Бобынин отдельно крупно шагал по главному кругу прогулки, не замечая или не придавая значения кутерьме со стукачами, когда к нему наперехват, как быстрый катер к большому кораблю, сближая и изгибая курс, подошёл маленький Герасимович.
— Александр Евдокимыч!
Вот так подходить и мешать на прогулке не считалось среди шарашечных очень вежливым.
К тому ж они друг друга и знали мало, почти никак.
Но Бобынин дал стоп:
— Слушаю вас.
— У меня к вам один научно-исследовательский вопрос.
— Пожалуйста.
И они пошли рядом, со средней скоростью.
Однако полкруга Герасимович промолчал. И лишь тогда сформулировал:
— Вам не бывает стыдно?
Бобынин от удивления крутанул чугунцом головы, посмотрел на спутника (но они шли). Потом — вперёд по ходу, на липы, на сарай, на людей, на главное здание.
Добрых три четверти круга он продумал и ответил:
— И даже как!
Четверть круга.
— А — зачем тогда?
Полкруга.
— Чёрт, всё-таки жить хочется...
Четверть круга.
— ...Сам недоумеваю.
Ещё четверть.
— ...Разные бывают минуты... Вчера я сказал министру, что у меня ничего не осталось. Ноя соврал: а — здоровье? а — надежда? Вполне реальный первый кандидат... Выйти на волю не слишком старым и встретить именно ту женщину, которая... И дети... Да и потом это проклятое интересно, вот сейчас интересно... Я, конечно, презираю себя за это чувство... Разные минуты... Министр хотел на меня навалиться — я его отпёр. А так, само по себе, втягиваешься... Стыдно, конечно...
Помолчали.
— Так не корите, что система плоха. Сами виноваты.
Полный круг.
— Александр Евдокимыч! Ну а если бы за скорое освобождение вам предложили бы делать атомную бомбу?
— А вы? — с интересом быстро метнул взгляд Бобынин.
— Никогда.
— Уверены?
— Никогда.
Круг. Но какой-то другой.
— Та́к вот задумаешься иногда: что это за люди, которые делают им атомную бомбу?! А потом к нам присмотришься — да такие же, наверно... Может, ещё на политучёбу ходят...
— Ну уж!
— А почему нет?.. Для уверенности им это очень помогает.
Осьмушка.
— Я думаю так, — развивал малыш. — Учёный либо должен всё знать о политике — и разведданные, и секретные замыслы, и даже быть уверенным, что возьмёт политику в руки сам! — но это невозможно... Либо вообще о ней не судить, как о мути, как о чёрном ящике. А рассуждать чисто этически: могу ли я вот эти силы природы отдать в руки столь недостойных, даже ничтожных людей? А то делают по болоту один наивный шаг: «нам грозит Америка»... Это — детский ляпсус, а не рассуждение учёного.
— Но, — возразил великан, — а как будут рассуждать за океаном? А что там за американский президент?
— Не знаю, может быть — тоже. Может быть — никому... Мы, учёные, лишены собраться на всемирный форум и договориться. Но превосходство нашего интеллекта над всеми политиками мира даёт возможность каждому и в тюремной одиночке найти правильное вполне общее решение и действовать по нему.
Круг.
— Да...
Круг.
— Да, может быть...
Четвертушка.
— Давайте завтра в обед продолжим этот коллоквиум. Вас... Илларион... ?
— Павлович.
Ещё незамкнутый круг, подкова.
— И особо — в применении к России. Мне сегодня рассказали о такой картине — «Русь уходящая». Вы ничего не слышали?
— Нет.
— Ну да она ещё не написана. И может быть совсем не так. Тут — название, идея. На Руси были консерваторы, реформаторы, государственные деятели — их нет. На Руси были священники, проповедники, самозваные домашние богословы, еретики, раскольники — их нет. На Руси были писатели, философы, историки, социологи, экономисты — их нет. Наконец, были революционеры, конспираторы, бомбометатели, бунтари — нет и их. Были мастеровые с ремешками в волосах, сеятели с бородой по пояс, крестьяне на тройках, лихие казаки, вольные бродяги — никого, никого их нет! Мохнатая чёрная лапа сгребла их всех за первую дюжину лет. Но один родник просочился черезо всю чуму — это мы, техно-элита. Инженеров и учёных, нас арестовывали и расстреливали всё-таки меньше других. Потому что идеологию им накропают любые проходимцы, а физика подчиняется только голосу своего хозяина. Мы занимались природой, наши братья — обществом. И вот мы остались, а братьев наших нет. Кому ж наследовать неисполненный жребий гуманитарной элиты — не нам ли? Если мы не вмешаемся, то кто?.. И неужели не справимся? Не держа в руках, мы взвесили Сириус-Б и измерили перескоки электронов — неужели заплутаемся в обществе? Но что мы делаем? Мы на этих шарашках преподносим им реактивные двигатели! ракеты фау! секретную телефонию! и может быть, атомную бомбу? — лишь бы только было нам хорошо? И интересно'? Какая ж мы элита, если нас так легко купить?
— Это очень серьёзно, — кузнечным мехом дохнул Бобынин. — Продолжим завтра, ладно?
Уже был звонок на работу.
Герасимович увидел Нержина и договорился встретиться с ним после девяти часов вечера на задней лестнице в ателье художника. Он ведь обещал ему — о разумно построенном обществе.