32
30 октября 1777

Милостивый государь мой батюшка! Никита Артемонович!


Все обстоятельства моей жизни взывают мне на память благодеяния и любовь нежнейшего родителя. Она есть для меня и училище благодарности. Намнясь заставил меня дядюшка читать письмо ваше к нему, и половину его должен я был краснеться и читать про себя. Милостивые обо мне попечения, достойные

309

вашего сердца, ничем не могут быть заплачены. Я, слава богу, здоров, весел и всем обязан вам. В Тверь готов, когда приказать изволите. Но теперь погода немножко дурная, и, кажется, путь не так скоро станет. На прошедшей почте послал я к вам объявления для подписки на нынешний журнал. Если вам не трудно, нижайше прошу потрудиться разослать между тверских охотников. Это просьба Николая Ивановича, которым я очень доволен. Он еще более честный и постоянный человек, нежели хороший писатель. И вы отдадите ему справедливость, когда изволите разобрать намерение трудов его. Он ко мне ласков и ежели долго не побываю, неотменно пришлет к себе звать. Молодой человек, который сурьезно старается знать самого себя и основанием сего почитает христианство, которого он ревностный защитник... Не могу удержаться, чтоб не сообщить вам стишков, которые вчерась читал я Михаиле Матвеевичу на смерть Сумарокова.1 Он было адресовал меня к Николаю Ивановичу, чтоб их напечатать в Кадетском корпусе. Ему Тейльс друг.2 Он было и взялся; да читаючи их, припали нам некоторые рассуждения, которые нас поостановили. В самом деле, дано у меня много вольности воображению. Так Новиков хотел, чтоб я ослабил инде выражения свои. Все утро нынче толковали мы: рифмача не скоро приведешь в толк. И я уж их бросил. Причины Новикова приносят честь его образу мыслей. Он друг точности. Но, может быть, ее требовать строго в стихотворстве и невозможно. Например, он не хотел бы сказывать, что Сумароков мудрец, которого мнения были развратны и жизнь полна соблазнов. Мих<айло> Матв<еевич> хотел было, чтоб я приехал к нему с первой корректурой... Дядюшка, у которого я нынче ночевал, хотел было ехать вчера по утру со мной благодарить Сиверса; да как время худо, и он перемены его чувствует, так мы отложили до другого времени. Он очень рад, что наконец мы хоть это получили. Сергей Александрович вам кланяется: он взял у меня сентябрь «Утреннего света» и теперь не очень здоров. Я нынче написал более, нежели думал. Прося усерднейше бога о вашем драгоценном здравии и вас о продолжении родительского благословения, остаюсь навсегда, милостивый государь батюшка, ваш нижайший сын и слуга

Михайло Муравьев.
1777 года окт. 30 дня. С. Петербург.

Матушка сестрица Федосья Никитишна!


Я тебе на сей бумажке пересылаю поцелуй. Твоя рука, прикоснувшися к ней, верно его получит. Не вздумай, что я с ума сошел: по эдакому воображению не трудно это заключить. Умишко мой здоров: ни град, ни наводнение его не испортили. Кольми паче сердце, за которое я охотно жертвую ум. Оно, сударыня, всегда вас помнит, и как ему не помнить той, которая так меня любит, как вы?

310

Муравьев М.Н. Письма отцу и сестре, 30 октября 1777 г. // Письма русских писателей XVIII века. Л.: Наука, 1980. С. 309—310.
© Электронная публикация — РВБ, 2007—2024. Версия 2.0 от 14 октября 2019 г.