3
26 июля 1777
Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!
Я не знаю, получите ли вы или, по крайней мере, как скоро получите письмецо сие, которое пишу из Хотиловского яму и посылаю с извозчиком к Миллеру 1 в Вышний Волочок, чтоб он его к вам привез. Дорога моя до Вышнего была довольно хороша. В одиннадцать часов приехал я в Торжок и пил кофе в тамошнем трактире; оттуда отправившись, часов восемь в вечеру приехал я в Вышний. Дождь шел беспрестанный, и солнца я не видал, выехав из Твери. Перед Вышним, не доезжая верст за десять, зачала ломаться шина на правом переднем колесе; с нуждою его перевязывали, гвозди повыскакали, и оно совсем отдираться стало; в другом колесе выскочила чека. Кое-как доехали в город и остановились у кузниц, которые на краю города. Призвали кузнецов: придачи к нашей шине просят полтину. Мы подавать двадцать копеек и так далее, ничто не помогло: на чем остановились, — напрасно бранились, напрасно кричали, — дать принуждены. Между тем, как я обмок и озяб и плащ до половины был забрызган, вздумал я идти в трактир и плащ скинул. При кибитке остался Ванька, а я с ямщиком пошел в трактир, где подали мне чаю. Между тем колесо поспело, и ямщик, который, проводив меня, шел назад к лошадям своим,
встретился уже с Ванькою, который кибитку везет к трактиру и к почтовому двору, который тут напротив. Покуда зачали мазать колеса, Ванька пошел с старым ямщиком ко мне в хоромы о прибавке денег к прогонам спроситься. Пришел назад — плаща уж и нет. Вот какое наше несчастье! Милостивый государь батюшка, не извольте на нас прогневаться. Мы не знали и теперь не знаем, что делать. Тьма такая, что хоть глаз выколи; мне сказали, я прибежал, уж никого нет у кибитки, дождь идет ужасный, Ванька пошел к ямскому управителю, который судил, судил, да сказал, что ему делать нечего; и так мы погоревали, да и поехали, я думаю, часу в первом ночи. Всю ночь ехали до Хотиловского, где я пишу: тридцать шесть верст, дорога прескверная. Нижайше прошу, батюшка, отписать в Вышний к городничему Ивану Крестьяновичу Гартунгу, чтобы он публиковал через полицию о плаще, что, ежели кто найдет, к нему бы приносил, или бы и приказал поискать по избам. Мы думаем, не сронил ли Ванька его, как ехал из кузниц к почтовому двору. Но он говорит, что помнит его, уж приехавши к почте. Нижайше прошу, батюшка, простите мне мое несчастие и сами не сокрушайтеся. Я, слава богу, здоров и только о том печалюсь, что вам дал причину сокрушаться. В прочем, прося вашего родительского благословения и желая усерднейше вашего любезного здравия, остаюсь навсегда с глубочайшим почтением, милостивый государь батюшка, ваш нижайший слуга и сын
Матушка сестрица Федосья Никитишна, сделай милость, не печалься, матушка, обо мне и попроси батюшку, чтобы он не печалился. Голубушка! видишь, какое мое несчастие. Право, ума не приложу. Но я буду утешен, ежели узнаю, что батюшка на меня не гневается и вы не скучны. Дай бог, чтобы вы не приметили моего отсутствия. Баба здесь принудила меня приказать сварить молока: не отговоришься на большой дороге. Матушка, голубушка, что мне делать? Пожалуй, попроси батюшку, чтобы послал в Вышний к городничему. Люби меня, матушка, и не скучай. Фавушку не оставь, матушка.
Татьяне Петровне мой поклон. Видите, каким помелом пишу; право нельзя.