Владимир Юрьевич Эльснер был родом из Киева; в 1910 г. он был шафером на свадьбе Гумилева и Ахматовой и потом уверял, что это он «научил Ахматову писать стихи». В литературу вошел как один из составителей «Антологии современной поэзии» (Киев, 1909) — IV тома распространеннейшего «Чтеца-декламатора»; здесь была дана очень широкая подборка стихов русских модернистов вплоть до самых начинающих, в том числе и самого Эльснера. В столице он дебютировал в 1913 г. сразу двумя книгами: «Выбор Париса» и «Пурпур Кифеоы: эротика» Господствующее влияние Брюсова было очевидно, но в «Выборе Париса» с ним своеобразно скрещивались и В. Гофман, и Сологуб, и Кузмин, и даже П. Потемкин. По сравнению с этим «Пурпур Киферы» (с красочными иллюстрациями Н. Милиоти, Г. Якулова и М. Сарьяна) производил унылое впечатление стихов на заданную себе тему. Брюсов лаконично третировал сочинения своего подражателя: «подогретая водка». Потом Эльснер на время исчезает из литературы. Во время гражданской войны он оказывается в Грузин и там живет, занимаясь преподаванием; перед смертью он выпустил в Тбилиси еще два сборника в том же упрощенно-брюсовском стиле.
Товарищи — безумцы и творцы,
Затворники больничных тесных келий,
Безвестного упрямые гонцы,
Стрелки бесстрелые в неявленные цели.
Без паствы пастыри, без подданных цари,
Певцы, читавшие молчанью стен поэмы.
Ньютоны новые, с зари и до зари
Не устающие чертить и числить схемы.
Мы, обреченные, незримо на груди
Несущие безумья амулеты, —
Мы вас приветствуем с единого пути,
О братья милые — счастливые поэты.
<1913>
Овальное озеро с балетным льдом,
Заснувшая мельница и мельника дом.
Раскидистый дуб, седоволосый страж.
Вечернего неба злато-синий витраж.
В плаще и полумаске кавалер валет,
Сверкает обагренный его стилет...
По снегу перебегающая тень ветвей
И кровью истекающий туз червей.
<1913>
Духи книг качались по хвостам закладок.
Саламандры шустро шмыгали в золе.
Деревянный нож, на толки чутко-падок,
Острым носом рылся в письмах на столе.
Из раскрытой пасти выплюнув все спички,
Колесом прошелся глиняный урод —
Яростные рожи корча по привычке,
Растянув от уха и до уха рот.
Старой банке с клеем, ввязчивой на диво,
(Латы крестоносца на ночь отложив) —
Рыцарь из печатки рассказал учтиво,
Что от ванн сургучных он так долго жив.
Добрый Елкич выгнал из подсохшей шишки
Ровный, под линейку, пихтовый лесок, —
И резвясь до свету, кляксы, в кошки-мышки,
Заморили там резиновый брусок.
<1913>
Закат сверкал, как дальние Пактолы,
Тускнела золотая борозда;
Сильней благоухали матиолы,
Всё исступленней пахла резеда.
На пышной клумбе яркие левкои
Струили тяжкий и тягучий яд —
Созвучье Брюсова, но я не знал, какое,
Внушал их цвет и пряный аромат.
Над клумбой задыхалась Галатея,
Клоня безвольно мрамор плеч нагих...
Но был бессилен прикоснуться к ней я
И, как заклятье, вспомнить этот стих.
<1913>
Там спорят дактилем дубравы
С хориямбической рекой,
С тобою речь заводят травы
Асклепиадовой строкой.
Неподражаемых заглавий
Не перечтешь по облакам;
А на дорожках, словно гравий,
Повсюду рифмы льнут к ногам.
Но между них не встретишь стертой,
Хромающей или рябой —
Послушный змей, пеон четвертый,
Их собирает за тобой.
Все ассонансы полновесны.
И лишь поэт над всем парит,
Переживая вольно весны
В объятьях нежных Пиерид.
<1913>