарушая контракты, на меня кричит и меня за мои труды ругает? Я подданный ваш, а не его, хотя он и кричит: «Я так хочу, и я так приказываю». Он полномочие имеет; однако полномочие его под законом, а не над законом, а что он не в силу законов приказывает и в нарушение оных, так я его приказов и почитать не должен, а контракты драть и нарушать контракты законы не позволяют.

В Париже напечатано, а Г. В. Козицким переведено и напечатано в академическом журнале так: за «Синава» должна Россия г. Сумарокову приносить благодарение; сия драма есть монумент основанных наук Петром Великим и процветающих под покровительством его всеавгустейшия дщери. А мне Россия по милости П. С. Салтыкова приносит благодарение такое, что вся Москва на зло мне собрана, а начальник Москвы дует на меня геенною. Собранные деньги за «Синава», ибо против воли моей контракт Белмонтием нарушен, должен получить я. Ибо кто мою продаст лошадь, так не тот, который без ведома продал, но чья лошадь, деньги получить должен; и закон, и гражданский и естественный, так изображают. А что П. С. Салтыков велел контракт нарушить, то не отговорка: пускай бы Бельмонти и прав был, но деньги за непозволенную драму удержать не должен, ибо они мои. О сем я в. в. всенижайше прошу. А стихи сочиненные всенижайше прошу, просмотрев, приказать отдать Г. В. Козицкому, а в них против особы Московского начальника ничего нет, а писано только против злодеев наук. На все сие я жду всемилостивейшего решения, ибо мне осталося только просить у бога и у вас помощи или в отчаянии умереть. Впрочем, мне и все духовные и все знатные светские приятели.


В. и. в. всенижайший и всеподданнейший раб

Александр Сумароков.
Февраля 1 дня, 770,
Москва.
132
Все меры превзошла теперь моя досада;
Ступайте, фурии, ступайте вон из ада,
Грызите жадно грудь, сосите кровь мою!
В сей час, в который я, терзаясь, вопию,
В сей час среди Москвы «Синава» представляют,
И вот как автора достойно прославляют:
«Играйте, — говорят, — во мзду его уму,
Играйте пакостно за труд назло ему».
Сбираются ругать меня враги и други;
Сие ли за мои, Россия, мне услуги!
От стран чужих во мзду имею не сие.
Слезами я кроплю, Вольтер, письмо твое.
Лишенный Муз, лишусь, лишуся я и света.
Екатерина — зри, проснись — Елисавета,
И сердце днесь мое внемлите вместо слов!
Вы мне прибежище, надежда и покров.
От гроба зрит одна, другая зрит от трона:
От них и с небеси мне будет оборона.
О боже! видишь ты, колика скорбь моя:
Зришь ты, в коликом днесь отчаянии я:
Терпение мое преходит за границы;
Подвигни к жалости ты мысль императрицы!
Избави ею днесь от варварских мя рук,
И от гонителей художеств и наук!
Невежеством они и грубостию полны.
О вы, кропящие Петрополь, невски волны!
Сего ли для, ах, Петр храм Музам основал!
Я суетно на вас, о Музы, уповал!
За труд мой ты, Москва, меня увидишь мертва:
Стихи мои и я — наук злодеям жертва.
А. С.


Перевод:


* потому что и самые венценосцы не понуждают Муз и ободряют поэтов, ежели хотят, чтобы искусства цвели в их странах и приносили плоды во славу тех, кто им покровительствует.


Сумароков А.П. Письмо Екатерине II, 1 февраля 1770 г. // Письма русских писателей XVIII века. Л.: Наука, 1980. С. 130—133.
© Электронная публикация — РВБ, 2007—2024. Версия 2.0 от 14 октября 2019 г.