68. Екатерине II
4 марта 1770

Всемилостивейшая государыня!


Жадничая получить ответ от в. и. в. и опасался, не утратится ли посланное мое всенижайшее к вашей священной особе письмо, дерзаю прежние речи повторить, а притом и остаток моей невинности еще яснее изобразить. 1) Не только не было от меня графу Салтыкову никакого спора, как донесено ко удивлению моему; ибо это весьма необыкновенно, чтоб доносить неправду своим монархам. А я никогда никому неправды не приношу, а в винности или в каком преступлении просил бы я прощения, не принося суетного оправдания, ибо оправдание в сочиненных преступлениях усугубляет вину преступления. Я не спорил, не противоречил и ни малейшего преступления не сделал, в чем я ссылаюся на всех, кому сие известно и паче очевидно было, между которыми свидетелями сын графский, дочь его и оберполицеймейстер! А Шувалов свидетельствовать не может; он и явственно меня, отходя от правил критики, по Парнасу ругал; а я еще молчу, хотя и не должен. 2) Трагедия назначена была играть не графом Салтыковым, но мною, и точно ради того, чтоб он, дочь его и княжна Куракина ее видели; и отменена не мною, но Бельмонтием и им самим, ибо актеры ее не знали, а игравший ролю Гостомысла сроду в трагедиях ролей не игрывал, научен не был никем. Да не только не игранных, но и игранных трагедий нигде без репетиций не играют. 3) Дело стало не за преслушание мое пред графом, хотя моя Муза от его приказания и не зависит, но за актрису, что она не хотела быть на театр ради репетиции и что я о том со всякою благопристойностию представлял оберполицеймейстеру. 4) Мне то чести не делает, когда после приказано играть мою драму, не взирая на то, что она не выучена, и сказано: тебе-де это назло, — хотя я от здешнего наместника такого возмездия и не заслужил. Ни мне, ни веку нашему чести нет, когда назло мне и в ругательство мои драмы представляются. 5) По театру граф толико, как в моих драмах, никогда в Москве почитаем не был; ибо я учредил отличное и почти колико дозволяется делать ему почтение, превосходящее и сан фельдмаршала и сан наместника, которое мое почтение он, и вся его фамилия, и вся Москва видела. Да это я и охотно исполнял, имев от него всегда и сам отличное, усердное и искреннее приятие; следовательно, я никогда и причины не имел против его спорить, ища его снисхождения и имея оное, что все ведают. 6) Что он почтен славою и услугами России, отличен чином и достойнопочитаемою старостию, это я, всемилостивейшая государыня, всегда в свежей содержал памяти; но и он должен был не забыть того, что и мне уже пятьдесят два года и что и я заслужил себе в Европе к чести моего отечества также немало славы, в чем я ссылаюся

138

на сто или более на разных языках себе прославлений, а сие прославление основано не на пустой молве, но на самой истине. Sophocle, le prince des poètes tragiques qui était en même temps le général des Athéniens et camarade de Periclès, est encore plus connu sous le nom de poète qu’en qualité de général. Rubens était ambassadeur; mais il est plus connu sous le titre de peintre; d’être un grand capitaine et vainqueur est un grand titre, mais d’être Sophocle est un titre qui n’est pas moins 1* — a особливо в таком веке и в таком народе, где науки едва еще посеяны. 7) Ныне Дмитревский сделал контракт с Бельмонтием2 и контракт его разрушен не будет: так неужели я меньше права в контракте о собственных моих сочинениях имею? 8) Одна «Меропа» принесла Вольтеру много казны. А я, кроме голой чести, от моих драм ничего не имею; так на что меня и того лишать? Какая мне причина противиться графу Салтыкову? Я не спорил, ибо до того и не доходило. А если бы ради утешения публики, ради его собственного удовольствия, приемлющего участие во славе российского красноречия, яко против главного здесь члена, по справедливости к лучшему и поспорил, не согрешил бы я. Невкусен и самый лучший суп, когда холодный на стол поставится, так невкусны и «Федра» и «Меропа», 3 когда не наученными актерами, не только не знающими декламации, но и не вытвердившими своих ролей, в их отечестве в первый раз по переменной эдиции увидятся, а Гостомысла играл человек не бывалый на театре. 9) Писание в. в. получено мною, а копии с оного очутилися во всей Москве, и вся публика сие мне ваше писание гневным репримандом почитает.4 А какова здешняя публика, это уходит от изображения самого Аполлона, ибо все улицы в Москве невежеством вымощены толщиною аршина на три. Писание в. в. толкуют во гнев мне, и есть уже по сей день более тысячи копий с оного, даже до купцов и подьячих, а у дворян почти у всех. Пускай это жестокий мне реприманд, как глупые люди думают, и которых здесь не мало; но я всемирного реприманда не заслужил. И ежели от двора графу Салтыкову сообщена копия, так не для публикации она к нему прислана; ибо я публикации не заслужил, и на то монаршего благоволения всеконечно не было. Я писание ваше милостью себе, а не гневом почитаю. Так напрасно граф Салтыков копии с писанного ко мне письма во утверждение моей вины всей Москве сообщил, ибо не так они толкуются. Я ради вставшего спокойствия моего духа, ради всегдашних хлопот Мельпомену и Талию принужден оставить, хотя желание мое и стремление и было работать по театру еще четыре года, а особливо потрудиться в сочинениях комедий ради исправления развращенных насеянных по Москве нравов. И теперь я здоровье мое потерял. Что ж будет тогда, когда я нравам еще здешней публики коснуся? Я знал то, что благоволение в. в. устроити здешний театр было. Сие меня ввязаться в театр и понудило, и стал было театр в лучшее приводиться состояние, что

139

не только вся Москва, но и сам граф Салтыков видел, но когда он с гневом мне объявил, чтоб я больше не вплетался и что мне до актеров никакого дела нет, так я приказание его свято исполню. Жаль только мне единого: новая моя и, может быть, лучшая трагедия «Димитрий Самозванец» отъятием охоты оную докончать у меня оставлена, дошед до пятого действия. И докончать я ее не осмелюся, дабы и она не имела той участи, какую получила трагедия «Синав», быв прежде в великом почтении у самой блаженной памяти государыни. А я новой моей трагедии инако докончать не отважуся, лишився и воображений, как чувствия, так и мыслей, как получив именное повеление, чтоб ее против воли моей ни под каким видом не представлять; ибо когда контракты недействительны, так на чем утверждаться уже, кроме именных указов, а инако я сея трагедии ни выпустить, ни докончить не могу. А всего короче — четыре сочиненные трудолюбно действия предать огню, дабы страдала Муза моя, а не я, и чтобы граф Салтыков не имел ни малейшия по Парнасу ко мне привязки. Мне не осталося иного, как сию трагедию оградить безопасностию и силою повеления, когда к тому силы контрактов мало. А кроме монарша приказания, ежели бы я не потерял охоты докончать, я сего нового моего сочинения ни по чьему требованию на театр не отдам. Велико это учтивство и жертвоприношение большим боярам, дабы я видел хорошо сочиненную драму подверженну их, а не своему правлению, и посеяв ананас, снял бы репу со гряды. А я графа Салтыкова ничем больше не раздражу, ибо я всеми мерами намерен от него удаляться; а когда станет на меня кричать, как на своего холопа по-прежнему, так я то же буду делать, а именно молчать. Только о том прошу всенижайше, дабы я вновь им без вины моей обвинен не был, ибо от того уже никто упастися не может. Что я пред ним невинен, я всем клянуся и верностью моею к в. в., и честью, желая того паче всего, чтоб я всегда имел в. в., когда я прав, покровительство и защищение, и чтобы ради кривого толку о мне он писанных ко мне не только монарших писем, но и других, до публики не надлежащих, на точное мое имя, ко критике не нужных, из благопристойности рассеивать не приказывал. Письма ваши надлежат до того, к кому они писаны, а копия, может быть, до него единого надлежит. Я препоручаю себя вашему правосудию и милосердию.


В. и. в. всенижайший и всеподданнейший раб

Александр Сумароков.
Марта 4 дня, 770, Москва.


Перевод:


* Софокл, первый среди трагических поэтов, который был также военным предводителем у афинян и сотоварищем Перикла, все же больше

140

известен как поэт, нежели военачальник. Рубенс был послом, но больше известен как художник. Быть великим полководцем и завоевателем — высокое звание, но быть Софоклом — звание не меньшее.


Сумароков А.П. Письмо Екатерине II, 4 марта 1770 г. // Письма русских писателей XVIII века. Л.: Наука, 1980. С. 138—141.
© Электронная публикация — РВБ, 2007—2024. Версия 2.0 от 14 октября 2019 г.