Заметки читателя — I
Хорошие места
Оказывается, и во Франции есть пейзажи, приятно поражающие русский национальный взор. Это было замечено русской журналисткой Ю. Сазоновой, ездившей недавно в провинцию.
«Бесконечные поля с отдельными живописными силуэтами работающих крестьян и радостные для русского глаза желтые снопы скошенной травы.
...Пролетающие по узким дорогам, с шипом и грохотом автомобили, только подчеркивают мгновенно наступающую глубокую, точно бархатную, тишину. И над всем этим тихим пейзажем, в котором все ласкает и ничто не волнует, — тень Ламартина, некогда любившего на берегу одного из этих райских безмятежных озер».
Францию следует поставить на первом месте — в смысле привлекательности для туристов: пустить тень Ламартина над озером — не всякое правительство на такие расходы пойдет.
Жаль, конечно, что сельское хозяйство только ведется уж очень спустя рукава: трава, оказывается, желтая, да еще в снопах. До сих пор таких варварских вещей в агрикультуре не наблюдалось. Возможно, впрочем, что это декоративная красота, устроенная специально для радости глаз русских литераторов.
Но тогда следует сказать, что гостеприимство Франции поистине удивительно: пускают летать автомобили, красят траву в желтый цвет и дают еще тень Ламартина, в виде бесплатного приложения. Все-таки, что бы ни говорить, а нам у Европы многому следует поучиться.
Крепостное право в России
Казалось бы, крепостная зависимость отменена в России еще в середине прошлого столетия: все об этом учили в свое время. Однако это далеко не всегда соответствует исторической действительности. Вот что пишет об этом В. Корсак в рассказе «Дым отечества»:
«И оба, сидя напротив, не спускали с меня глаз. Они ведь имели перед собой человека, который всего несколько дней назад видел и говорил с их детищем».
Все совершенно ясно и не оставляет никаких сомнений. По-видимому, и в наше время можно «иметь человека»; только, конечно, смотреть за ним следует в оба, — что, впрочем, владельцы и делают. Правда, за всем не уследишь: и крепостной автор ухитрился все-таки по недосмотру хозяев обидеть их сына, назвав его «детищем» — и пренебречь одним из основных правил русской речи: «видел и говорил с их детищем».
Трудно нынче с литературной молодежью.
Жидкие люди
Но наряду с печальными пережитками мрачного прошлого, описанными В. Корсаком, есть к счастью, и другие факты, более отрадные — как в рассуждении литературного изящества, так и в смысле неожиданности.
Например, юный автор рассказа — «Тетя Шура», Н. Рощин, настолько виртуозно владеет сюжетом, что делает со своими героями буквально чудеса и даже приводит их в жидкое состояние. Описывая тетю и племянника, он говорит:
«Они влились в медленно кружившийся поток».
Впрочем, тетя эта — женщина совершенно необыкновенная и от нее всего можно ожидать. Изображена она автором с большой изысканностью:
«...вся немного напоказ, вся искрящаяся задором, хмелем, летящая сейчас по льду с вздохновенной легкостью...».
«Вздохновенной» — это, надо полагать в типографии от полноты чувств набрали.
Хороший аппетит
Неплохая закуска в свое время была у художника Коровина. Вот из чего она состояла, — как он сам пишет об этом в своем очерке «Мельник», напечатанном в «Возрождении»:
«Подали маринованную щуку, утку, вальдшнепов, брусничку, моченые яблоки, рыжики в сметане, грузды, жареного леща, окорок ветчины и водку, настоенную ганобобелем, деревенские лепешки на масле, варенье».
И все это — на двух человек.
Куда французам!
Испорченный старик
У того же художника Коровина был знакомый старый крестьянин. Человек был неплохой, но испорченный и развращенный до мозга костей ложно русским стилем. Вот как, например, он обратился к художнику:
— Кискинький Лесенг — выдь-ка! В моховом-то болоте, как волки, чу, воют.
До чего довела старика-крестьянина плохая литература!
Загадочное место
Это — город, где происходят международные конгрессы и для географическогого определения которого мы не располагаем точными сведениями. По каким причинам местонахождение этого города скрывается от читателей — неизвестно.
Об этом самом таинственном городе упоминается в небольшой, но очень кокетливо составленной заметке по поводу нового романа маститого писателя Брешко-Брешковского «Жидкое золото» — заметке, помещенной в последнем номере журнала «Иллюстрированная Россия».
«Действие переносится, как в кинематографической ленте, из Венеции на международный конгресс, оттуда в Будапешт, Париж, Америку, потом снова в глухой городок Югославии...».
Пожалуй, есть основания полагать, что международные конгрессы происходят в каком-то глухом городке Югославии. Вполне доверяя сведениям авторитетного критика, не можем, однако, отделаться от некоторого досадного сомнения.
Не дай Бог!
В том же номере, того же журнала в пояснительной надписи под тремя фотографическими снимками рассерженных животных — павлина, тигра и петуха — сказано:
«Страшен гнев животного, — он преображает даже жирного петуха, превращая его в какого-то апокалиптического зверя».
Действительно, жутко. Не дай Бог: петух преображается в какого-то апокалитического зверя.
Жаль только, что не объясняется, — в какого именно и что значит «апокалитический». По-видимому, это какое-то животное вроде верховой лошади: петух сидит на ней, а потом преображается.
Мир животных
Вообще в смысле зоологии в «Илл<юстрированной> России» не все обстоит благополучно. Подводит же редакцию главным образом слишком красочный стиль описаний:
«Обезьяна из берлинского зоологического сада, на лице которой с изумительной силой выражена материнская гордость и сознание достоинства».
Или:
«Примитивное материнство — йоркширская премированная свинья со своим потомством».
Примитивное материнство — это мало понятно, особенно для не профессиональных читателей «Иллюстрированной России».
Вот если бы речь шла о примитивном литературном языке — тут бы все было ясно.
Заметки читателя — II
Новый классик
В наши трудные дни происходит множество важных литературных событий; мы же, поглощенные суетными делами, многого не знаем.
Так, например, лишь счастливая случайность позволила нам установить с несомненностью появление нового классика в русской литературе, имя которого, однако, далеко не достигло еще знаменитости, им бесспорно заслуженной. Фамилия этого классика — Зозуля. Вот беспристрастное свидетельство знаменитого советского критика Кольцова о вышеизложенном авторе:
«На рубеже настоящего собрания своих произведений Ефим Зозуля предстает как вполне определившийся и созревший, но далеко еще не развернувший всех своих возможностей автор».
Итак, Ефим Зозуля предстает. Не всякому писателю удается этот шаг — особенно принимая во внимание трудность местонахождения Зозули на рубеже собрания своих произведений.
Правда, следует заметить, что если Зозуля хороший писатель, то и Кольцов — критик далеко не последний.
Предшественники Ефима Зозули
Начало карьеры Ефима Зозули протекало в Одессе. Кольцов пишет по этому поводу:
«Здесь сходил с ума, волочился за губернаторшей и писал “Онегина” Пушкин.
Здесь написал свой первый рассказ М. Горький.
Здесь проводили дни литературной юности Куприн и Леонид Андреев».
Но все эти писатели могут рассматриваться лишь как предтечи; ибо после них появился Зозуля. Этот скромный гений, однако, за губернаторшей не волочился, да оно и понятно: не снизошел.
Потомству остается воздать должное добродетели Зозули и поздравить задним числом губернаторшу. Город же Одесса остается бессмертным в анналах истории.
Литературное совершенство
Установив связь между Пушкиным и Зозулей, мы склонны все же признать со всей объективностью, что Зозуля, далеко не находясь под влиянием Пушкина — мог бы еще научить последнего искусству выразительного творчества, равно как и способности сразу определять умственные качества птиц и животных, с которыми автору приходилось сталкиваться на трудном жизненном пути. Например:
«Запел первый петух — пронзительно, по-идиотски резко и самодовольно».
На полях книги чьей-то неделикатной рукой была сделана приписка по поводу петуха: «Какая сволочь».
Действительно, нехороший петух.
Жестокие люди
Это, несомненно, библейские евреи, которых Зозуля тоже описал — с тою же непогрешимой точностью, с какой в одной короткой фразе дал отрицательную характеристику петуха.
«Через несколько минут мертвый, лежал он в песке, а старики добивали замученное тело ремнями и палками.
Добивать мертвого — какая жестокость! Старики не пожалели даже замученного тела покойного».
Хорошо, что нашелся писатель, заклеймивший это неслыханное поведение библейских персонажей. Благодарное молодое поколение прочтет эти строки со слезами восторга на глазах перед грозной литературной местью Ефима Зозули.
Астрономические наблюдения
Было бы однако же ошибочно полагать, что внимание писателя, всецело поглощенное жестокими стариками, не обращалось в то же время к иным вещам, более научного порядка.
Подобно великому Гете, открывавшему, как бы между прочим законы ботаники, Ефим Зозуля делает научные наблюдения, способные заставить задуматься многих ученых и поразительные в равной степени силой художественного убеждения, глубокой верностью и резкой оригинальностью. Например:
«А небо жило своей жизнью».
Не говоря уже о тонкости такого замечания, позволяющей предполагать обширную научную эрудицию автора.
Четкость классовой линии
Будучи объективным в художественном изложении, как и подобает русскому Гете, Зозуля, тем не менее, ни на минуту не теряет четкого классового самосознания. Так, описывая разговор советского служащего с нэпманской дамой, он явно сочувствует герою и борцу за правое дело пролетариата, слова которого и комментарии к ним исполнены особой красоты и силы:
«Мало еще вас расстреливали — думал он, глядя на неземное хамство, непреодолимую жадность и подлый эгоизм возрождающейся буржуазии».
Нельзя не воздать должное законности таких мыслей, хотя героя и следует упрекнуть в некоторой излишней гуманности, наследии проклятого режима интеллигенции. Не думать о расстреле, а стрелять в упор нужно!
Элемент фантастики в произведениях Зозули
Некоторые места рассказов Зозули напоминают фантастичностью рассказы Эдгара По, хотя фантастика Зозули еще более невероятна. Как на самый яркий пример совершенно невероятного события, укажем на следующую фразу, звучащую для читателя неправдоподобно и неслыханно:
«Иду по улице и думаю».
Этот невозможный и обидный в применении к Зозуле факт тем не менее напечатан черным по белому.
Там и здесь
В то время, как в России процветает классическое начало литературы — как это неопровержимо доказывает факт существования Зозули — здесь, за границей, литературно-художественный русский язык, сталкиваясь с иностранным бытом, оказывается не в силах изобразить наблюдаемые события и впадает от этого в мистицизм и непонятность. По вышеизложенной причине описываемые таким образом факты не могут быть названы иначе, чем странным поведением туземцев, явно не поддающихся русскому беллетристическому искусству. Как на пример сего печального соображения, сошлемся на одно место из данных впечатлений молодой писательницы Н. Городецкой: («Возрождение», 1 сентября 1930 года).
«Модные танцы — как повсюду и как во всех веках и странах — провинциальные девушки ходят стадами, зацепившись под ручку и без всякого повода хохочут от избытка молодости, а потом две отбегают, обнимаются и шушукаются».
Действительно, избыток молодости не должен был бы рассматриваться как достаточный повод для невоспитанного смеха. Иначе какой хохот стоял бы всюду, где живут новорожденные! Замечание же о модных танцах надлежит признать глубоко правильным, хотя и стоящим вне грамматических правил и скучной обязательности логики русского языка.
Неблагоразумные деревья
Но не только девушки, под ручку ходящие стадами, ведут себя так странно. Оказывается, и местные деревья не уступают людям и совершают такие поступки, которые ничем, кроме их неблагоразумия, объяснить нельзя. Н. Городецкая подмечает это с наблюдательностью, характерной для молодой писательницы. Вот, что она пишет:
«Стоит жара, а некрупные пальмы все-таки надевают на стволы мохнатую шкуру».
Вместо того, чтобы набросить на себя легкую одежду и вообще принять какие-нибудь меры против жары.
Заметки читателя — III
От литературы к истории
Среди многочисленных печатных трудов русских авторов за границей преобладает, конечно, беллетристика. Тем ценнее кажутся труды, посвященные изображению прошлого: к трудам именно такого рода следует отнести произведение знаменитого парижского историка и переводчика иностранных сочинений, нашего счастливого соотечественника Я. Цвибака — названное автором «Старый Париж». В этой сравнительно небольшой, но насыщенной богатым содержанием книге, изложено множество замечательных событий. Некоторые из них невольно привлекают внимание восторженного читателя.
Непростительная забывчивость
Одно из таких событий описано на 103<-й> странице вышеупомянутого труда:
«В углу — забыт старый колодезь, с железным блоком для подъема воды...».
Безошибочное чутье опытного стилиста подсказало автору необходимость поставить после этой фразы многоточие.
Действительно, если бы было сказано — «заброшенный колодезь» или даже «забытый колодезь» — это не показалось бы удивительным. Но автор подчеркивает именно тот факт, что колодезь был забыт — по-видимому, каким-то рассеянным человеком, которому принадлежал. Обычно забывают предметы мелкие и легкие: носовые платки, палки, перчатки. Но чтобы забывали такую громоздкую вещь, как колодезь, это до сих пор казалось неслыханным. Такой исторический факт надо знать.
Поблагодарим автора за сообщение этого, остававшегося до сих пор недостаточно освещенным, эпизода в истории Франции.
Таинственный незнакомец
Далее автор «Старого Парижа» описывает еще одну вещь, так же до сих пор остававшуюся почти неизвестной. Именно, инкогнито некоторых служебных персонажей столицы мира.
«В темноте на кэ1 Конти кто-то зажигает газовые фонари».
Действительно, кто бы мог быть этот таинственный незнакомец? Было бы слишком наивно предполагать, что это просто фонарщик. Здесь чувствуется какая-то мрачная тайна. К сожалению, Я. Цвибак, по-видимому, еще не располагает точными сведениями по данному вопросу — и не хочет вводить читателей в заблуждение.
Будем надеяться, что в дальнейших своих трудах наш видный историк ответит нам и на этот вопрос: и, возможно, что мы узнаем нечто не менее интересное и неожиданное, чем забытый колодезь.
Замечательные способности Наполеона
Казалось бы, литература о Наполеоне так обильна, что ни на какие новые сведения о покойном императоре мы рассчитывать не можем. Однако это не так. Вот что мы читаем на странице 158-й того же научного труда:
1 quai — набережная (фр.).
«В салоне госпожи Тальен собираются Баррас, Сейес, Мегуль, Вернъе и молодой генерал Буонапарте...»
Как видно из этой фразы, Наполеон, будучи гениальным полководцем и стратегом, обладал еще одной способностью, людям почти несвойственной, именно, собираться во множественном числе. Нетрудно догадаться, что в случае необходимости он мог бы сходиться или расходиться, сбегаться или разбегаться. Этот, метко подмеченный талантливым автором «Старого Парижа», талант Наполеона многое объясняет в его биографии.
До нынешнего времени подобный феномен был только один раз отмечен в истории. В кондуитном журнале одного учебного заведения была сделана такая запись:
«Ученик X. толпился у доски и пел хором».
К сожалению, фамилия учителя, сделавшего эту запись, осталась неизвестной неблагодарному потомству. Льстим себя надеждой, что открытию Я. Цвибака принадлежит более блестящее будущее.
Причины страданий Виктора Гюго
«Поглядите, старые, пожелтелые листы рукописей, бледные, выцветшие фотографии, письма, простые, суровые рисунки с острова Жерсей — все то, чем жил и страдал Гюго». («Ст<арый> Париж»).
Действительно, невольная жалость охватывает душу читателя после прочтения этих строк. Ну что, казалось бы, стоило рукописям — не пожелтеть, фотографиям — быть чуть-чуть свежее, а рисункам — помягче — и жизнь французского поэта сразу стала бы легче. Но рок неумолим. Отметим еще смелость свободного и могучего русского языка в вышеприведенной фразе — уничтожение ненужного предлога «на» после глагола «поглядеть» — и более чем естественный творительный падеж в отношении глагола «страдать». Русские литераторы, правда, до сих пор применяли такой оборот, только говоря о физических недомоганиях — да и то избегали это делать отчасти по робости, отчасти из-за недостаточного знания русского языка.
Но, конечно, к трудам, имеющим историческое значение, это стеснительное правило не относится.
Кулинарный секрет
Он изложен в немногих словах и приводится в романе зарубежной поэтессы и писательницы Н. Берберовой. Один из героев этого романа обладает удивительным свойством приготовлять кашу, не прибегая ни к каким механическим приспособлениям.
«Последние слова слились у него во рту в кашу».
К сожалению, автор не останавливается на этом случае, будучи увлечен психологическими действиями своих героев. Хотелось бы, однако, узнать некоторые подробности относительно этого совершенно нового способа приготовления вкусной и полезной пищи, — тем более, что судя по всему, это чрезвычайно экономно — что при эмигрантском бюджете играет большую роль. Хочется думать, что Н. Берберова еще вернется к этому вопросу, так как и герой, будучи вынужден питаться, предпочтет, надо полагать, экономическое приготовление каши всякому другому.
Личная трагедия литературного героя
Этот же герой, между прочим, с его глубокими личными переживаниями блестяще изображен писательницей Н. Берберовой в одном из разговоров с героиней.
«Не надо тебе меня? — спросил он с мукой».
Из чего ясно, что он рассматривает себя как пищевой продукт. До чего довели человека!
Жутко читать такие строки.
Где проводят время пьяные
Об ужасах алкоголизма много писалось и говорилось. Но, думается, никто не достиг еще в этой тяжелой проблеме такой степени осведомленности, как Н. Берберова,
которой исключительная литературная наблюдательность помогла открыть, наконец, местонахождение пьяных.
«...Он спустился к ним, как спускается пьяный на дно своего пьяного омута».
В каком читателе не вызовет сострадание это возмутительное поведение алкоголика?
И доколе русская литература в лице Н. Берберовой будет вынуждена описывать омуты пьяных — вместо какой-нибудь тихой заводи, где счастливо жили бы совершенно трезвые люди?
Заметки читателя — IV
Литературные сомнения
С искренней радостью отмечая выход двойного, роскошно изданного, номера «Чисел», не можем не сообщить читателю, однако, и того, что некоторые — и наиболее ценные сотрудники этого издания — суть обуреваемы горестными сомнениями поэтического характера, относящимися как к описанию погоды, так и к возможности полной самоуверенности в стихах. Поэтесса Червинская, например, пишет:
Дождь светло-серый опять...
Трудно бывает сказать,
Стоит ли так говорить?
Знаю, что важно понять,
Думаю — нужно любить.
Действительно, казалось бы — стоит ли?
Печальный индифферентизм
Этим иностранным термином можно определить пессимистическое стихотворение поэта В. Смоленского, напечатанное в двойном номере «Чисел». Вот какими строчками начинается это стихотворение:
Какое дело мне, что ты живешь,
Какое дело мне, что ты умрешь
И мне тебя совсем не жаль — совсем!
Поблагодарим редакцию «Чисел» за то, что, не руководствуясь грубо-этическими требованиями в литературе, а исключительно личными переживаниями сотрудников, она помещает на страницах своего роскошно изданного журнала то, что в российской словесности определялось выражением — «крик наболевшей души».
И дает приют многим сиротливым чувствам, которые без этого, может быть, остались бы неизвестны широким массам эмиграции — не обращая внимания ни на глагольные рифмы, ни на прочие недостатки чисто поэтического свойства.
Надежда эмиграции
Заслуги редакции «Чисел» не ограничиваются, однако, столь полезными деяниями. Вышеупомянутой редакции мы обязаны еще одним сенсационным открытием: именно, во втором номере «Чисел» напечатана потрясающая по совершенству вещь некоего Яновского — «Тринадцатые».
Не рискуя ошибиться, берем на себя смелость утверждать, что до сих пор в зарубежной печати ничего похожего не появлялось. Даже об Иванове седьмом и то выражались в единственном числе. Впрочем, «тринадцатые» — звучит гордо!
Русский язык
«Стоят себе женские туфли, небрежно кинутые в сторону»... Давно пора отбросить скучные условности русской литературной речи. Разные Тургеневы и Чеховы старались высказываться изысканно — и потому их произведения как-то тускнеют, будучи сопоставлены с блестящими сочинениями В. Яновского. Совершенно понятным логически представляется этот оборот речи. Действительно,
кому могут стоять туфли? — вот законный вопрос, который русская буржуазная грамматика до сих пор замалчивала, скрывая его от здорового литературного пролетариата.
Техника искусства
К сожалению, мы не можем привести здесь весь рассказ «Тринадцатые» — целиком. Будем надеяться, что он войдет в антологию русской литературы.
Но элементарная справедливость заставляет нас отметить некоторые места этого удивительного произведения, написанного могучим и несколько кокетливым стилем, с большим количеством многоточий — что показывает высокий уровень литературной техники. Помимо этого, однако, автор высказывает совершенно новые взгляды на многие вещи. В частности, в рассказе сказано как бы между прочим:
«Они работают много: днем удовлетворяя желудки гостей, а вечером их половые потребности — служа таким образом одновременно и технике и искусству».
С какой беспощадной правдивостью автор разоблачает обман служения искусству, о котором нагло писал один из мелких поэтов 19-го столетия, некий Пушкин.
Служение муз не терпит суеты.
Прекрасное должно быть величаво.
Но как бы в опровержение этих стихов в 1930 году появляется рассказ «Тринадцатые».
Здоровый юмор
Особенно приятно, читая рассказ «Тринадцатые», любоваться юмором автора.
«Чем это хотят их удивить. Ха».
«Ха-ха. В Буэнос-Айресе каждый может зайти в красивый многоэтажный зал».
Жизнерадостное междометие «ха» появляется довольно часто, и читатель смеется счастливым смехом вместе с автором. Юмор рассказа еще подчеркивается некоторыми описательными приемами:
«Приехавший из-за моря слепой старик танцует с внуком».
Большое русское читательское спасибо редакции «Чисел» за напечатание замечательного рассказа. Хочется верить, что это только начало — и что в дальнейшем «Числа» еще не раз будут радовать нас такой литературой.
Вредное дело
К счастью, теперь с ним покончено. Однако в свое время оно могло рассматриваться как явно отрицательное явление. Об этом пишет Е. Кельчевский в своем романе «В лесу».
«Не меньший вред делу приносило и массирование кавалерии».
Действительно, как нетрудно себе представить, такая избалованность кавалерии, которую во время войны не переставали массировать, не могла не привести ни к чему хорошему, не считая того, что содержание большого количества массажистов должно было дорого стоить.
Вначале могло даже показаться, что автор употребил не то слово, именно имея в виду сказать «концентрация» или «сосредоточивание», выразился, однако, иначе. Но несколькими строками ниже это выражение повторяется, причем автор открыто называет виновников:
«Главное командование массировало кавалерию...».
Приветствую мужество, с которым автор указывает на ошибки прошлого.
Образная речь
Следует указать — для тех, кто хотел бы прочесть роман «В лесу» — на еще одно достоинство автора — именно, стройную и красивую образность его речи:
«Я пассивно поплыл по служебному течению, сидя в штабе, то разъезжая в командировки по фронту...».
Если пассивное плавание таково, что позволяет и плыть, и сидеть, и разъезжать в одно и то же время — то каково же должно быть плавание активное? Страшно подумать.