АЛЕКСАНДР БЛОК
1880—1921
Александр Александрович Блок — единственный из символистов, признанный еще при жизни поэтом общенационального значения. Семейная атмосфера, в которой он вырос, способствовала тому, что традиции классической русской культуры были неотделимы в восприятии Блока от понятия «дома», а в его поэтическом творчестве завершились все важнейшие течения русской лирики XIX в. Отец поэта — профессор Варшавского университета, мать — переводчика, дочь ректора Петербургского университета А. Н. Бекетова, жена — дочь знаменитого химика Д. И. Менделеева. Сам Блок окончил историко-филологический факультет в Петербурге. Первая публикация — в 1903 г. (в журнале «Новый путь»), первая книга — «Стихи о Прекрасной Даме» (М., 1905).
Уже здесь сказались важнейшие черты творческой манеры Блока: особая спаянность собранных в книге стихотворений, единый лирический сюжет, сквозные мотивы-символы (весна, закат, заря, вечер, ветер, лучезарность). Традиционная тема романтической любви-служения продолжила в «Стихах о Прекрасной Даме» то новое для русской поэзии содержательное наполнение, которое было привнесено в нее идеями Вл. Соловьева о слиянии с Вечно-Женственным в «Божественном всеединстве». Миф о Софии, Мировой Душе, становясь темой лирических стихотворений, делал неузнаваемой связанную с ней традиционную природную, и в частности «лунную» символику и атрибутику (героиня появляется в вышине, на вечернем небосклоне, белая, источник света, рассыпает жемчуга, всплывает, исчезает с появлением солнца и т. д.). Этот мифологический аспект ранней лирики Блока до сих пор не вполне осознан ни читателем, ни исследователями его творчества.
«Стихи о Прекрасной Даме» отчетливо выявили и трагическую неосуществимость жизненной гармонии (мотивы «кощунственных» сомнений не только в собственной призванности, но и в самой возлюбленной, способной «изменить облик»), поставив поэта перед необходимостью иных, более непосредственных взаимоотношений с миром. Особую роль для Блока сыграли события первой русской революции 1905 г., обнажившие стихийную, катастрофическую природу бытия. В лирику Блока 1904—1907 гг. проникает и становится ведущей тема «стихии» (образы метели, вьюги, мотивы народной вольницы, бродяжничества). Резко меняется образ центральной героини: Прекрасную Даму сменяют «стихийные» демонические Незнакомка, Снежная маска, цыганка Фаина. В те годы Блок становится активным участником литературного процесса, публикует в журналах не только стихи, но и статьи, с 1907 г. заведует отделом литературной критики в журнале «Золотое Руно», неожиданно для собратьев по символизму обнаруживая интерес и близость к традициям демократической литературы. Выходят новые поэтические сборники («Нечаянная радость». М., 1907; «Снежная маска». СПб., 1907; «Земля в снегу». М., 1908; «Ночные часы». М., 1911), а также пьесы «Балаганчик» и «Незнакомка», поставленные в театре В. Ф Комиссаржевской. Наиболее существенны для его творчества в те годы темы трагического отчуждения личности от народной стихии, кризиса индивидуализма, раскола между народом и интеллигенцией. Его стихи о России соединяют образы родины и любимой (Жены, Невесты), сообщая патриотическим мотивам особую интимную интонацию.
В 1911—1912 гг. Блок переработал свои пять сборников в трехтомное «Собрание стихотворений». С того времени поэзия Блока существует в читательском сознании как единая «лирическая трилогия», уникальный «роман в стихах», создающий «миф о пути», о духовном становлении поэта (Д. Максимов). «Все стихи вместе — “трилогия вочеловечения” (от мгновения слишком яркого света через необходимый болотистый лес к отчаянию, проклятиям, “возмездию” и... к рождению человека “общественного”,
художника, мужественно глядящего в лицо миру», по автохарактеристике Блока). В «трилогии» как большой форме нового типа реализовалось давнее стремление ее автора выйти за пределы лирического микрокосма к иным, не дававшимся ему эпическим формам (не случайно поэма «Возмездие», над которой поэт работал с 1910 г. до самой смерти, не была завершена).
С энтузиазмом встретив революционные событии 1917 г., Блок участвовал в работе Чрезвычайной следственной комиссии по делам бывшего царского правительства, а после Октября в издательстве «Всемирная литература», Театральном отделе Наркомпроса, Союзе поэтов и др. Восприятие революции как взрыва народной стихии отразилось в поэме «Двенадцать», сразу же получившей всемирную известность и во многом определившей искания советской поэзии 20-х годов. Но, принимая и в значительной мере оправдывая стихийные проявления народного гнева, Блок не мог принять и оправдать становление советской бюрократии, ставшее очевидным уже к 1919 г. Именно в то время душевный подъем сменился у Блока развивающейся депрессией, повлиявшей и на его физическое состояние. В поисках последнего духовного самоопределения Блок от идеи растворения в стихии пришел к концепции спасающего причастия к истинной культуре («тайная свобода»), что выразилось в его последних статьях и стихах о Пушкине.
Изд.: Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1960—1963.
Гамаюн, птица вещая.
«Не легли еще тени вечерние...».
Вступление («Отдых напрасен. Дорога крута»).
«Предчувствую Тебя. Года проходят мимо...».
«В бездействии младом, в передрассветной лени...».
«Просыпаюсь я — и в поле туманно...».
Болотные чертенятки.
«Ты оденешь меня в серебро...».
«Шлейф, забрызганный звезда́ми...».
Балаган.
«Ты отошла, и я в пустыне...».
Из цикла «Осенняя любовь»: 1. «Когда в листве сырой и ржавой...».
Из цикла «Три послания»: 2. «Черный ворон в сумраке снежном».
Из цикла «Пляски смерти»: 2. «Ночь, улица, фонарь, аптека...».
Из цикла «На поле Куликовом»: 1. «Река раскинулась. Течет, грустит лениво...».
Россия.
«Вот он — ветер...».
Коршун.
Из цикла «Жизнь моего приятеля»: 8. Говорит смерть.
Пушкинскому Дому.
* * *
Полный месяц встал над лугом
Неизменным дивным кругом,
Светит и молчит.
Бледный, бледный луг цветущий,
Мрак ночной, по нем ползущий,
Отдыхает, спит.
Жутко выйти на дорогу:
Непонятная тревога
Под луной царит.
Хоть и знаешь: утром рано
Солнце выйдет из тумана,
Поле озарит,
И тогда пройдешь тропинкой,
Где под каждою былинкой
Жизнь кипит.
21 июля 1898.
с. Шахматово
ГАМАЮН, ПТИЦА ВЕЩАЯ
(Картина В. Васнецова)
На гладях бесконечных вод,
Закатом в пурпур облеченных,
Она вещает и поет,
Не в силах крыл поднять смятенных...
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых...
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!..
23 февраля 1899
* * *
Не легли еще тени вечерние,
А луна уж блестит на воде.
Всё туманнее, всё суевернее
На душе и на сердце — везде...
Суеверье рождает желания,
И в туманном и чистом везде
Чует сердце блаженство свидания,
Бледный месяц блестит на воде...
Кто-то шепчет, пост и любуется,
Я дыханье мое затаил, —
В этом блеске великое чуется,
Но великое я пережил...
И теперь лишь, как тени вечерние
Начинают ложиться смелей,
Возникают на миг суевернее
Вдохновенья обманутых дней...
5 октября 1899
ВСТУПЛЕНИЕ*
Отдых напрасен. Дорога крута.
Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
Дольнему стуку чужда и строга,
Ты рассыпаешь кругом жемчуга.
Терем высок, и заря замерла.
Красная тайна у входа легла.
Кто поджигал на заре терема,
Что воздвигала Царевна Сама?
* Из книги «Стихи о Прекрасной Даме».
Каждый конек на узорной резьбе
Красное пламя бросает к тебе.
Купол стремится в лазурную высь.
Синие окна румянцем зажглись.
Все колокольные звоны гудят.
Залит весной беззакатный наряд.
Ты ли меня на закатах ждала?
Терем зажгла? Ворота отперла?
28 декабря 1903
* * *
И тяжкий сон житейского сознанья
Ты отряхнешь, тоскуя и любя.
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —
Все в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо,
И молча жду, — тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое пробудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду — и горестно и низко,
Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
4 июня 1901.
с. Шахматово
* * *
В бездействии младом, в передрассветной лени
Душа парила ввысь, и там Звезду нашла.
Туманен вечер был, ложились мягко тени.
Вечерняя Звезда, безмолвствуя, ждала.
Невозмутимая, на темные ступени
Вступила Ты, и, Тихая, всплыла.
И шаткою мечтой в передрассветной лени
На звездные пути Себя перенесла.
И протекала ночь туманом сновидений.
И юность робкая с мечтами без числа.
И близится рассвет. И убегают тени.
И, Ясная, Ты с солнцем потекла.
19 июня 1901
* * *
Просыпаюсь я — и в поле туманно,
Но с моей вышки — на солнце укажу.
И пробуждение мое безжеланно,
Как девушка, которой я служу.
Когда я в сумерки проходил по дороге,
Заприметился в окошке красный огонек.
Розовая девушка встала на пороге
И сказала мне, что я красив и высок.
В этом вся моя сказка, добрые люди.
Мне больше не надо от вас ничего:
Я никогда не мечтал о чуде —
И вы успокойтесь — и забудьте про него.
2 мая 1903
БОЛОТНЫЕ ЧЕРТЕНЯТКИ
А. М. Ремизову
Я прогнал тебя кнутом
В полдень сквозь кусты,
Чтоб дождаться здесь вдвоем
Тихой пустоты.
Вот — сидим с тобой на мху
Посреди болот.
Третий — месяц наверху —
Искривил свой рот.
Я, как ты, дитя дубрав,
Лик мой также стерт.
Тише вод и ниже трав —
Захудалый чёрт.
На дурацком колпаке
Бубенец разлук.
За плечами — вдалеке —
Сеть речных излук...
И сидим мы, дурачки, —
Нежить, немочь вод.
Зеленеют колпачки
Задом наперед.
Зачумленный сон воды,
Ржавчина волны...
Мы — забытые следы
Чьей-то глубины...
Январь 1905
* * *
Ты оденешь меня в серебро,
И когда я умру,
Выйдет месяц — небесный Пьеро,
Встанет красный паяц на юру.
Мертвый месяц беспомощно нем,
Никому ничего не открыл.
Только спросит подругу — зачем
Я когда-то ее полюбил?
В этот яростный сон наяву
Опрокинусь я мертвым лицом.
И паяц испугает сову,
Загремев под горой бубенцом...
Знаю — сморщенный лик его стар
И бесстыден в земной наготе.
Но зловещий восходит угар —
К небесам, к высоте, к чистоте.
14 мая 1904
* * *
Шлейф, забрызганный звезда́ми,
Синий, синий, синий взор.
Меж землей и небесами
Вихрем поднятый костер.
Жизнь и смерть в круженьи вечном,
Вся — в шелках тугих —
Ты — путям открыта млечным,
Скрыта в тучах грозовых.
Пали душные туманы.
Гасни, гасни свет, пролейся мгла...
Ты — рукою узкой, белой, странной
Факел-кубок в руки мне дала.
Кубок-факел брошу в купол синий —
Расплеснется млечный путь.
Ты одна взойдешь над всей пустыней
Шлейф кометы развернуть.
Дай серебряных коснуться складок,
Равнодушным сердцем знать,
Как мой путь страдальный сладок,
Как легко и ясно умирать.
Сентябрь 1906
БАЛАГАН
Ну, старая кляча, пойдем
ломать своего Шекспира!
Над черной слякотью дороги
Не поднимается туман.
Везут, покряхтывая, дроги
Мой полинялый балаган.
Лицо дневное Арлекина
Еще бледней, чем лик Пьеро.
И в угол прячет Коломбина
Лохмотья, сшитые пестро...
Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло,
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло!
В тайник души проникла плесень,
Но надо плакать, петь, идти,
Чтоб в рай моих заморских песен
Открылись торные пути.
Ноябрь 1906
* * *
Ты отошла, и я в пустыне
К песку горячему приник.
Но слова гордого отныне
Не может вымолвить язык.
О том, что было, не жался,
Твою я понял высоту:
Да. Ты — родная Галилея
Мне — невоскресшему Христу.
И пусть другой тебя ласкает,
Пусть множит дикую молву:
Сын Человеческий не знает,
Где приклонить ему главу.
30 мая 1907
ИЗ ЦИКЛА «ОСЕННЯЯ ЛЮБОВЬ»
1
Когда в листве сырой и ржавой
Рябины заалеет гроздь, —
Когда палач рукой костлявой
Вобьет в ладонь последний гвоздь, —
Когда над рябью рек свинцовой,
В сырой и серой высоте,
Пред ликом родины суровой
Я закачаюсь на кресте, —
Тогда — просторно и далеко
Смотрю сквозь кровь предсмертных слез,
И вижу: по реке широкой
Ко мне плывет в челне Христос.
В глазах — такие же надежды,
И то же рубище на нем.
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздем.
Христос! Родной простор печален!
Изнемогаю на кресте!
И чёлн твой — будет ли причален
К моей распятой высоте?
3 октября 1907
ИЗ ЦИКЛА «ТРИ ПОСЛАНИЯ»
2
Чёрный ворон в сумраке снежном,
Чёрный бархат на смуглых плечах.
Томный голос пением нежным
Мне поет о южных ночах.
В легком сердце — страсть и беспечность.
Словно с моря мне подан знак.
Над бездонным провалом в вечность,
Задыхаясь, летит рысак.
Снежный ветер, твое дыханье,
Опьяненные губы мои...
Валентина, звезда, мечтанье!
Как поют твои соловьи...
Страшный мир! Он для сердца тесен!
В нем — твоих поцелуев бред,
Темный мо́рок цыганских песен,
Торопливый полет комет!
Февраль 1910
ИЗ ЦИКЛА «ПЛЯСКИ СМЕРТИ»
2
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.
Умрешь — начнешь опять сначала,
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
10 октября 1912
ИЗ ЦИКЛА «НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ»
1
Река раскинулась. Течет, грустит лениво
И моет берега.
Над скудной глиной жёлтого обрыва
В степи грустят стога.
О Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь — стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь — степной, наш путь — в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы — ночной и зарубежной —
Я не боюсь.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь...
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль.
И нет конца! Мерцают версты, кручи...
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь...
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
7 июня 1908
РОССИЯ
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые —
Как слезы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, —
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
Ну что ж? Одной заботой бале —
Одной слезой река шумней,
А ты всё та же — лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..
18 октября 1908
* * *
Вот он — ветер,
Звенящий тоскою острожной,
Над бескрайною топью
Огонь невозможный,
Распростершийся призрак
Ветлы придорожной...
Вот — что ты мне сулила:
Могила.
4 ноября 1908
КОРШУН
Чертя за кругом плавный круг,
Над сонным лугом коршун кружит
И смотрит на пустынный луг. —
В избушке мать над сыном тужит:
«На? хлеба, на?, на? грудь, соси,
Расти, покорствуй, крест неси».
Идут века, шумит война,
Встает мятеж, горят деревни,
А ты все та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней. —
Доколе матери тужить?
Доколе коршуну кружить?
22 марта 1916
ИЗ ЦИКЛА «ЖИЗНЬ МОЕГО ПРИЯТЕЛЯ»
8
Говорит смерть:
Когда осилила тревога,
И он в тоске обезумел,
Он разучился славить Бога
И песни грешные запел.
Но, оторопью обуянный,
Он прозревал, и смутный рой
Былых видений, образ странный
Его преследовал порой.
Но он измучился — и ранний
Жар юности простыл — и вот
Тщета святых воспоминаний
Пред ним медлительно встает.
Он больше ни во что не верит,
Себя лишь хочет обмануть,
А сам — к моей блаженной двери
Отыскивает вяло путь.
С него довольно славить Бога —
Уж он — не голос, только — стон.
Я отворю. Пускай немного
Еще помучается он.
10 декабря 1915
ПУШКИНСКОМУ ДОМУ
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук!
Звук понятный и знакомый,
Не пустой для сердца звук!
Это — звоны ледохода
На торжественной реке,
Перекличка парохода
С пароходом вдалеке.
Это — древний Сфинкс, глядящий
Вслед медлительной волне,
Всадник бронзовый, летящий
На недвижном скакуне.
Наши страстные печали
Над таинственной Невой,
Как мы чёрный день встречали
Белой ночью огневой.
Что? за пламенные дали
Открывала нам река!
Но не эти дни мы звали,
А грядущие века.
Пропуская дней гнетущих
Кратковременный обман,
Прозревали дней грядущих
Сине-розовый туман.
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
Не твоих ли звуков сладость
Вдохновляла в те года?
Не твоя ли, Пушкин, радость
Окрыляла нас тогда?
Вот зачем такой знакомый
И родной для сердца звук —
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук.
Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
11 февраля 1921