Горѣлъ Петербургъ. На пожарныхъ каланчахъ вывѣшено было: сборъ всѣхъ частей, — да ничего не могли подѣлать. Горѣлъ Петербургъ со всѣхъ концовъ.

Я и еще одинъ человѣкъ, нерѣдкій спутникъ моихъ ночныхъ похожденій, покинувъ домъ, пріѣхали въ бараки. Въ баракахъ намъ отвели огромную комнату, и тутъ оказалось, что мы не одни: съ нами неотлучно находился одинъ извѣстный русскій поэтъ.

Мы смотрѣли въ окно: улицы были запружены бѣглецами, и какія-то дамы, нагруженныя чемоданами и желтыми коробками изъ, подъ шляпъ, тянулись по тротуару, словно въ крестномъ ходу. Всѣ говорили, что пожаръ страшный, и не кончится. Пахло гарью.

Мы тоже рѣшили уѣхать. Взяли извозчика и втроемъ отправились въ Москву. Въ Москвѣ, не останавливаясь, мы проѣхали прямо на дачу въ Петровскій паркъ. На дачѣ никого не застали. Потомъ явился знакомый, актеръ, и мы стали разсказывать, какой въ Петербургѣ страшный пожаръ, какъ мы сидѣли въ баракахъ, какъ гарью пахнетъ и какъ мы заплатили извозчику семьдесятъ пять копѣекъ.

— Теперь лошадь пропадетъ, — сказалъ поэтъ, — какъ же? Сдѣлать безъ передышки отъ Петербурга до Москвы двадцать девять верстъ и сейчасъ же обратно въ Петербургъ двадцать девять, лошадь не выдержитъ.