ВСЕВОЛОД КУРДЮМОВ
1892—1956
Всеволод Валерьянович Курдюмов причислял себя к «поэтической школе» Кузмина; действительно, он примерно так же вульгаризировал поэтику Кузмина, как, например, Северянин поэтику Бальмонта. Салонная эротика, бытовые реалии («переулок Эртелев» в рифме), сложные стиховые эксперименты в сочетании с языковыми небрежностями, вряд ли даже нарочитыми, — постоянные черты его поэзии. «Бесшабашный эстетический снобизм», — отзывался Гумилев о его программной книжке «Пудреное сердце» (СПб., 1913). «Пудреному сердцу» предшествовал сборник «Азра» (1911, заглавие из Гейне), а следовали за ним малотиражные, не для продажи, брошюры «Ламентации мои» (1914), «Свет двух свечей», «Зимою зори», «Прошлогодняя синева» (1915). От псевдо-кузминской игривой безмятежности автор постепенно двигался к неврастенической резкости, в последнем из приводимых стихотворений слышно влияние даже «Конца клерка» Т. Чурилина. Сын профессора путей сообщения, Всеволод Курдюмов учился филологии в Петербурге и Мюнхене, в 1916—1924 гг. служил в царской и затем Красной армии, с 1922 г. писал агитационные пьесы и рассказы и до последних лет работал преимущественно драматургом (в частности, для кукольного театра).
Из цикла «Женщины с подведенными глазами»: «Я полюбил твой белый страус...».
Чудный рыцарь.
Из цикла «Зимою зори»: «Но вечера — те не забыты...».
«С чужого голоса пою».
* * *
Мы убаюканные дети
Застывших хороводов звезд,
Но через пропасти столетий
Мы перекинем зыбкий мост.
Мы одиноки в тесном склепе
Рожденных строчек наших книг.
Никто не знает наши цепи
Незримых режущих вериг.
Мы пленены далеким краем,
Как беспечальный пилигрим.
Что недосказано — мы знаем,
Что знаем — не договорим.
1911
ИЗ ЦИКЛА
«ЖЕНЩИНЫ С ПОДВЕДЕННЫМИ ГЛАЗАМИ»
Я полюбил твой белый страус
На зыбкой пряже лунных клякс:
Затем, что в безуханный хаос
Ты брызгала опопонакс.
Затмила дочерей вельможей
— Наследье синеватых жил —
Своей напудренною кожей
Без геральдических белил.
Несуществующих династий
Влача фамильный горностай,
Кружи же кружевом ненастий
И закружившею — растай.
Сейчас мечта скупа на ретушь:
Гася бенгальские огни,
Меня захлестывает ветошь —
Неподмалеванные дни.
1912—1913
ЧУДНЫЙ РЫЦАРЬ
Людмиле Гольштейн
Чудный рыцарь, сорви мне фиалок,
Темных, лиловых фиалок.
Я люблю фиалки, сорванные рыцарем,
Рыцаря, фиалки сорвавшего.
Чудный рыцарь, приходи ко мне вечером,
Душным, лунным вечером.
Я люблю вечера, проведенные с моим рыцарем,
Рыцаря, в вечер пришедшего.
Чудный рыцарь, поцелуй мои руки,
Мои тонкие, цепкие руки.
Я люблю мои руки, поцелованные рыцарем,
Рыцаря, мои руки поцеловавшего.
Чудный рыцарь, ты уйдешь, моей лаской отравленный,
Насмерть отравленный.
Я люблю мои ласки, вымоленные рыцарем,
Рыцаря, отравленного моими ласками.
1911
ИЗ ЦИКЛА «ЗИМОЮ ЗОРИ»
Но вечера — те не забыты,
Забыты лишь названья дней;
И этот лунный серп — отбитый,
Он тоже кажется бледней.
Он всё чахоточней и тоньше
— Таким его мы видим днем.
Его ли раньше я покончу
Иль буду вспоминать о нем?
Он самый страшный мой свидетель,
Он никому не рассказал,
Как много я намылил петель
И только к утру развязал.
1915
* * *
С чужого голоса пою
Мою печаль, мою беду,
Мою чужую жизнь веду,
Не узнаю ее — мою.
Моя чужая никогда,
Когда приду, не ждет семья
Меня; не ждет жена моя,
Моя чужая — навсегда.
И я мой голос перевью,
Со всей тоской в моем краю
Пою печаль, беду пою
С чужого голоса — мою.
<1917>