КОНСТАНТИН СЛУЧЕВСКИЙ
1837-1904
Поэзия Константина Константиновича Случевского принадлежит двум эпохам. Его дебют в «Современнике» в 1860 г., восторженно встреченный Ап. Григорьевым, Тургеневым, был осмеян прогрессивной критикой. Случевский надолго уходит из литературы, изучает философию и естественные науки, служит в Главном управлении по делам печати, в министерстве государственных имуществ; он приближен ко двору, имеет чин камергера. В свите великого князя путешествует по северу и северо-западу России и оставляет живо написанные, богатые фактами очерки.
С 80-х годов Случевский вновь выступает как поэт, в 1898 г. выходят в свет его сочинения в шести томах стихов и прозы. На переломе веков он уже признанный мэтр, окруженный учениками и почитателями; среди постоянных посетителей его «пятниц» молодые Брюсов, Бальмонт. Символисты охотно печатают Случевского в своих альманахах. В «Северных цветах» И. Коневской дает восторженную характеристику Случевскому — «единственному в своем роде из русских поэтов по буйной яркости, размаху и причудливой изощренности своей живописи»; Брюсов пишет о нем статью, назвав ее «Поэт противоречий». В 1902 г. выходит сборник стихов «Песни из “Уголка”». Последние циклы стихов — «Загробные песни» и «В том мире» («Русский вестник», 1902—1903).
Темы Случевского — безвременье, жизнь-сон «пролгавшихся людей» с окаменевшей, «убывающей» душой. Содержанием его поэзии становится состояние дисгармонии и разлада. Он определяет себя как поэта диссонансов («смех в рыдании и тихий плач в веселии»). Точная предметная деталь соседствует со свободной фантазией, а фантастические видения обладают вещественной пластичностью. Прозаическую, обиходную речь сменяет размашистая метафоричность. При этом ему свойственны печальная искренность и «тон какого-то своеобразного простодушия» (Вл. Соловьев). Характерная черта поэзии Случевского — материализация духовного, оплотнение невещественного, ощущение неба, тумана, облаков, ветра как плотной материальной среды (даже тени «лежат, навалившись одни на других»).
Случевского привлекает состояние «переходности». Он фиксирует грани сна и яви, ясного сознания и безумия, фантазии и реальности, ночи и утра, наконец, жизни и смерти, пытаясь разгадать, «в чем смысл срединного мгновенья» («Но неизведанная тайна, / Потемки — самый переход»). К этой пограничной ситуации, «между жизнью и смертью» поэт подходит аналитически, соединяя шестидесятнический рационализм и доверие к науке с верой в потустороннее бытие. Цикл стихов «Загробные песни» для Случевского — выполнение своего рода нравственной задачи: «...облегчить, насколько возможно, странствования мятущегося духа человека, именно в наше глубоко безотрадное время».
Тревожась о хаотичности и дисгармоничности мира, он хаос, однако, не принимает как неизбежность, но верит в конечное торжество красоты, добра, поэзии:
А Ярославна всё-таки тоскует
В урочный час на каменной стене.
Изд.: Случевский К. Стихотворения. Поэмы. Проза. М., 1988.
«Высоко гуляет ветер...».
«Не померяться ль мне с морем?».
«Пред «великою толпою...».
«Вконец окружены туманом прежних дней...».
«В чудесный день высь неба голубая...».
«Как? Опять Страшный суд! мне вослед, по пятам!».
«Умер я! Есть ощущения...».
Рецепт Мефистофеля.
Быть ли песне?
* * *
Ты не гонись за рифмой своенравной
И за поэзией — нелепости оне:
Я их сравню с княгиней Ярославной,
С зарею плачущей на каменной стене.
Ведь умер князь, и стен не существует,
Да и княгини нет уже давным-давно;
А всё как-будто, бедная, тоскует,
И от нее не всё, не всё схоронено.
Но это вздор, обманное созданье!
Слова — не плоть... Из рифм одежд не ткать!
Слова бессильны дать существованье,
Как нет в них также сил на то, чтоб убивать...
Нельзя, нельзя... Однако преисправно
Заря затеплилась; смотрю, стоит стена;
На ней, я вижу, ходит Ярославна,
И плачет, бедная, без устали она.
Сгони ее! Довольно ей пророчить!
Уйми все песни, все! Вели им замолчать!
К чему они? Чтобы людей морочить
И нас, то здесь — то там, тревожить и смущать!
Смерть песне, смерть! Пускай не существует!
Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..
А Ярославна всё-таки тоскует
В урочный час на каменной стене...
1898
* * *
Высоко гуляет ветер,
Шевелит концы ветвей...
Сильф воздушный, сильф прекрасный,
Вей, красавец, шибче вей!
Там тебе простор и воля;
Всюду, всюду — светлый путь!
Только книзу не спускайся,
Не дыши в людскую грудь.
Станешь ты тоскою грузен,
Станешь вял, лишишься сна;
Грудь людская, будто улей,
Злых и острых жал полна...
И тебя, мой сильф воздушный,
Не признать во цвете лет;
Побывав в болящей груди,
Обратишься ты в скелет;
Отлетев, в ветвях застрянешь
Сочлененьями костей...
Не спускайся наземь, ветер,
Вей, мой сильф, но выше вей!..
1898
* * *
Не померяться ль мне с морем?
Вволю, всласть души?
Санки крепки, очи зорки,
Кони хороши...
И несчитанные версты
Понеслись назад,
Где-то, мнится, берег дальний
Различает взгляд.
Кони шибче, веселее,
Мчат во весь опор...
Море места прибавляет,
Шире кругозор.
Дальше! Кони утомились,
Надо понукать...
Море будто шире стало,
Раздалось опять...
А несчитанные версты
Сзади собрались
И кричат, смеясь, вдогонку:
«Эй, остановись!»
Стали кони... Нет в них силы,
Клонят морды в снег...
Ну, пускай другой, кто хочет,
Продолжает бег!
И не в том теперь, чтоб дальше...
Всюду — ширь да гладь!
Вон как вдруг запорошило...
Будем умирать!
1898
* * *
Пред великою толпою
Музыканты исполняли
Что-то полное покоя,
Что-то близкое к печали;
Скромно плакали гобои
В излияньях пасторальных,
Кружевные лились звуки
В чудных фразах музыкальных...
Но толпа вокруг шумела:
Ей нужны иные трели!
Спой ей песню о безумье,
О поруганной постели;
Дай ей резких полутонов,
Тактом такт перешибая,И она зарукоплещет,
Ублажась и понимая...
1900
* * *
Вконец окружены туманом прежних дней,
Всё неподвижней мы, в желаньях тяжелей;
Всё у́же горизонт, беззвучнее мечты,
На всё спускаются завесы и щиты...
Глядишь в прошедшее, как в малое окно;
Там всё так явственно, так всё озарено,
Там светят тысячи таинственных огней;
А тут — совсем темно и, что ни час, темней...
Весь свет прошедшего как бы голубоват.
Цвет взглядов юности! Давно погасший взгляд.
И сам я освещен сиянием зари...
Заря в свершившемся! Любуйся и смотри!..
Как ясно чувствую и как понятно мне,
Что жизнь была полней в той светлой стороне!
И что за даль видна за маленьким окном —
В моем свершившемся, чарующем былом!
Ведь я там был в свой час, но я не сознавал.
И слышу ясно я — мне кто-то прошептал:
«Молчи! Довольствуйся возможностью смотреть!
Но, чтоб туда пройти, ты должен умереть!»
1900
* * *
В чудесный день высь неба голубая
Была светла;
Звучали с церкви, башню потрясая,
Колокола...
И что ни звук, то новые виденья
Бесплотных сил...
Они свершали на землю схожденье
Поверх перил.
Они, к земле спустившись, отдыхали
Вблизи, вдали...
И незаметно, тихо погасали
В тенях земли...
И я не знал под обаяньем звона:
Что звук, что свет?
Для многих чувств нет меры, нет закона
И прозвищ нет!..
1900
* * *
Как? Опять Страшный суд! мне вослед, по пятам!
Но ведь это совсем невозможно!
Я в земле не лежал на поживу червям?
Это страшно, ужасно, безбожно...
А воскресшие шли от начальных начал,
От конечных концов приходили:
Громкий благовест в небе пылавшем звучал,
Солнца пели и звезды звонили!
И не видел я вовсе страдальческих лиц,
Что, бывало, в гробах поражали:
Все в молитвенном шествии падали ниц!
И, поднявшись, на небо взирали.
Грохот слышался всюду от глыб земляных,
Что валились в пустые могилы;
Треск от царских гробниц, в разрушении их
Повеленьем неведомой силы...
Разрушалась и Смерть. В ней погасла алчба,
Слух погас, затуманилось зренье,
Постигала ее каждой жизни судьба —
Прикоснулось всесильное тленье!
Проходили вблизи ее сонмы людей,
Шел и я, все мы вдаль уходили...
Боль затихла в груди... Прежде было больней...
Но зачем вы глаза мне закрыли?
Ведь я вижу сквозь медь... Слышу говор людской...
Что-то жгучее дали мне! жгите!!!
А я всё-таки буду опять сам собой...
Да! Я выпорхну! Ну-ка! Ловите!
1902
* * *
Умер я! Есть ощущения:
Не понять их, не познав
Новость первого мгновения!
Я окреп, нетленным став...
Ночь!.. Вдали земля туманная,
Мать всех в мире матерей,
Мне в былом обетованная
И очаг души моей!
Полуночница усталая,
Без меня несешься ты,
Вся больная, захудалая,
В стогнах вечной немоты...
А путям твоим и следу нет!
Но, кому бессмертным стать,
На тебе родиться следует,
На тебе и умирать!
Умер я... Там, в темной темени,
Ты мелькаешь огоньком...
Там есть смерть! Там царство времени!
Там родные мне, мой дом!
Уносись же, горе-странница,
Как корабль среди зыбей,
В мириадах звезд избранница
И очаг души моей.
Я отпетый, я отчитанный,
Молча вслед тебе смотрю,
И в трудах, в скорбях воспитанный,
Смерть пройдя, — благодарю...
1902
РЕЦЕПТ МЕФИСТОФЕЛЯ
Я яд дурмана напущу
В сердца людей, пускай их точит!
В пеньку веревки мысль вмещу
Для тех, кто вешаться захочет!
Под шум веселья и пиров,
Под звон бокалов, треск литавров
Я в сфере чувства и умов
Вновь воскрешу ихтиозавров!
У передохнувших химер
Займу образчики творенья,
Каких-то новых, диких вер
Непочатого откровенья!
Смешаю я по бытию
Смрад тленья с жаждой идеала;
В умы бездумья рассую,
Дав заключенье до начала!
Сведу, помолвлю, породню
Окаменелость и идею,
И праздник смерти учиню,
Включив его в Четьи-Минею.
1903
БЫТЬ ЛИ ПЕСНЕ?
Какая дерзкая нелепость
Сказать, что будто бы наш стих,
Утратив музыку и крепость,
Совсем беспомощно затих!
Конечно, пушкинской весною
Вторично внукам, нам, не жить:
Она прошла своей чредою
И вспять ее не возвратить.
Есть вёсны в людях, зимы глянут
И скучной осени дожди,
Придут морозы, бури грянут,
Ждет много горя впереди...
Мы будем петь их проявленья
И вторить всем проклятьям их;
Их завыванья, их мученья
Взломают вглубь красивый стих...
Переживая злые годы
Всех извращений красоты, —
Наш стих, как смысл людской природы,
Обезобразишься и ты;
Ударясь в стоны и рыданья,
Путем томления пройдешь.
Минуешь много лет страданья —
И наконец весну найдешь!
То будет время наших внуков,
Иной властитель дум придет...
Отселе слышу новых звуков
Еще не явленный полет.
1903