Ты, к которой толь приятно обращаться сим словом выразительным, от которого любовь и дружество умеют отнимать грубость, — ты не знаешь в своем ненарушимом спокойствии, счастлива простотою и ясностью
непорочной души, что дерзкий друг твой, который молчит в твоем присутствии от робости, вызывает на себя самовластные порицания публики, предстая пред суд ее с какими-то произведениями своей неистовой музы. Он извинителен; он тебя не видит. Один посреди множества, не разумеем сими сияющими особами большого света, не разумея их сам, он отдается первому своенравию, которое так его заблуждает. Отсутственному от тебя какое счастливое намерение может представиться? И честолюбие, и стихотворство, и остроумие, и знания стоят ли улыбки, которою ты восхищаешь?