Корректный, благоразумный, безукоризненно аккуратный молодой человек, чиновник канцелярии государственного контроля, Михаил Александрович Ковалев в предреволюционные годы был хорошо известен петербургской богеме как поэт-модернист Рюрик Ивнев. Завсегдатаи кабаре «Бродячая собака», участник вечеров в доме Сологуба, близкий знакомый Кузмина, гость Лили и Осипа Брик (в их доме общался и с Маяковским), он эклектически сочетал в своем творчестве приметы разных литературных течений. По утверждению К. Чуковского, Рюрик Ивнев «футуристом только притворялся».
Он родился в Грузии в семье офицера, рано осиротел и был отдан в Тифлисский кадетский корпус. Военная карьера его не прельстила: в 1908 г. он приехал в Петербург, где были влиятельные родственники (мать Ковалева-Принц из родовитых дворян голландского происхождения) и поступил на юридический факультет университета. Первые стихи, в которых подражал Надсону, он показывал по праву начинающего Брюсову, Вяч. Иванову. Совету Блока «ни в коем случае не печататься» Рюрик Ивнев не внял и выступал в самых различных изданиях — от большевистской «Звезды» до «Огонька» и эгофутуристических сборников. В Петербург он вернулся в 1913 г., поступил на государственную службу и вскоре освоился в кругах художественной интеллигенции настолько, что покровительствовал на первых порах Есенину, ввел его в среду столичных поэтов. Есенин, связанный с Р. Ивневым многолетней дружбой, посвятил ему строки: «Я одену тебя побирушкой...»; в них была подмечена отличительная черта его «юродивой» музы: страсть к самоуничижению. Критики, рецензируя четыре сборника Ивнева с общим названием «Самосожжение» (последняя, итоговая книга вышла в 1917 г.), говорили о «карамазовщине» и «передоновщине», вспоминали библейский образ «козла отпущения», принявшего на себя все грехи и пороки; мелькало в рецензиях и слово «кликушество». В своих стихах Рюрик Ивнев превращал живую боль и страдание в позу лирического героя, христианскую идею смирения — в сладострастное самобичевание, покаяние — в манерную истерику.
В советское время входил в группу поэтов-имажинистов, был секретарем Луначарского, переводил Низами, писал автобиографическую прозу.
Изд.: Ивнев Р. Избранные стихи. 1912—1972. М., 1974.
С каждым часом всё ниже и ниже
Опускаюсь, падаю я.
Вот стою я, как клоун рыжий,
Изнемогающий от битья.
Захвачу я платочек рваный,
Заверну в него сухари,
И пойду пробивать туманы
И бродить до зари.
Подойдет старичок белый,
Припаду к мозольной руке,
Буду маяться день целый,
Томиться в тоске.
Он скажет: есть способ,
Я избавлю от тяжких пут,
Вот достал бы мне папиросу,
Без нес горько во рту.
Папиросу ему достану,
Он затянется, станет курить,
Словами лечить мою рану,
Душу мою лечить.
Но теперь печальна дорога
И не тяжек мой удел,
Я не смею тревожить Бога —
У него много дел.
1912
Господи! За упоминанье
Имени твоего
Не осуди мою душу.
Каждый час — (я ведь только странник!)
Слышу горькое торжество
И вижу, как храм твой рушится.
Каждый час — укол и удар,
Вздрагивает ничтожное сердце.
И вижу будущее: мерзок и стар,
Разменивая на гадости Божий дар,
Буду у чужого костра
Телом, покрытым пупырышками, греться.
1913
Душу измученную и перепачканную,
Отвратительную, но родную мою,
Господь, укрепи своею подачкою,
Видишь: я на краю.
Может быть завтра забуду о раскаянии,
Паясничая, как клоун из последнего кабака...
Всё возмутительнее и необычайнее
Моя крестящаяся рука.
1914. Новгород
Себя ударить мне жалко,
Я такой нежный и голубой,
Да и не послушается палка,
Обструганная тобой.
Но вот подойдешь ты дорогой,
Которой я навстречу шел.
И вспомню я карающего Бога,
И вспомню я вершины зол.
Теперь твой удар ужасен,
И не сладок, и не могуч.
Ты видишь — мой взгляд стал ясен.
Еще камней навьючь!
Быть может, станет легче,
А может быть, и тяжелей.
Я предчувствую свой поздний вечер.
Ударь! Приласкай! Согрей!
1914
Я надену колпак дурацкий
И пойду колесить по Руси,
Вдыхая запах кабацкий...
Будет в поле дождь моросить.
Будут ночи сырые, как баржи,
Затерявшиеся на реке.
Так идти бы всё дальше. Даже
Забыть про хлеб в узелке.
Не услышу я хохот звонкий.
Ах! Как сладок шум веток и трав,
Будут выть голодные волки,
Всю добычу свою сожрав.
И корявой и страшной дорогой
Буду дальше идти и идти...
Много радостей сладких, много
Можно в горьком блужданье найти.
1914
Не думай, друг, что лучшие плоды
Всегда сладки. Не так проста природа.
Прими же терпкий плод. Узнай, что есть сады,
Где хина иногда бывает лучше меда.
Не только сахарные груши хороши.
Возьми лимон, айву, кусты рябины.
Скажу по правде: горечь для души —
Немеркнущие краски для картины.
Пока есть в мире хоть один калека
И кто-то горько плачет в шалаше,
О, сможем ли назвать мы человеком
Того, кто горечи не чувствует в душе!
1915. Царское Село