Долго шли мы по рѣкѣ въ бродъ. Видны были только наши головы. Впереди шелъ мой пріятель, умершій нѣсколько лѣтъ назадъ, вѣчно пьяный съ краснымъ отекшимъ лицомъ. За нимъ — я. Пріятель шелъ лѣниво, опустивъ свою взлохмаченную сѣдую голову, изрѣдка оглядываясь и лукаво подмигивая мнѣ. И мы добрались до какого-то дома и мокрые вошли въ залъ. А въ домѣ балъ, танцы, веселая музыка. И сразу все остановилось, всѣ обратили на насъ глаза. А мы мокрые какъ гуща.

— Танцовать! Танцовать! — вдругъ закричали, и грянула музыка, и звуки такіе были веселые, подмывали кружиться, безъ конца, безъ передышки...

А мнѣ ужъ больше не хотѣлось итти въ бродъ, я сѣлъ въ вагонъ и поѣхалъ. Поѣздъ остановился среди открытаго поля. Я пошелъ въ станціонную будку и сѣлъ у окна.

— Ѣдутъ, ѣдутъ! — пробормоталъ стрѣлочникъ, проходя мимо.

И тотчасъ прокатила карета. Въ каретѣ сидѣла невѣста въ вѣнчальномъ уборѣ и женихъ во фракѣ — молодые. И только-что молодые скрылись, загрохотали огромныя дроги, а на дрогахъ лежалъ громадный трупъ. Лошади неслись во весь духъ, не было кучера, никто не правилъ.

Я выскочилъ изъ будки, пошелъ по полю. Поле пыльное, вѣтеръ пыльный, Господи!