XV
СРЕДИ БЕЛА ДНЯ
1
НАЛЕТЧИКИ
Жадины — наши соседи по линии: отец и две дочери. Бедно они жили. И не теперь только, а и всегда.
Николай Иванович мне папирос давал. Ему по службе полагалось, а сам некурящий. Только очень неловко брать у него: ведь папиросы на обмен — очень выгодно. А зайдешь к нему, он сразу поймет: и сейчас же коробочку мне. А у меня уж и лицо дергается — и не могу не взять, беру. И не знаю, чем возместить этот дар, ничего такого у меня нет. А тут к какому-то революционному празднику выдали мне, по моей службе, румян и духов
немножко. Сначала-то я растерялся: куда такое? А слышу: если обменять, выгоднее папирос! Я и подумал: ну, вот
и хорошо, отнесу-ка я Жадиным.
*
Старшая Анна Николаевна больна была — «свинкой». Стала выздоравливать, но еще лежала. Николай Иванович ушел на службу. А младшая Надя, она около сестры сидела, а вот как стало легче, она и решила пройти на Сенной рынок купить чего-нибудь — один только оставался еще не закрытым Сенной.
«Я тебя запру!» — и Надя вышла, заперла за собой дверь.
А Анна Николаевна осталась одна.
— — —
«Надя ушла, а я лежу, — рассказывала Анна Николаевна шепотом, долго она боялась громко об этом рассказывать, — и вдруг вбегает Надя: вернулась! (она всегда возвращается) — забыла мешок. Взяла она мешок: «ай, какой нехороший у нас на лестнице стоит!» И ушла — заперла за собой. Прошло так с полчаса, слышу, опять отпирает. Нет, думаю, это не Надя: может, Вера Ивановна, соседка — Надя ее встретила и ключ ей отдала, ну та сразу-то и не может отпереть. И слышу: отперла — входит. И сразу понимаю, не Вера Ивановна, мужские шаги —
и много — не один. Прошли в кухню. — — Потом в
Надину комнату. — — Потом в соседнюю. Думаю, кто
из знакомых в Петербург приехал, Надя ключ дала. И вдруг на пороге какой-то молодой человек, одет хорошо —
«как, говорю, вы сюда попали?»
«очень просто: дверью».
«но ведь дверь была заперта?»
«что вы говорите! — дверь настежь!»
«нет, я знаю наверно: я была заперта!»
« — — молчи!» — и он револьвер на меня.
И вижу, вошел матрос и также револьвер на меня. Я вскочила. А они за мной. И загнали меня в угол.
«идите, ложитесь!»
«нет!» — говорю.
А матрос взял меня на руки и бросил на диван, где я лежала. Открыл чемодан — очень духами запахло! —
вынул веревку и стал меня связывать: связал руки, потом ноги —
«а теперь, говорю, что будет?»
«мы уйдем сейчас».
«а я как останусь?»
«а вас развяжут».
И вышли. И слышу, как в коридоре щелкали курки — —
Потом шаги по лестнице. Прислушалась: ушли! И стала я понемногу веревку с себя снимать. Очень это просто: ослабила сначала на руках — и развязала, потом ноги. И вдруг подумала: а ну как они вернутся — увидят, я развязанная! И стала я себя опять связывать. Кое-как связала ноги, потом руки. И лежу, боюсь шевельнуться. И думаю: да что же это я с ума сошла, что ли? И сняла я с себя веревку, встала, пошла заперла дверь. И опять легла».
— — —
А Надя рассказала —
когда она вышла в первый раз, она увидела, возле дров стоит матрос, а когда вернулась, на лестнице этот какой-то нехороший; она взяла мешок и с мешком пошла к трамваю — трамваи редко ходят, приходится долго ждать — и тут она заметила, ждет тот самый матрос, которого видела около дров; а села в трамвай, матрос остался.
— И вот что странно, — сказал Николай Иванович, — ничего ведь не взяли: возле дивана па столе лежали часы — не взяли!