VI
ПЕРВАЯ СМЕРТЬ
На четвертый день Пасхи умер доктор А. Д. Нюренберг.
Это первая смерть моего возраста — мы родились в один год и в один месяц.
Живой человек — бессмертный, казалось! — и в несколько дней всему конец.
Добрый он был человек — такими добрыми родятся только очень талантливые — и умница.
Лежал он на Фонтанке в тесной Кауфманской часовне.
Я пришел спозаранку.
Какие-то старушонки, спешившие за мной, — дорога к часовне путанная — стояли у стены, трясли головой, жалко смотрели красными от слез старыми глазами.
Много приносили венков и так цветы —
А эти старушонки ничего не принесли — они только сами пришли с Острова за Калинкин мост на Фонтанку — принесли свой непосильный труд и жалость.
Я помню, что-то он рассказывал о старушонках и о беде их несчастной, о своих соседях.
Я смотрел на желтый крепкий лоб — какой умный упор! Но глаза, закрытые плотно, не светили. И только брови — одна к другой — чернее еще чернелись.
И мне вспомнилось: приехал он однажды после приема, лег на диван в нашей тесной столовой — просто так полежать; я пошел к себе, занялся письмом и совсем забыл; вхожу зачем-то в столовую, протянул руки, чтобы на стул не наткнуться — чуть-чуть огонек от лампадки светит — а он с дивана тихонько руку да за ногу меня — = и поймал!
И с этих пор и не знаю, отчего это бывает, я почувствовал что-то такое доброе в его душе, и еще понял тогда же, и тоже не знаю, отчего это бывает, что одинок он в сутолке своего дела и, хоть большая гремит слава, а счастья нет и нету.
Старушонок совсем к стене прижали.
Все приходил народ — пациенты — очень много, всю часовню набили и венков много — весь в цветах.
Последние цветы — последний поклон молчаливый и — безответный.
Я все смотрел на желтый крепкий лоб и думал и тихо покорно мирился со смертью:
«в суете своего дела очень он устал, а теперь ничего не надо, вот и лежит спокойный непробудно — телефон не разбудит и торопиться некуда».
И еще думалось:
«трудно очень жить стало, так трудно, что просто иногда завидно — мертвому завидно: не могу я быть ни палачом, ни мстителем, ни грозным карающим судьей, и всякая эта резкость «революционного» взвива меня ранит и мне больно — моей душе больно».
На кладбище я не пошел — очень далеко, надо по железной дороге! — а проводил, как выносили.
И все я смотрел — провожал.
Венок из маленьких синих цветков, подвешенный на колеснице, подпрыгивая, лучился синим.
Солнечный весенний день.
*
