1031. Н. А. БЕЛОГОЛОВОМУ

11 мая 1884. Петербург

Многоуважаемый Николай Андреевич.

Благодарю Вас за сочувственное письмо 1. Но вряд ли предстоящий отдых принесет пользу моему здоровью, ибо редакционная суматоха заменяется теперь суматохою еще более тяжелою: по содержанию семьи. Все наши затеи остаются те же, хотя ежегодный доход уменьшился не менее как на 12 тыс. рублей. Я никаких других слов не слышу, кроме, как «подавай денег». При таких условиях даже на Сиверской станции, куда мы уезжаем на лето, нельзя быть счастливыми. Вся беда моя в том, что у меня угла нет, куда бы я мог скрыться. Отдать все нажитое и уйти на хлеб и воду. Вот истинное блаженство, при котором нездоровье <?> несомненно восстановилось бы.

Как и следовало ожидать, Пошехонцы всему поверили и считают меня теперь начальником банды. Не только от простецов пошехонских я не вижу никаких симпатических заявлений, но даже ни один из так называемых литературных тузов ни одним словом не поступился. Поневоле вспомнишь Тургенева: тот, по крайней мере, приличия понимал. Я серьезно знаю людей, которые прямо говорят, что я же только благодаря протекции, не заслан к <— — —>. Вот что значит говорить о Каткове: очень возможно, что Вы и совсем читать моего ничего не будете, ибо кому же надобны сочинения проказника, который источает из себя... яд? В настоящую минуту, ни один журнал даже сотрудником своим меня объявить не решится. Вот так штука.

Но довольно об этом; у меня есть до Вас серьезная просьба. Уговорите Григория Захаровича 2, чтоб он отверз уста свои и написал, как мне с его капиталом поступить. У меня есть его 11 900 р. облигациями П<етер>б<ургского> гор<одского> кред<итного> общества, и я храню их дома, потому что Г<ригорий> З<ахарович> то едет в Петерб<ург>, то остается за границей. Сколько я ни писал к нему, чтоб он освободил меня от забот — он молчит. Это его обычная манера, которая, быть может, для него весьма удобна, но для других крайне тягостна. Мне теперь вовсе не до хранения чужих капиталов. Я чувствую такую ненависть к жизни, что было бы странно, если б судьба отказала мне в удовлетворении, послав хоть то успокоение, которое дается всякому смертному. Поэтому, в интересах самого Г<ригория> З<ахаровича> освободить меня. Только, быть может, он захочет возложить на

19

меня какую-нибудь сложную операцию, как напр. сношение с земством и т. д., — то я заранее от этого отказываюсь. Я не могу угла себе лично добыть, потому что недуги не дают мне возможности передвигаться и ставят меня в зависимость от капризов посторонних лиц, — тем более не могу хлопотать по чужим делам. Это не эгоизм, а физическая агония.

Мне многие предлагали услуги относительно приискания угла, но дело именно в том, что все-таки надо самому видеть, а я не могу. Пробовал я поручать Елиз<авете> Апол<лоновне> сделать осмотр, но ей непременно нужно, чтоб был дворец и судоходная река 3. А мне нужно, чтобы было тепло и стоял письменный стол с письменным прибором. Ни в чем мы с ней никогда не сходились, и ни одним своим капризом она никогда в мою пользу не поступилась. Какая ужасная жизнь.

Но возвращаюсь к Елисееву. Кончится тем, что в одно прекрасное утро я положу его капиталы в пакет и отправлю Paris, poste-restante. Ибо этот кляузный человек даже адрес свой скрывает.

Прощайте. Передайте мой сердечный привет многоуважаемой Софье Петровне и будьте здоровы.

Искренно Вам преданный
М. Салтыков.

11 мая.


М.Е. Салтыков-Щедрин. Письма. 1031. Н. А. Белоголовому. 11 мая 1884. Петербург // Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений в 20 томах. М.: Художественная литература, 1977. Т. 20. С. 19—20.
© Электронная публикация — РВБ, 2008—2024. Версия 2.0 от 30 марта 2017 г.