38
16 ноября 1777
Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!
На нынешней неделе получил я от вас два письма, из которых в первом изволили переслать ко мне три объявления и два бланкета для написания писем, а в последнем письмо к Федору Михайловичу и еще бланкет. За все сие приношу мою нижайшую и искреннюю благодарность. Я ее не могу довольно изобразить и довольствуюсь одним ее чувствованием. Во вторник ездил я к Сиверсу, по несчастию, не дошел для того, что отказали, приводя будто бы он тотчас едет в Новгород. Я уж не смею уверять об его отъезде. С месяц едет он всякий день и никогда не уезжает. Принужден был идти без успеху вон, счастлив, что еще близко было оттуду заехать к Новикову. В тот раз обновил я зиму с моим возницею Гараской, который опять вступил в чин свой. Бедный Рыжак уж чувствует свою старость так, как Фаворитка мой. Кажется, кормят; однако не очень казист, особливо шерсть стоит дыбом. Стоит разъездится, а уж куда ездить, недостатку не будет. Оттуда вздумалось ехать к Рубану, у которого взял читать Пиндара. И тот день обедал у Колокольцева. Был в театре,
представляли «Федру»; наконец, чтобы сделать день сей совершенно прекрасным, ничего не доставало мне другого, как разделять сии удовольствия с вами. Сколько бы прибавилось к нему, если бы в представлении «Федры» был я с сестрицею. В ложе Анны Андреевны виделся я с Ал<ександром> Андр<еевичем> Ушаковым, 1 который в пятницу едет в Тверь. Мне быть у него не удалось, хотя бы и хотелось.
Эти дни был хороший мороз, так как и сегодня довольно резкий. Вчерась стала Нева; по Фонтанке уж ездят, по Неве положили доски. Сегодня дядюшка именинник и звал нас. Однако мы не пошли, а обедали с Иван<ом> Матв<еевичем> у Федора Михайловича, которому и вручил я письмо ваше... К Зоричу письмо стоит мне только переписать. Я с Афониным думаю видеться завтре. Может быть, не имею я довольно дарований и, во-первых, сих самых, чтоб сделать свое счастье. Что касается до жизни моей, она спокойна, тиха, иногда и не без увеселений, которые все протекают из вашей ко мне милости. Если вы здоровы и ко мне будете всегда продолжать сию драгоценную милость, то я счастлив. Я не вспомню никаких здешних новостей и думаю, что вы об них немного имеете попечения. В прочем, прося вашего родительского благословения, остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга
Матушка сестрица, голубушка, Федосья Никитишна!
Я не знаю, как вы хотите разбирать мой griffonage. J’encours le blâme justement.* Но я знаю, что вы на меня не прогневитесь... Сколько вы меня обрадовали, когда пишете, что в мои именины у вас кто-нибудь были. Воображая это, покажусь я сам себе велик, велик... и так велик, что наконец становлюсь мал. Нет ничего обыкновеннее человеку, как противоречия... Нынче читал я Пиндара, которого не понимаю, и Уца, немецкого Горация и нашего современника. Вчерась, читаючи его, впало мне намарать сии четыре строки, которые вам сообщаю:
Не знает никогда насилия погод,
Пенеев ясный ток, ключей паденье звучно,
Да глупость тут поставь, и в Темпе будет скучно.
И я сим, милостивый государь дядюшка, приношу мое всенижайшее почтение, с которым пребуду навсегда ваш покорнейший слуга и племянник
Перевод:
* каракули. Я подвергаю себя порицаниям по справедливости.