ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН
1887—1941
«Верховный жрец», «Первосвященник», «Потрясение основ», «Самозванец», «Обыватель в фуражке», «Маньячество» — под рокот безудержных славословий и злобных нападок вошел в литературу Игорь Северянин, ставший вскоре одним из поэтических кумиров 1910-х годов и одержавший победу на выборах «короля поэтов» над Маяковским.
Игорь Васильевич Лотарев родился в Петербурге, по материнской линии доводился потомком Карамзину и принадлежал к тому же роду Шеншиных, что и Фет. Дебютировал в 1905 г. и до 1912 г. издал более тридцати брошюр-сборников, окрашенных влияниями Фофанова, Лохвицкой (его поэтических кумиров), а также Бальмонта. Скандальная известность, пришедшая вскоре после резкого высказывания Л. Толстого о стихотворении «Хабанера II» («Вонзите штопор в упругость пробки...»), во многом определила направленность творчества Северянина в дальнейшем: культ мига, склонность к самовозвеличиванию и иронии (позднее он о себе скажет: «Я лирический ироник»).
Шумный успех принесла автору книга «Громокипящий кубок» (М., 1913). Этот и последующие сборники («Златолира». М., 1914; «Ананасы в шампанском». М., 1915; и др.), неоднократно переизданные, надолго закрепили за Северяниным славу салонного поэта, воспевающего «красивости» и «изыски» великосветского и богемного быта. Стремление освободиться от всяких ограничений («Я поэт экстаза, каприза, свободы и солнца», «Я трагедию жизни претворю в грезофарс») привлекало буржуазную публику, охваченную настроениями «пира во время чумы». Особой популярностью пользовались «поэзоконцерты», на которых Северянин нараспев читал свои «виртуозные и курьезные» (Короленко) «поэзы», рассчитанные порой больше на слушателя, чем на читателя («Кто не слушал меня, тот меня не постиг»). В них одни видели рождение нового искусства, другие — знак упадка литературных нравов. В ответ хулителям поэт заявлял:
Я, гений Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!
В. Брюсов в статье «Игорь Северянин» (1915), отметив у него и «мучительную пошлость» и «отсутствие знаний», вкуса, вместе с тем писал: «Это — лирик, тонко воспринимающий природу и весь мир... Это — истинный поэт, глубоко переживающий жизнь и своими ритмами заставляющий читателя страдать и радоваться вместе с собой. Это — ироник, остро подмечающий вокруг себя смешное и низкое и клеймящий это в меткой сатире. Это — художник, которому открылись тайны стиха...»
Выступив вместе с К. Олимповым (сыном Фофанова) инициатором кружка «эгофутуристов», Северянин вскоре предпочел независимость и покинул ряды этого объединения. Роднила Северянина с футуристами жажда словотворчества. Чрезмерное пристрастие к неологизмам, «красивым» словам и лексике иностранного происхождения приводило поэта на грань дурного вкуса. В целом же северянинское экспериментаторство, насыщенная звукопись, сложная рифма развивались в духе исканий всей
русской поэзии начала века. Много подобным способом образованных неологизмов было у Маяковского.
Мастерство Северянина ценили Гумилев, Бальмонт, Ходасевич, Маяковский, позднее Мандельштам, Цветаева, Пастернак (о влиянии Северянина на раннее творчество последнего говорила Ахматова). «...Настоящий, свежий, детский талант, — писал о Северянине Блок в 1913 г. — Куда он пойдет, еще нельзя сказать <...> у него нет темы. Храни его Бог». «Тему» дала поэзии Северянина драма разлуки с родиной, куда он так и не смог вернуться из эмиграции. Умер поэт в забвении и нищете. Похоронен в Таллинне.
Изд.: Северянин И. Стихотворения. Л., 1975 («Б-ка поэта». Малая серия).
Это было у моря...
Весенняя яблоня.
Интермеццо.
Январь.
Ты ко мне не вернешься...
На реке форелевой.
Янтарная элегия.
Кензель.
Клуб дам.
В очарованье.
Мороженое из сирени.
Диссона.
В блёсткой тьме.
Увертюра.
Классические розы
КОКТЕБЕЛЬ
Подходят ночи в сомбреро синих,
Созвездья взоров поют звезде,
Поют в пещерах, поют в пустынях,
Поют на море, поют везде.
Остынет отзвук дневного гуда, —
И вьюгу звуков вскрутит закат...
Подходят ночи — зачем? откуда? —
К моей избушке на горный скат.
Как много чувства в их взмахах тёплых!
Как много тайны в их ласк волшбе!
Весь ум — в извивах, всё сердце — в воплях...
Мечта поэта! Пою тебе...
1909
ЭТО БЫЛО У МОРЯ...
Поэма-миньонет
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было всё очень просто, было всё очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
Февраль 1910
ВЕСЕННЯЯ ЯБЛОНЯ
Акварель
Перу И. И. Ясинского посвящаю
Весенней яблони, в нетающем снегу,
Без содрогания я видеть не могу:
Горбатой девушкой — прекрасной, но немой —
Трепещет дерево, туманя гений мой...
Как будто в зеркало, смотрясь в широкий плес,
Она старается смахнуть росинки слез
И ужасается, и стонет, как арба,
Вняв отражению зловещего горба.
Когда на озеро слетает сон стальной,
Бываю с яблоней, как с девушкой больной.
И, полный нежности и ласковой тоски,
Благоуханные целую лепестки.
Тогда доверчиво, не сдерживая слез,
Она касается слегка моих волос,
Потом берет меня в ветвистое кольцо, —
И я целую ей цветущее лицо.
1910
ИНТЕРМЕЦЦО
Сирень моей весны фимьямною лиловью
Изнежила кусты в каскетках набекрень.
Я утопал в траве, сзывая к изголовью
Весны моей сирень.
«Весны моей сирень! — И голос мой был звончат,
Как среброгорлый май. — Дыши в лицо пьяней...»
О да! о, никогда любить меня не кончит
Сирень весны моей!
Моей весны сирень грузила в грезы разум,
Пила мои глаза, вплетала в брови сны,
И, мозг испепелив, офлёрила экстазом
Сирень моей весны...
1910
ЯНВАРЬ
Январь, старик в державном сане,
Садится в ветровые сани, —
И устремляется олень,
Воздушней вальсовых касаний
И упоительней, чем лень.
Его разбег направлен к дебрям,
Где режет он дорогу вепрям,
Где глухо бродит пегий лось,
Где быть поэту довелось...
Чем выше кнут, — тем бег проворней,
Тем бег резвее; всё узорней
Пушистых кружев серебро.
А сколько визга, сколько скрипа!
То дуб повалится, то липа —
Как обнаженное ребро.
Он любит, этот царь-гуляка
С душой надменного поляка,
Разгульно дикую езду...
Пусть душу грех влечет к продаже:
Всех разжигает старец; — даже
Небес полярную звезду!
1910
ТЫ КО МНЕ НЕ ВЕРНЕШЬСЯ...
Злате
Ты ко мне не вернешься даже ради Тамары,
Ради нашей дочурки, крошки вроде крола:
У тебя теперь дачи, за обедом — омары,
Ты теперь под зашитой вороного крыла...
Ты ко мне не вернешься: на тебе теперь бархат,
Он скрывает бескрылье утомленных плечей...
Ты ко мне не вернешься: предсказатель на картах
Погасил за целковый вспышки поздних лучей!..
Ты ко мне не вернешься, даже... даже проститься,
Но над гробом обидно ты намочишь платок...
Ты ко мне не вернешься в тихом платье из ситца,
В платье радостно-жалком, как грошовый цветок.
Как цветок... Помнишь розы из кисейной бумаги?
О живых ни полслова у могильной плиты!
Ты ко мне не вернешься: грезы больше не маги, —
Я умру одиноким, понимаешь ли ты?!
1910
НА РЕКЕ ФОРЕЛЕВОЙ
На реке форелевой, в северной губернии,
В лодке, сизым вечером, уток не расстреливай:
Благостны осенние отблески вечерние
В северной губернии, на реке форелевой.
На реке форелевой в трепетной осиновке
Хорошо мечтается над крутыми веслами.
Вечереет, холодно. Зябко спят малиновки.
Скачет лодка скользкая камышами рослыми.
На отложье берега лен расцвел мимозами,
А форели шустрятся в речке грациозами.
Август 1911
ЯНТАРНАЯ ЭЛЕГИЯ
Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок.
Вы помните прелестный уголок —
Осенний парк в цвету янтарно-алом?
И мрамор урн, поставленных бокалом
На перекрестке палевых дорог?
Вы помните студеное стекло
Зеленых струй форелевой речонки?
Вы помните комичные опенки
Под кедрами, склонившими чело?
Вы помните над речкою шале,
Как я назвал трехкомнатную дачу,
Где плакал я от счастья, и заплачу
Еще не раз о ласке и тепле?
Вы помните... О да! забыть нельзя
Того, что даже нечего и помнить...
Мне хочется Вас грезами исполнить
И попроситься робко к Вам в друзья...
1911
КЕНЗЕЛЬ*
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной Вы проходите морево...
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от листвы разузорена —
Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.
Для уто́нченной женщины ночь всегда новобрачная...
Упоенье любовное Вам судьбой предназначено...
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом —
Вы такая эстетная, Вы такая изящная...
Но кого же в любовники! и найдется ли пара Вам?
Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым.
И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом,
И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым —
Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..
1911
КЛУБ ДАМ
Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах,
Люблю заехать в златополдень на чашку чая в женоклуб,
Где вкусно сплетничают дамы о светских дрязгах и о ссорах,
Где глупый вправе слыть не глупым, но умный непременно глуп.
* Стихотворение из трех пятистиший — форма, принятая во французской поэзии.
О фешенебельные темы! От вас тоска моя развеется!
Трепещут губы иронично, как земляничное желе...
«Индейцы — точно ананасы, и ананасы — как индейцы...» —
Острит креолка, вспоминая о экзотической земле.
Градоначальница зевает, облокотясь на пианино,
И смотрит в окна, где истомно бредет хмелеющий июль.
Вкруг золотеет паутина, как символ ленных пленов сплина,
И я, сравнив себя со всеми, люблю клуб дам не потому ль?
Июнь 1912
В ОЧАРОВАНЬЕ
Быть может оттого, что ты не молода,
Но как-то трогательно-больно моложава,
Быть может, оттого я так хочу всегда
С тобою вместе быть; когда, смеясь лукаво,
Раскроешь широко влекущие глаза
И бледное лицо подставишь под лобзанья,
Я чувствую, что ты вся — нега, вся — гроза,
Вся — молодость, вся — страсть; и чувства без названья
Сжимают сердце мне пленительной тоской,
И потерять тебя — боязнь моя безмерна...
И ты, меня поняв, в тревоге головой
Прекрасною своей вдруг поникаешь нервно, —
И вот другая ты: вся — осень, вся — покой...
Июнь 1912
МОРОЖЕНОЕ ИЗ СИРЕНИ
— Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышии, судари, надо ль? не дорого — можно без прений...
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Я сливочного не имею, фисташковое всё распродал...
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
Сирень — сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок...
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-богу, похвалишь, дружок!
Сентябрь 1912
ДИССОНА
Георгию Иванову
В жёлтой гостиной, из серого клена, с обивкою шёлковой,
Ваше Сиятельство любит по вторникам томный журфикс.
В дамской венгерке комичного цвета, коричнево- белковой,
Вы предлагаете тонкому обществу ирисный кэкс,
Нежно вдыхая сигары Эрцгерцога абрис фиалковый...
Ваше Сиятельство к тридцатилетнему — модному — возрасту
Тело имеете универсальное... как барельеф...
Душу душистую, тщательно скрытую в шёлковом шелесте,
Очень удобную для проституток и для королев...
Впрочем, простите мне, Ваше Сиятельство, алые шалости...
Вашим супругом, послом в Арлекинии, ярко правительство:
Ум и талант дипломата суть высшие качества...
Но для меня, для безумца, его аристотельство,
Как и поэзы мои для него, лишь чудачество...
Самое ж лучшее в нем, это — Ваше Сиятельство!
1912
В БЛЁСТКОЙ ТЬМЕ
В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи
В княжьей гостиной настру́нились, лица свои оглупив.
Я улыбнулся натянуто, вспомнил сарказмно о порохе:
Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.
Каждая строчка — пощечина. Голос мой — сплошь издевательство.
Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.
Я презираю вас пламенно, тусклые ваши сиятельства,
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!
Блёсткая аудитория, блеском ты зло отуманена!
Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!
Тусклые ваши сиятельства! Во времена Северянина
Следует знать, что за Пушкиным были и Блок и Бальмо́нт!
1913
УВЕРТЮРА
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро?!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропро́свист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!
Январь 1915
КЛАССИЧЕСКИЕ РОЗЫ
Как хороши, как свежи были розы
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слезы...
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране...
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне!
Но дни идут — уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп...
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
1925