Свет неприкосновенный
«И я не различал, когда день или когда ночь, но светом неприкосновенным объят был».
ЛЮБОВЬ КРЕСТНАЯ
Был один царь, имя ему Семиклей, правил царь своим царством разумно, и был порядок в его государстве, и быть бы ему довольну, да большое было у царя горе: царица Купава лежала прокаженна. Печально проходили годы, не собирал царь пиры, не затевал игрищ, не тешил себя потехой. Кроток вырос сын царевич, женился, и опять горе: царская невестка беса в себе имела. Кроток был Пров царевич, жалостив — плачевное сердце.
Разумно правил царь своим царством, разумные давал законы, и любил царь о божественном слушать и очень хотел Христа увидеть, все о Христе тайно думал.
Однажды прилег царь отдохнуть после обеда, лежит себе, раздумывает, — все о Христе думал, все Христа хотел увидеть, и видит, откуда ни возьмись, птица — летает посреди палаты, и такая необыкновенная, смотрит царь на птицу и диву дается. А птица взлетела под потолок, да как ударит крылом, посыпалась с потолка известка, да пылью царю в глаза, и ослеп царь.
Ослеп царь Семиклей. Сумрак покрыл палаты царские. И никому не стало доступа во дворец, крепко затворился царь, и еще печальнее настали дни.
А слух уж пошел, стали в народе поговаривать, что слепотой поражен царь, и стало в народе неспокойно.
Призвал Семиклей царевича-сына, сказал царевичу-Прову:
— Иди, чадо, в дальние земли и никого с собой не бери, еще станут обо мне рассказывать, о слепоте моей, один иди, собери дань, на это мы и проживем: как узнают люди, что ослеп я, придет другой царь и захватит наше царство, а что́ соберешь, то и будет нам напоследок.
И пошел Пров-царевич в дальние земли, никого с собой не взял, как наказал царь, а был царевич жалостив, жалко ему было отца ослепшего, мать прокаженную, жену бесноватую, и много тужил он — плачевное сердце. И в дальней земле нанял царевич от тамошних людей слуг, и собирал дань с великой крамолой, — и мало давали ему. Поспешно начал царевич собирать дань, и ничего не выходило, и наемные слуги, крамолой возмутив народ, оставили его.
И жалостью мучилось сердце — имел он сердце плачевное, как никто. Жалко ему было народ, которого возмутил он крамолой, и слуг наемных, до его прихода людей мирных, обольстившихся легкой наживой и ожесточенных наемным делом, жалко ему было отца, мать и жену — придет другой царь, возьмет их царство, и куда пойдут они, слепой, прокаженная и бесноватая, кому таких надо, кто их приютит? — и сам он, чем он им поможет? — хоть бы дань собрал, и это было бы им на черный их день, а он ничего не собрал и то малое, что дали ему, отдал, как плату, наемным слугам.
За городом при дороге сидел царевич один с пустыми руками и тужил и горевал, и все его сердце плачевное изнывало от жалости, — и лучше бы ему самому ослепнуть, как отец ослеп, быть прокаженным, как мать прокаженна, стать бесноватым, как жена бесновата, и лучше бы ему самому быть обиженным им через слуг наемных ожесточившимся народом и излившим ожесточение свое и обиду свою в непокорстве, и лучше бы поменяться ему местом со слугами, которых проклинает народ, а они, исполнявшие его волю, за все его одного винят.
И вот, когда сидел царевич при дороге, покинутый с своей отчаянной жалостью, и уж чернело в глазах его, и сумрак, кутавший его, быль ночнее сумрака, упавшего на отцовский дом, и непроглядней сумрака, простершегося над обиженным, ожесточенным народом, и удушливее сумрака, обнявшего наемных слуг, спустивших и плату и награбленное, когда почувствовал царевич, что один он на всей земле, кругом один, какой-то подошел к нему... странный какой-то, — сам Господь пришел к нему.
— Возьми меня, я тебя не оставлю.
— А откуда ты? — спросил царевич Христа.
Христос показал ему на гору — там по горе елочки стояли крестами в небо.
— А как тебя звать?
Христос смотрел на царевича.
— Кто ты?
Христос только смотрел на царевича.
И обрадовался царевич и протянул руки к Нему:
— Ты не оставишь меня!
— О, Прове, — сказал Христос, — в чем твое горе?
— Я раб царя Семиклея, — сказал царевич, — послан царем собирать дань, и мне ничего не дают, а велено мне скоро собрать. Не знаю уж, что и делать.
— Я тебе соберу, — сказал Христос, — оставайся тут, а я пойду в город.
И пошел один в город, а царевич остался, и видел царевич, как словно свет таял голубой дорожкой по его следу, и удивился.
Скоро из города показался народ, шли по дороге к Прову, несли дань царскую. И дивился царевич, откуда что бралось, так много было золота и серебра, о таком сокровище он и не думал, и все это для него, и всю эту дань он передаст царю, и эта дань была гораздо больше, какую ждет царь про черный день.
За богатыми пошла беднота, и когда последняя старушонка-нищенка положила свою копеечку, поклонилась царевичу и поплелась назад в город, царевич стал перед другом:
— Господи, как мне любить тебя!
— Так же, как я тебя люблю, — сказал Христос, — давай сотворим братство!
— Давай, — согласился царевич, — и будем навеки братья, — и подал Христу свой пояс.
И Христос, взяв от царевича пояс, связал его со своим, и опоясал себя и царевича.
— Проклят есть человек, — сказал Христос, — кто избрал себе брата и не был верен ему. Это братство более кровного братства рожденных братьев.
И сказал царевич:
— Много золота с нами, пойдем в нашу землю.
И они пошли, два названных брата, и подошли к царскому городу два названных брата, и на берегу у реки остановились, и сказал Христос царевичу:
— О, брате Прове!
— Я, брате.
— Войдем в воду и омоемся вместе.
И дивились ангелы на небесах, что сказал Господь: «о, брате Прове!»
Христос вошел в реку и с ним его названный брат царевич, там взял Христос рыбу.
— О, Прове!
— Я, Господи.
— Ты знаешь силу этой рыбы?
— Не знаю, брате.
И сказал Христос царевичу:
— Очи этой рыбы — от слепоты, стамех — от проказы, желчь — от нечистого духа.
И уразумел царевич в своем сердце: отец ослеп — и вот прозреет, мать прокаженна — и вот очистится, жена бесновата — и вот освободится. И положил царевич все сокровище — всю дань царскую, золото и серебро, до последней копеечки старушонки-нищенки к ногам своего названного брата, взял рыбу и поспешил домой — в дом печали и боли и отчаяния.
Желчью он коснулся сердца жены и она узнала его, заплакала. О, как давно она не видела его, потемненная нечистым духом, и вот видит... и видит и плачет.
— Свет! Царевич мой! Ненаглядный, ненасмотренный!
Стамехом он коснулся рук матери, и она поднялась с одра, словно омытая, прекрасная царица Купава.
— Ох, любезный мой, возлюбленный сын, мой радостный, ты обрадовал душу мою. Не увидишь моего лица плачевного, не услышишь моего рыдания, обвеселил ты сердце мое, ненаглядный, ненасмотренный!
И очами рыбьими он коснулся глаз отца, и отец прозрел от слепоты.
— Откуда ты это взял? — обрадовался царь.
И рассказал ему царевич все, что с ним было, все неудачи свои, и как подошел к нему какой-то странный, пожалел его, собрал для него большую дань, и потом они сотворили братство, и брат названный дал ему рыбу.
С плачем поднялся царь.
— Пойдем, сыну, ведь это Христос приходил к тебе!
И они поспешно вышли из дворца и пошли по дороге к реке, где оставил царевич своего названного брата. Но там его не было. На берегу лежало сокровище — золото и серебро, дань царская, но его уж не было. И глядя на
дорогу, царь увидел: по дороге к горе, где елочки крестами в небо глядят, шел... и словно свет таял голубой дорожкой по его следу, Христос шел, сам Господь.
Царь растерзал одежды свои и с плачем припал к земле:
— Слава Тебе, Господеви, что не оставил нас в погибели!