ЛЕОНИД СЕМЕНОВ
1880—1917
Современники Леонида Дмитриевича Семенова Тянь-Шанского были захвачены не столько его творчеством, сколько яркой и трагической судьбой: он был одним из тех, кто осуществил проповедовавшийся народниками, толстовцами, некоторыми символистами «уход» из «цивилизации» в народ. Внук знаменитого географа, студент-«белоподкладочник» историко-филологического факультета Петербургского университета с репутацией «академиста» и монархиста, приверженец символистической поэзии, он пережил катастрофический духовный перелом после Кровавого воскресенья 1905 г., свидетелем которого ему довелось стать. Семенов резко изменил жизнь, стал революционным агитатором, депутатом I Государственной думы, был дважды арестован, зверски избит жандармами. Вскоре отошел от революционной деятельности к толстовству, сблизился с сектантами. В 1908 г. окончательно ушел не только из литературы, но и из своего социально-культурного круга; батрачил, получив в наследство хутор, хозяйствовал там. Был убит бандитами в декабре 1917 г. в своей усадьбе.
Рассказы Семенова высоко ценил Л. Толстой. Дебютировав как поэт одновременно с Блоком в студенческом сборнике в 1903 г., Семенов остался автором единственной книги стихов (Собрание стихотворений, СПб., 1905), в которой варьировал общесимволистские мотивы грядущего обновления мира, Смерти-Воскресения. В 1907 г. в журнале «Трудовой путь» печатал обличительные стихи; они оказались для Семенова последними.
Из цикла «Земля»: 1. «В небе серебряном звон колокольный ..».
Из цикла «Царевич»: 2. «Но я — один, о, я неживый!».
«Священные кони несутся...».
СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА
У старухи всё одно,
всё жужжит веретено.
Песнь уныла, и скучна,
бесконечно нить длинна.
Развивается клубок:
вот геройство, вот порок;
стар — жених, она — юна,
хил — отец, семья — бедна.
Вот цари и короли
делят жребии земли,
разгорается война,
хлещет алая волна...
И опять — любовь, порок,
затемняется поток,
и угрюма и страшна
вековая тишина.
А над нею всё одно,
всё жужжит веретено.
Песнь уныла, и скучна,
бесконечно нить длинна.
Развивается клубок:
вот геройство, вот порок:
стар — жених, она — юна,
хил — старик, семья — бедна...
et cetera in perpetuum.
1903
ИЗ ЦИКЛА «ЗЕМЛЯ»
1
В небе серебряном звон колокольный,
утренний воздух прохладен и тих;
с неба сойдет ко мне светлый, безбольный,
солнце — мой муж, мой жених...
Паром овеянная,
потом взлелеянная,
вся ли я прах?
Хлебом засеянная
вся в бороздах.
Солнечность, солнечность, в лоно
свято ко мне низойди!
Утро весеннее так благовонно,
буйно-томительный день впереди!
1904
ИЗ ЦИКЛА «ЦАРЕВИЧ»
2
Но я — один, о, я неживый!
Мне не подняться, не вздохнуть!
На мир их страшный и красивый
тяжелых вежд не разомкнуть!
Еще я помню — утро, землю,
мальчишек игры во дворе;
сквозь сон звон колокола внемлю
и шёпот мамок о царе.
И он ко мне подходит тихо,
на ожерельице глядит.
Стучало сердце, чуя лихо...
Я злобно глянул, — он молчит.
И кровь застыла, ноги стали...
Был ужас, крик, и свет, и мгла,
кругом бежали и кричали.
Завеса красная легла.
И стало всё вдруг сном, небывшим,
но явью стал далекий сон.
Так явно в отроке почившем
очнулся Вечный... Я ли Он?
1905
* * *
Священные кони несутся...
Разнуздан их бешеный бег.
Их гривы, как голуби вьются,
их пена белеет, как снег.
Вот гнутся макушками елки,
и пыль поднялась на полях.
Над лесом косматые челки,
подковы сверкают в лучах.
Как моря взволнованный ропот,
несется их ржанье с полей.
Всё ближе, всё ближе их топот
и фырканье гордых ноздрей!
Спасайся, кто может и хочет!
Но свят, кто в пути устоит:
он алою кровью омочит
священную пыль от копыт!
<1905>