19.
Жандармы и покойники.

Передо мной появилась черная морда, шерстяная, съ бѣлыми длинными зубами, помигала мнѣ и скрылась.

Я въ старомъ домѣ въ Москвѣ въ Толмачевскомъ переулкѣ, въ комнатѣ, гдѣ я родился. Маленькая дѣвочка, развернувъ альбомъ, показываетъ мнѣ сушеные цвѣты и о каждомъ цвѣткѣ спрашиваетъ: узналъ я его или нѣтъ? Я не успѣваю отвѣчать, за меня кто-то отвѣчаетъ.

— А вонъ эти цвѣты отъ Ѣуды, ты ихъ узналъ? — спрашиваетъ дѣвочка.

А я ужъ не въ комнатѣ, а въ собачьей конуркѣ и кричу благимъ матомъ. Накричался я досыта и опять попалъ въ комнату. На столѣ собранъ обѣдъ. Я присѣлъ къ столу и задремалъ.

И мнѣ ужъ во снѣ приснилось, будто съ цвѣтами въ рукахъ входятъ въ домъ три жандарма.

Тутъ я проснулся во снѣ и сталъ обѣдать. И не успѣлъ куска проглотить, дверь растворилась и вошли три жандарма.

— Я сейчасъ васъ во снѣ видѣлъ, — говорю я жандармамъ, — а куда же вы цвѣты дѣвали?

— Собака съѣла, — отвѣчаютъ жандармы, по-собачьи облизываясь.

Какой-то въ штатскомъ горбатый, Богъ вѣсть, откуда явившійся, усаживается противъ меня. Онъ мнѣ очень не нравится. Я даже хотѣлъ его ударить, но почему-то раздумалъ.

Горбатый, подвязавъ себѣ салфетку, говоритъ, не сводя съ меня глазъ:

— Вашъ обвинительный пунктъ: вы, переправляясь черезъ рѣку, объясняли естественное происхожденіе родителей.

Я слушаю и недоумѣваю:

— Я ничего подобнаго не объяснялъ.

— Кто-нибудь подслушалъ: взялъ да и записалъ ваши мысли, тянетъ свое горбатый и катаетъ катушекъ изъ чернаго хлѣба.

— Ничего подобнаго! — отмахиваюсь я обѣими руками и, слыша, какъ наяву старая нянька Иринья мететъ пылъ въ сосѣдней комнатѣ и прибираетъ, думаю:

„Что же это такое: сонъ это, или дѣйствительно сидитъ передо мной горбатый и обвиняетъ меня, Богъ знаетъ, въ чемъ?"

— А я съ вами давно хотѣлъ познакомиться, — говоритъ мнѣ извѣстный русскій писатель, умершій совсѣмъ недавно, котораго я нагналъ шедшаго по безлюдной улицѣ съ какимъ-то мальчикомъ.

— Гдѣ же вы теперь живете? — спрашиваю я писателя и низко кланяюсь ему.

— Въ Москвѣ, — отвѣчаетъ писатель, — въ домѣ Грузинской церкви на Воронцовомъ полѣ: церковь на горѣ, а мой домъ подъ горой въ репейникѣ, такое пустое мѣсто есть.

Я хотѣлъ спросить его, пишетъ ли онъ, и о чемъ пишетъ, но его ужъ не стало, да и я очутился въ пустой церкви, посреди которой вповалку лежали прямо на каменныхъ плитахъ покойники.

Я сталъ вглядываться въ лица покойниковъ и скоро замѣтилъ, что одинъ изъ нихъ, хотя уже совсѣмъ такой покойникъ настоящій, а шевелится. И вдругъ покойникъ поднялся и сталъ въ царскихъ вратахъ.

И мы смотрѣли другъ на друга. Онъ былъ голый, ноги дегтемъ измазаны, а по облику вылитый Сомовскій рисунокъ къ книгѣ приключеній Эме Лебефа.

А старая наша нянька Иринья ужъ наяву все мететъ полъ и прибираетъ. И котенокъ Дымка — любимецъ мой трется у меня на плечѣ и мурлычетъ.


Опубликовано по изданию: Алексѣй Ремизовъ. Бѣдовая доля // Сочiнения — СПб, <1911>. — Т. 3. — С. 165—213.
© Электронная публикация — РВБ, 2017—2024. Версия 2.β (в работе)