459. Последний сын вольности. Повесть
Автограф: РО ИРЛИ. Ф. 524. Оп. 1. № 46. Л. 1—18 — черновой.
Печатается по автографу.
Датируется предположительно серединой 1830 — первой половиной 1831 г.
Впервые: РСл. 1910. № 65, 20 марта; одновременно в изд.: Лермонтов 1910: I, 225—253).
Ранее 1830 г. поэма не могла быть написана, так как в ней имеется реминисценция из VII главы «Евгения Онегина» (стихи 108—109): «С руками, сжатыми крестом, / И с бледным пасмурным челом», вышедшей в свет в марте 1830 г. (та же строка Пушкина повторена в стихотворении Лермонтова «Наполеон», написанном в марте-апреле того же 1830 г. Не могла быть написана поэма и позднее 1831 г., так как в конце тетради, вслед за поэмой, приписано стихотворение «Романс к И...», датированное 1831 г. (стихотворение это с некоторыми разночтениями вошло в драму «Странный человек», датированную самим Лермонтовым 17 июля 1831 г.).
Герой поэмы Вадим Храбрый — полулегендарный предводитель движения новгородцев в 864 г. против князя Рюрика и его дружины, основавшихся в Новгороде. Согласно Никоновской летописи, Рюрик подавил это восстание: «...уби Рюрик Вадима храброго и иных многих изби новгородцев советников его» (Полн. собр. рус. летописей. СПб., 1862. Т. IX. С. 9).
К образу Вадима неоднократно обращались многие русские писатели и драматурги второй половины XVIII — начала XIX в., давая ему различные толкования. Впервые образ Вадима появился в «Историческом представлении из жизни Рюрика» — драматическом произведении Екатерины II, написанном под впечатлением чтения Шекспира и занятий древнерусской историей. Здесь Вадим, попадая в плен, примиряется с Рюриком и становится его подданным; Рюрик изображается гуманным правителем в духе просвещенного абсолютизма. M. М. Херасков в стихотворной повести «Царь, или Спасенный Новгород» (1800) изобразил Вадима под именем Ратмира злобным и развращенным юношей, от которого отступается весь народ. Иную, гораздо более высокую и трагическую трактовку Вадима дал Я. В. Княжнин в трагедии «Вадим Новгородский» (1793). Предромантическая поэтизация образа Вадима происходила в прозаических повестях М. Н. Муравьева «Оскольд» (1791) и В. А. Жуковского «Вадим Новгородский» (1803). В творчестве писателей-декабристов тема древнего Новгорода и новгородской вольности также нашла широкое отражение. Пользуясь историческими фактами, декабристы проводили политические параллели с современностью. Так, символом борьбы за политическую свободу предстает Вадим в одноименной думе К. Ф. Рылеева (1823—1824). Упоминается имя Вадима и в стихотворении В. Ф. Раевского «Певец в темнице» (1822). Наконец, в середине 1820-х гг. Вадима собирался сделать героем поэмы и трагедии А. С. Пушкин, написавший, однако, лишь отрывки этих произведений («Вадим», 1822) и план одного из них. О литературной истории образа Вадима см. также: Замотин 1901; Маслов 1911; Пушкин 1999—2010: VII, 959—965.
Тема новгородской вольности интересовала и Лермонтова. Подобно тому, как это было в поэзии декабристов, обращение Лермонтова к образу Вадима и его борьбе за свободу древнего Новгорода носило аллюзионный характер. Сама постановка темы новгородской вольности напоминала о политических идеалах, за которые боролись декабристы (ср. стихотворение Лермонтова «Новгород», 1830). Говоря об изгнанниках, защитниках новгородской свободы, поэт, по-видимому, вспоминал о декабристах, находившихся в то время в Сибири (см.: Эйхенбаум 1961: 46).
Поэма «Последний сын вольности» посвящена Николаю Семеновичу Шеншину (1813—1835), близкому другу Лермонтова, его товарищу по Московскому университету и юнкерской школе. Посвящение к поэме содержит в себе реминисценции посвящения А. А. Бестужеву из поэмы К. Ф. Рылеева «Войнаровский» (1825) и, таким образом, отзвуки декабристской поэтической традиции.
When shall such hero live again? и далее — Эпиграф взят из поэмы Дж.-Г. Байрона «Гяур» («The Giaour», 1813), стих 6.
О! если б только Чернобог... — Чернобог в славянской мифологии считался воплощением зла (в противоположность Белбогу).
…Так спой же, добрый Ингелот... — Имя Ингелот встречается у Н. М. Карамзина в «Истории государства Российского» (в тексте договора с греками, в числе подписей русских послов).
Песнь Ингелота — «В “Последнем сыне вольности” (1831), — писал В. Э. Вацуро, — мы находим вставную “Песнь Ингелота”, где Лермонтов прямо обращается к стилизации “древней русской поэзии”, которую он передает “русским размером” — четырехстопным хореем с дактилическим окончанием, т. е. тем самым средством имитации “народного стиха”, которое было обычным для фольклорных стилизаций конца XVIII — начала XIX века. В 1810-е годы были попытки толковать этот размер как “оссианический”, и Лермонтов, конечно, не случайно выбирает его для “Песни Ингелота”; раннее русское средневековье окрашивается для него героико-лирическим колоритом оссиановских поэм» (Вацуро 1976: 215; также: Вацуро 2008: 110).
Кривичи, славяне, весь и чудь... — Кривичи — восточнославянское племя. Весь — древнее племя, жившее в районе Белозера и слившееся в IX—XII вв. со славянами. Чудью называли в русских летописях финские племена.
Рурик, Трувор и Синав клялись... — Рюрик, Трувор и Синав (Синеус) — три брата-варяга, положившие, согласно так называемой «норманской» теории происхождения Руси, начало Русскому государству. Лермонтов изображает их коварными насильниками, поработителями славянской вольности. В летописи сказано, что Рюрик пришел с «роды своими» («sine >huse») и c «верной дружиной» («thru> waring»). По ошибке упоминание традиционного окружения шведского конунга было принято за имена его братьев, которые длительное время считались легендарно-историческими личностями (см.: Рыбаков 1987: 48—49).
...Он всё любил, он всё страдал. ~ Но память, слезы многих лет!.. / Кто устоит противу них? — строки с незначительными изменениями перенесены их стихотворения Лермонтова «Ночь» («Один я в тишине ночной…»).
A tale of the times of old!.. / The deeds of days of other years!.. (Повесть старых времен, / Дела былых лет!.. — англ.) — цитата из поэмы Оссиана «Картон» («Carthon», 1765), ее же в переводе на русский язык приводит Пушкин в поэме «Руслан и Людмила» (1817—1820): «Дела давно минувших дней, / Преданья старины глубокой» (Пушкин 1937—1959: IV, 7).
Лит.: Батюшков 1910: 21—22; Ильинский 1910: 367—387; Нейман 1914 (a): 66—68; Эйхенбаум 1924: 64—65; Дурылин 1934: 63—64; Кирпотин 1939: 33—37; Ефимова 1949: 136—145; Соколов 1949: 95—96; Волк 1958: 320, 346; Водовозов 1966: 11—15; Генцель 1967: 126—127; Федоров 1967: 67—76; Шагалов 1970: 125—137; Пейсахович 1972: 82—83; Андреев-Кривич 1973: 121—124; Недосекина 1974: 111—121; Вацуро 1976: 215; Прийма 1980: 206—210; ЛЭ 1981: 437; Глухов 1982: 24—27; Эйхенбаум 1987: 193—194; Глухов 2001: 96—108; Федосеева 2006: 26—39; Вацуро 2008: 110; Нестерова 2008: 38; Нестор 2008: 44—54.