6. Крестовые сестры
С надранными ушами и с номером «Русских Ведомостей» я вернулся в Петербург.
И когда мы остались вдвоем с Серафимой Павловной, я говорю: что же? а сам думаю: «и в “бардак” не пустят!» — «как нам быть?» Я присмирел, непохоже это на меня, а вот поддался. И все хочу и не могу сказать себе, в чем моя вина, да скажу, и теперь не понимаю, в чем я был виноват. Она ничего не сказала и только куда-то отвела глаза и вдруг огнем залило все ее лицо и глаза ее, как огонь, — такой
сверкнул пожирающий гнев. И я до земли ей поклонился. Я всегда чувствовал какую-то пра-вину свою за всю боль, которая по судьбе пришла со мной и через меня, и вот сейчас — ей было больно за меня — за мою боль. И поднявшись и став опять лицом к лицу, я вдруг нашел слова и для себя и для нее — успокоить ее я ведь только на одну минуту, на кратчайший миг, как пропал.
В ту же ночь я начал «Крестовые сестры», в них много чего про себя.
Перехорохорился и не заметил, как затаился. Пишу. Моя исповедь, как когда-то «Убийца», мой первый рассказ, а потом в Вологде «Пруд».
Летнее время, кому зайти, разве заблудный. И я никуда. С. П. в Берестовце у Наташи.
Так прошло лето — первая редакция «Крестовых сестер». А будет пять. Последним прочел Иванов-Разумник. Иванов-Разумник передаст в «Шиповник» для альманаха. Литературных мнений в «Шиповнике» нет — Копельман. Гржебин Вейс. Разве что Иванов-Разумник, а то и читать не стоило бы, непонятно, да и автор — имя спорное.
Чтение неторопливое, надо наперед рассказ Серафимовича и повесть Юшкевича. Вейс очень занят. А последнее слово — повезут к Леониду Н. Андрееву на Черную речку — не скоро мне ждать ответа.
По редакциям я не ходил. Чуковский предупреждал: не соваться, пока не сгладится. Не беспокоил я Д. А. Левина — без меня и Рождество прошло Я затеял через Андрея Белого предложить Метнеру в Мусагет книгу рассказов.
На большом листе аршинными косыми буквами неистовый ответ Андрея Белого. Метнер отказал. Тут вот Коты — лев и вынудил Стракуна подписать контракт на издание моей книги — Рассказы, Прогресс, 1910 г.
Иванов-Разумник по своим делам часто наведывался в «Шиповник». Хорошо быть критиком, которого печатают. Иванова-Разумника из почтения величали «профессор» — это не то что «подожди» или «не велено пускать» мое. «Крестовые сестры» Гржебин прочитал, Копельман прочитал, читает Вейс.
Что-то будет?
Исторический вечер: весь синедрион — Вяч. Иванов, Фадей Францевич Зелинский, Иннокентий Феодорович Анненский. И ближайшие: Макс Волошин, Н. С. Гумилев, М. А. Кузмин, Ф. К. Сологуб, А. А. Блок, секретарь Зноско-Боровский, Ауслендер, Ю. Н. Верховский, А. А. Кондратьев и приезжий из Москвы Андрей Белый.
Председательствует С. К. Маковский.
Вошел я робко, играю «не обращайте внимание» — как это странно: или никто ничего не читает. С. К. Маковский знал, я уверен, но из деликатности...
— Что-то о вас Измайлов написал? — тяжело спросил Блок.
Не помню, что я ответил, я превратился в Ивана Семеновича Стратилатова, мучителя Агапевны, и в мученицу Агапевну и во всю Костромскую археологию.
Повесть писалась по рассказам Ив. А. Рязановского.
По окончании заметно было оживление, но куда мне разобрать, и только председатель улыбкой показал, что все понимает: И. Ф. Анненский говорил по-латыни, Ф. Фр. Зелинский на языке Софокла, а Вяч. И. Иванов, думаю, на ассирийском Гильгамеша.
Необыкновенное впечатление на Андрея Белого. На него накатило — чертя в воздухе сложную геометрическую конструкцию образ Ивана Семеновича Стратилатова, костромского археолога, рассекая гипотенузой, он вдруг остановился — необыкновенное блаженство разлилось по его лицу: преображенный Стратилатов реял в синих лучах его единственных глаз.
— Да ведь это археологический фалл, кротко, но беспрекословно голос Блока. Блок выразился по-гречески.
Андрей Белый, ровно пойманный, заметался, он готов был выскочить из себя — и только улыбка Блока — «Иван Семенович Стратилатов воплощение археологического фалла», а он не заметил! и это правда! привело его в сознание.
В Берлине в 1922-м лекция Андрея Белого «О любви». Антропософская аудитория, исключительно дамы. Слушают, затаив дыхание. Не в воздухе, а на доске мелом воздвигается сложная геометрическая конструкция. Закрутив центральную спираль, Андрей Белый обернулся к аудитории. синь плывет из его глаз, лицо сияет, образ любви за его спиной.
И вдруг, подобно гласу из облака, неожиданно голос из публики:
— А где же фалл? — Кусиков выразился по-русски.
И тут произошло однажды случившееся в Петербурге на вечере в «Аполлоне»: закрученная на доске спираль выщелкнувшись ударила в спину и принялась опруживать шею, руки, и остались одни перепуганные глаза — в «Аполлоне» в Блока, в Берлине в Кусикова. А в ушах неуемным бубном по-гречески и по-русски.
«Неуемный бубен», одобренный синедрионом, «Аполлон» не принял: С. К. Маковский, возвращая рукопись, мне объяснил на петербургском обезьяньем диалекте по размерам не подходит, у них нету места, печатается большая повесть Ауслендера.
Если бы все знал Сергей Константинович, ведь я ему обязан изданием «Пруда», как я верил, и на этот раз он меня выручит, меня нигде не печатают, а «Аполлон» меня реабилитирует, и мне откроется дорога в Котылевский «бардак», а может быть, куда и почище.
Тут вот Котылев мордобоем принудил Н. А. Бенштейна (Архипова), редактора «Нового Журнала для Всех», послать мне аванс 50 рублей.
Пятьдесят рублей — деньги, на какой-то срок ломбардные квитанции не со страхом ворошатся и глаза не ищут, чего бы еще снести к Пяти Углам.
А между тем Вейс кончил чтение «Крестовых сестер» — он читает с точки зрения «покупательной способности» — «откровенно скажу, ничего не понял». В субботу Копельман и Гржебин, начиненный Ивановым-Разумником, повезут рукопись в Териоки к Л. Н. Андрееву. Теперь все от слова Л. Н. — и пусть С. А. Венгеров считает Иванова-Разумника за нашего Белинского, для Л. Н. Андреева Иванов-Разумник не авторитет, задирчивый — что, он семинарист? — нет, кончил математический факультет и хороший пианист. Так. Воображаю, как будет встреча — когда Г. И. Чулков собрался включить меня в свой сборник «Мистический анархизм», Л. Андреев с раздражением заметил: «Не могу читать Ремизова, не раздражаясь».
Что-то будет?
Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс в нашей петербургской судьбе не случайна: в решительные, всегда пропадные, когда было на ниточке или в срыв, писались письма англичанину Гарольду Васильевичу Вильямсу. Не знаю, какими словами Ариадна Владимировна убедила
П. Б. Струве принять мой рассказ в «Русскую Мысль». П. Б. Струве отмахивался категорически: «ничего не понимаю». А и правда, моя «Бедовая доля» не без загадок. «Объясните, вы понимаете: “клей-синдетикон” — вымазался и катается по полу. Я понимаю “слоны в сапогах”, ну а “лягушки в перчатках”, перчатки носятся на руке, ну, а какие же руки у лягушек, а это — “макароны в плевательнице” ест Максимилиан Волошин?»
«Бедовая доля» появится в «Русской Мысли» — П. Б. Струве меня реабилитировал.
По-русски меня не издавали, один дурак заметил: «что ж тут такого, ждут и 50 лет»; с «Пляшущего демона» мое имя снова появляется на книжном рынке — чувствую себя новичком.
Б. К. Зайцев — «Подстриженными глазами»: мои книги несамоокупаемы, думал ли я попасть в ИМКУ, да и самое название книги «стричь можно волосы и еще ногти», говорит умный человек, «а глаза можно выколоть, зажмурить, а никак не стричь». Истину глаголите, потому вы и умные! Как когда-то А. В. Тыркова убедила П. Б. Струве, так Б. К. Зайцев убедил совет ИМКИ. Жаловаться, что нет расхода книги, нет. «Очереди не замечается, говорит Полевой Воевода Обезьяньей Великой и Вольной Палаты Б. М. Крутиков, — но поход на книгу есть».
И это вопреки Тараканомору, из моих «Подстриженных глаз»; распалясь ревностью к вере, пишет донос, традиция Булгарина, а другой Тараканомор взял мою лексику под микроскоп, критический прием Бурнакина, но не имея ученого навыка славистов, помяну Р. О. Якобсона и Б. Г. Унбегауна, сел в лужу «остей», но для широкого читателя — «ловко же он его отбрил» и вывел на чистую воду до подноготной!
Иванов-Разумник сказал: «Л. Н. в мрачном равнодушии, “Крестовые сестры” сданы в печать. Обещают в Рождественский альманах».
Сейчас осень, недолго ждать. Пойдет корректура — Серафиме Павловне работа, будем в четыре глаза. Ошибок не будет, но и без ошибок со всеми недвусмысленными переносами имен, с точками и запятыми — всей этой ненужной пестряди, необходимой для тупоголовых — но разве это то, что я чувствовал и думал — «мысль изреченная есть ложь», какой вздор!
Нет несказуемых мыслей, только на сказ надо дар.
В 1910 в альманахе «Шиповник» № 13 появились «Крестовые сестры».
По случаю выхода альманаха вечер в «Шиповнике». Меня пригласили. Народу набито. Актер Ходотов читает новую пьесу Леонида Андреева «Океан». Я в другой комнате. Чтенье томительно, Ходотов хочет передать Океан в тихую погоду — акт — ни автор, ни Ходотов не жили на океане.
Ходотов читал час.
Я высвободился из тисков поздороваться с Леонидом Николаевичем. Надо было пробраться. Заметил ли он меня, впрочем, едва ли он помнит: приходил к нему прямо из Охранного отделения, Москва, ноябрь 1902 года, скорее его подтолкнули — с ним стоял К. И. Чуковский — около него, вижу.
Леонид Андреев подал мне руку.
— Читал, — задумчиво выговорилось и скорбью налился взгляд. — Что-то у вас там. Мне послышалось «магия».
И тут из толкучки те, кто меня не замечал или отворачивался, вдруг узнали меня и здоровались. Повторялось единственное в памяти из «Крестовых сестер», но в тоне Биржевого «плагиатор» беззаботно: