66. Екатерине II
25 февраля 1770
Всемилостивейшая государыня!
Писание в. в. меня крайне обрадовало, ибо я удостоился во своем кабинете поцеловать руку моей государыни; но, с другой стороны, я в ту же минуту и опечалился, увидя, хотя и умягченный милосердием, гнев моей монархини. Споров, государыня, преслушания и непочтения графу Салтыкову от меня не было; сын его, дочь, обер-полицеймейстер и многие тому — а потом по слуху и вся Москва — свидетели. Да мне ж до театра, кроме моих драм, и нужды нет; а видеть мои сочинения, писанные трудом и обещающие мне славу, во представлении актерами без репетиций, из которых двое никогда трагедий не игрывали, видеть — и не терзаться невозможно. Quand on voit déchirer ses enfants chéris, est-ce un temps qu’on ne crie et qu’on se taît; mais moi avec toute ma sensibilité je n’ai pas ouvert la bouche, quoique mon coeur frémissait et tout mon sang était glacé.*
Шувалов-зять сам тому свидетель. Но я на Шуваловых не ссылаюся, ибо отец его, мать, брат и он сам — мои злодеи. Те были за то особливо, что они хотели меня сделать себе противу графа Разумовского злодеем и не сделали; да и еще за многое, чего я напоминать не хочу, ибо и усердие мое к особе... Но я то оставляю. А Андрей Петрович предо всею Европою в разных местах меня ругал; написал, наконец, обо мне: un copiste insensé du défaut de Racine, ** a внизу во примечаниях и имя мое включил в оде, которою он и Россию изрядно потчивал.1 Но я все терпеть должен, когда так судьбина хочет. Изволите, всемилостивейшая государыня, в писании своем так изображать: я-де советую вам во споры такие не входить. Но я, конечно, обнесен в. в., ибо я ни в чем гр. Салтыкову не спорил и ничего ему не отвечал; а ежели это неправда, так я не только какому названию, но наказанию смертному себя подвергаю. А ежели правду доношу, так я ни малейшего гнева не заслужил. А я и самую смерть меньше
ставлю, нежели единый вид гнева вашего; ибо коль велико мое ко священной особе в. в. усердие, так велик и страх мой раздражить мою государыню, которая от начала единственное мое была покровительство и единственная надежда во все времена и сверх того еще покровительница Музы моей. Отныне, государыня, пускай приказывает его сиятельство генерал-фельдмаршал представлять мои драмы, как он изволит, чего я никогда не ждал; ибо я их писал ради чести моей и моего отечества, а не на ругательство себе. А чтоб они играны были, так они ради того и писаны. Но следует ли из того, чтоб их играть на досаду мне? А я ему, графу Салтыкову, кроме почтения и усердия ничего не учинил. Не будет от меня больше никакого спора, но не было и прежде. Но заслужил ли я сие, чтобы моими сочинениями делать мне досады? Это мне вместо эстампа или станца от его сиятельства среди Москвы пожаловано.
Я еще повторяю: прикажите меня лишить чести и жизни, ежели я ему хотя малейшее явил противоречие и ежели я не молчал тогда, когда он на меня, как на крестьянина своего, кричал, не ведая за что, и чрез два дни потом сказал еще, что он пиесу играть прикажет назло мне, хотя она выучена, хотя нет. Больше я актеров учить не буду; а сколько я их научил, то вся Москва видела. Единого того только жаль, что моя новосочиняемая трагедия и, может быть, лучшая, est arrêtée dans le dénouement, *** и что его сиятельство дней семь на то оставленных у меня отнял, и от того сия пиеса, по присловице, положена в долгий ящик. А докончать, выпустить и отдать ее на поругание и ради такого воздаяния, какое я от его сиятельства получил, совсем несходно с чаемым хорошими авторами успехом. Не только я, но Херасков. Майков и Тредьяковский такого успеха, какой я в Москве получил, не ожидали, хотя когда Хераскова трагедию играли здесь в честь ему — и вся смеялася публика.2 Я опасаюся, чтоб и сие мое письмо не подало причины подумать того, что я излишним чувствием его наполнил; всеконечно склад мой чувствительности той не изображает нимало, которою мое преисполненно сердце. Я все готов терпеть; о едином только всенижайше прошу, чтоб гнев в. в. пременен был в то милосердие, которое единственно и мою Музу и меня оживляло; а я желаю или смерти, или милостивого невинному себе ответа. Сия едина надежда меня питает. По сие время чаял я, что я в. в. раздражить ничем не могу; и хотя малый гнев ваш великою умягчен милостью во полученном от в. в. писании, но мне и малейшая крупинка вашего гнева кажется Кавказом; ибо сколь велико мое к вашей священной особе усердие, толико много опасаюся я малейшее пятнушко гнева вашего видети в милосердии вашем, мне являемом. Бог и вся Москва, видя мою невинность, свидетельствовать могут. Да и сам граф Салтыков признавается келейно, что он поступил неправедно; а контрактов нарушение есть нарушение спокойства и безопасности. Бог всевидец: мою невинность он видит;
он меня помилует и преклонит сердце ваше к тому покровительству, кое я всегда имел; а я ласкаю себя прежде всемирного праздника пасхи поцеловать при милостивых изображениях начертание руки вашей и сказать: во истину воскрес я.3
В. и. в. всенижайший и преданнейший раб
P. S. Позвольте, государыня, к письмам моим сей эпилог приложить. Если бы я, имея право яко автор и сверх того имея контракт и спорив противу его сиятельства, дабы невыученную драму прежде выучить и потом представить, и тогда б я винен быть не мог. Но я и того не учинил и только тем довольствовался, что я не показал ни малейшия чувствительности не только словом, но ниже миною. Гр. Салтыкову я ни преслушания, ни неучтивства не сделал, а он не теми словами и не тем тоном тогда говорил, как в. в. донесено. Впрочем, пускай он по великости сана своего и по славе великий господин и сверх того еще великий человек. Ежели великие люди могут утеснять невинных авторов, приносящих отечеству своему честь и славу, какую приносят и полководцы, так:
Великостью своей нас только устрашают 4
Следовательно, должно от него бегать, а Музы до сего дни нигде еще страхам и принуждению подвержены не были.
Наконец, прикажите, государыня, растерзать тело мое, сколько его сиятельство ныне мой дух терзает, ежели я хотя малейшее по делу сему заслужил огорчение. Ваше писание в воскресенье здесь мною получено, 5 а к вечеру в понедельник копиями вся Москва ко удивлению и к мучению моему наполнена была. А потому, что люди здесь по большей части безграмотны, так по их толку я стал всемирно репримандерованный человек, чего я никогда не ждал, не уповал. Как то ни есть, о последней милости от искреннего моего сердца припадаю со слезами ко стопам не винностию моею, но моим несчастием прогневанной государыни, перед которой я ни мыслию моею не грешен, и прошу: я не только помышлять о театре, но ниже́ на свете остаться уповаю, так ради спасения могущих по мне быть сносных рифмотворцев, прикажите по смерти моей исследовать по делу сему мое преступление, а потому что дочь его, гр<афа>, сын и все ясные моей невинности свидетели. Ежели я найдуся прав, не оставьте, государыня, по мне моих домашних, дабы они по миру не ходили. А я, устремився на Парнас и быв в таких обстоятельствах, где бы я и без неправды нажиться мог, оставлю по себе нищету, долги и голую славу, которой прах мой во гробе чувствовать не будет и которая в потомстве толико похвалы принесет моему имени, колико по милости его сиятельства мне огорчения
нанесла. Я никакого требования, ни жалобы больше не приношу и приносить не хочу; да мне же и не отмщение на Парнасе потребно было, но защищение и оборона. А гневаться на меня и меня ругать, и словами и делом, по Парнасу его сиятельству больше не за что, ибо достоин бы я был осуждения, ежели бы я после такого грому и когда мне сказано: не вплетайся в театр, а до актеров тебе никакого дела нет, — толико мало имел любочестия и опять бы к непорученному мне театру возвратился, страдав в Петербурге от Елагина, а здесь от его сиятельства гр. Салтыкова. Не забудьте моего прошения по смерти моей, а я ни наказания, ни смерти нимало не боюся; страшуся только потерять милость моей государыни, к которой я всем сердцем и всем помышлением прилеплен; ибо я и бога не раздражаю не из страха, но из любви. Сие есть правило честных людей.
Перевод:
* Можно ли не кричать, а безмолствовать, когда видишь, как терзают любезные детища твои! Но я при всей моей чувствительности не открыл рта, хотя сердце мое содрогалось и кровь холодела.
** бессмысленный копиист Расиновых ошибок.
*** остановлена перед самой развязкой.