Шутишь, балуешь или шалишь
все затянуты в заговор этот:
сладкий дым петербургского лета
и Смоленского кладбища тишь.
Будь что будет! Пока догорит
над заливом белесое око,
тем и живы, что выйдет нам боком
все, что каждый из нас говорит.
Что Эллада! Там Лесбос и Крит.
Мы на острове не именитом,
позаброшенном, полузабытом,
над которым стервятник парит.
И в горячем дыханье болот,
в жадном чмоканье белого ила
слезы, кровь, или праведный пот
ни цены не имеют, ни силы.
Только словом душа и жива,
сладкой болью несказанной ласки.
Кто смолчал, тот и предал огласке
многоточие тонкого шва.
Шутишь, балуешь или шалишь
все затянуты в заговор этот:
сладкий дым петербургского лета
и Смоленского кладбища тишь.
В дикой злобе чухонских болот,
там, где клюква кровит и морошка,
гнус язвит и досадная мошка,
всех-то радостей вяжущий рот,
несъедобный, невызревший плод,
оправдание жизни недолгой
тех, кто выморен был и оболган
или в яме живых нечистот
шевелился и думал живет.
Всех-то радостей плод небывалый,
истекающий клюквенным, алым
соком прямо на наших глазах.
Где же публика с трепетным «ах!»?
Коль жива с пораженьем в правах.
Всех-то радостей плод небольшой,
все, что было и есть за душой.
Не словесности нашей обнова,
но предсмертное, горькое слово,
раскаленного олова след.
И не гордость отечества. Нет.
Назад | Вперед |
Содержание | Комментарии |
Алфавитный указатель авторов | Хронологический указатель авторов |