Александр Михайлович Добролюбов начинал свой путь как поэт-декадент. Подобно Брюсову, явился одним из зачинателей русского символизма. В гимназические годы был близок с Вл. Гиппиусом, оба входили в небольшой кружок петербургских приверженцев «нового искусства». Жизнь Добролюбова той поры окружена ореолом легенд: рассказывали о черных мессах на его квартире, о его проповедях самоубийства. Стихи этих лет собраны в книгу «Natura naturans. Natura naturata» (СПб., 1895), открывавшуюся посвящением: «Моим великим учителям Гюго, Рихарду Вагнеру, Россетти и Никонову» (кто сей последний, неизвестно). Выход книги, по словам одного из критиков, ошеломил читателей «как свалившийся на голову кирпич». Стихи носили экспериментальный характер, отражая стремление Добролюбова к синтезу искусств. Перед некоторыми стихами были даны названия картин, на фоне которых их следовало воспринимать, перед другими автор помещал, явно под влиянием Вагнера, лейтмотивы, затем развивавшиеся в тексте; из-за отсутствия пояснений смысл этих новшеств был мало кем разгадан. По воспоминаниям, самоубийство одного из его последователей стало причиной духовного кризиса, в результате которого Добролюбов принял решение оставить литературу и уйти странствовать в крестьянском платье. Стихи, написанные накануне ухода, были изданы Брюсовым в «Собрании стихотворений» (М., 1900). Они чужды формальным ухищрениям, богоборческие настроения чередуются в них с покаянными мотивами.
В начале 1900-х годов Добролюбов перебирается в Поволжье, вокруг него собирается секта «добролюбовцев» или «братков». Религиозные идеи того периода отразились в сборнике «Из книги Невидимой» (М., 1905), составленной из гимнов и духовных поучений, причудливо соединявших в себе разнообразные влияния от Франциска Ассизского и Метерлинка до песнопений русских сектантов.
Самостоятельного литературного значения стихи Добролюбова не имели, они были заслонены его яркой биографией, в которой символисты видели большой смысл, пример «мистического народничества». В сектантской среде добролюбовские гимны получили долгое бытование, несколько их удалось записать в 1970-е годы. В последний период жизни Добролюбов кочевал с артелью печников в районах Азербайджана. Немногие сохранившиеся произведения этих лет свидетельствуют о его полном «обмирщении»: стал атеистом и исповедовал идеи, близкие к Пролеткульту.
Посвящается Федору Кузмичу,
великому служителю Бога
«Видение Иезекииля»
Adagio maestoso
Подо Мною орлы, орлы говорящие.
Подо Мною раменья, прогалины, засеки...
Разбегаются звери рыкучие, рыскучие,
Разбегаются в норы темные, подземельные,
Подо Мною орлы, орлы говорящие.
Гой, лембои лесные, полночные!
Выходите пред лицо Великого Господа,
Выходите, поклонитесь Царю Вашему Богу!
Подо Мною орлы, орлы говорящие.
<1895>
Посвящается Я. И. Эрлиху
Встал ли я ночью? утром ли встал?
Свечи задуть иль зажечь приказал?
С кем говорил я? один ли молчал?
Что собирал? что потерял?
— Где улыбнулись? Кто зарыдал?
Где? на равнине? иль в горной стране?
Отрок ли я, иль звезда в вышине?
Вспомнил ли что иль забыл в полусне?
Я ль над цветком, иль могила на мне?
Я ли весна, иль грущу о весне?
Воды ль струятся? кипит ли вино?
Всё ли различно? всё ли одно?
Я ль в поле темном? я ль поле темно?
Отрок ли я? или умер давно?
— Всё пожелал? или всё суждено? —
<1900>
А и знаю я, братцы,
Что у вас в головах.
А и у меня, братцы,
Завелась болезнь.
А и с той поры, братцы,
Гвоздь в голове.
А и нету силы, братцы,
Кречетом летать.
Но не долго мне, братцы,
С вами говорить,
Солнце ждет меня, братцы,
Хочет ослепить!
Только странно мне, братцы:
Человеки вы!
И живете вы, братцы,
Только не живя!
Солнце ждет меня, братцы,
И я знаю, кто!
Распрощаемся, братцы,
Только навсегда.
<1900>
Телом сцепленный
С силой, бессильем других,
Вновь утомленный
Силой условий мирских,
Вдаль направляюсь
Только к свободе своей,
Не утомляясь
Блеском безгорестных дней.
Там неустанна
Сила творившая,
Здесь опочившая,
Установившая
Мир беспрестанный.
В счастии верю
Счастью невольному,
Пиру всестольному;
Странствию дольному
Чую потерю.
<1900>
Прощайте, птички, прощайте, травки,
Вас не видать уж долго мне.
Иду в глубокие темницы,
В молитвах буду и постах.
Я друг был всякой твари вольной
И всякую любить желал,
Я поднял примиренья знамя,
Я объявил свободу вам.
Я поднял примиренья знамя,
Я братьями скотов считал.
Но вы живите и молитесь
Единому Творцу веков,
Благовестите мир друг другу
И не забудьте обо мне.
Благовестите мир друг другу
И не забудьте обо мне.
Прощайте, птички, прощайте, травки,
Вас не видать уж долго мне,
Иду в глубокие подвалы,
В молитвах буду и постах.
Иду в глубокие подвалы,
В молитвах буду и постах.
<1905>
Мир и мир горам, мир и мир лесам,
Всякой твари мир объявляю я.
И идут уже зайцы робкие,
Песня им люба, вразумительная.
Загорелись огнем все былиночки,
Струи чистыя в родниках подымаются,
За рекой песня чистая разглашается:
То горят в лучах камни дикие
И поют свою песню древнюю,
Ту ли думушку вековечную,
Испокон веков необъявленную.
Песню братскую принимаю я...
Вот у ног моих козы горныя,
Лижут руки мои лоси глупыя...
Ай вы звери мои, вы свободные!
Путь у каждого неизведанный,
Вы идите своим ли одним путем,
Только мирную человечью речь принимайте!
Вот, медведи, вам мирный заговор:
Вы не трогайте жеребеночка,
Пощадите крестьянскую животинушку...
Ай вы змеи ползучие подколодные!
Вы не жальте нас на родных полях,
Недосуг болеть да крестьянствовать в пашню жаркую.
Все примите мир — слово крепкое:
Чтоб отныне ли даже до веку,
С нами праздновать воскресение!
Чтоб ветра текли только тихие,
Волки прыткие на своих местах застоялись бы,
Чтоб былиночек понапрасному не обидели,
Чтоб трава расти не росла в тот день,
Чтоб в согласный день согласились все
Погрузиться в глубокое размышление!
На один только день эта заповедь:
Вновь растет трава укрепленная,
Мир и мир людям, мир и мир зверям,
Начинают работу совместную и вселенскую,
Но работа та животворная,
Не погибнет нигде и сухой листок,
Не сломает никто даже веточки.
<1905>