33.
ТРИЗНА

Птицей коричневой с белым горлышком, птичкой счастливой перепархивал я с камня на камень по берегу моря, я прислушивался к плеску волны и повторял свои два малые слова, и рядом на камне лежал лапы вверх тюлень, утоплый детеныш с раздутым брюхом, стальной, как море.

— Кит, кит попался! — бежали ребятишки и кричали, и ребятишкам было очень страшно и они были рады, что видели зверя морского.

Я стоял перед престолом Бога Живаго, я давал обет быть справедливым и милостивым. Власть моя не знала границ и, вооруженный силою мира, я чувствовал в себе непобедимую силу, я один мог бы потопить любой флот, я один мог бы рассеять и самое стройное войско и задавить мятежный сброд непокорных полчищ, я был судьбою народов, я не знал пощады и никто не ускользал от моего ока, я был мечом для сердца, и меч мой, проходя через сердца, открывал сердцу помыслы человеческие... и был я первым под зорями солнца.

И какой злой хозяин выгнал бы собаку со двора? По слякоти в промозглое утро шел я ошельмованный свя́зень с полицейским из Петровской в Петербургскую часть, я дрожал всем своим измученным голодным телом и был тих и кроток, да я и таракашку снял бы, всех пощадил бы, — и сердце в сапоги ушло...

И вот уж тащат... А ведь я как хотел в Лавру, нет, по-своему распорядились, на Волково тащат. Уж отпели и отпетого, поконченного, несли на кладбище зарывать в могилу. Выскочил я на повороте, забежал вперед — до кладбищенских ворот мне еще можно! А как хорошо было на воле, в Божьем мире, на земле моей любимой, и чисто и ясно, только все чуть помельче, будто через стекло какое, через бинокль обратно, я смотрел на нашу землю, на улицы наши, на дома и сады и на прохожих. Я стоял у большого серого камня, у своей могилы, и разбирал надпись — по-латыни вырезана была надпись на камне, римскими буквами неровно...

— Ой, горю! — припал я к горючим стенкам котла, — ой, горячо! — язык пересох, горло запеклось.

— Один глоток, — кричу — один глоток!

Черный идет, зло глаза горят, учуял зов.

— Страж мой черный, — прошу я его, — мучитель мой, дай испить!

— Бог подаст! — насмешливо смотрит так, — Бог подаст! — и опрокинул котел.

Мороз, у! лютый! — мороз трещит. Выкарабкался я из проруби, по горло в воде стою, зубы мне с дрожи разбило, закоченел весь, и двинуться страшно, вот оборвусь.

— Страж мой черный, — прошу я его, — мучитель мой, спаси душу, дай огонька!

— Бог подаст! — ощерился, черные пылают глаза.

И опять весь в огне, опять попал в горючий котел, — ой, горю, ой, горячо!

Черный, мой страж неизменный, ходит вокруг. Кого мне просить, кого звать? И дым моей муки непрестанно восходит, и нет мне покою день и ночь.

1913 г.