АЛЕКСАНДР ТИНЯКОВ (ОДИНОКИЙ)
1886—1934?
Александр Иванович Тиняков происходил из богатых орловских крестьян, печатался с 1903 г., сначала в орловских газетах, позже в альманахе «Гриф» и других символистских изданиях. Идеалом был для него Брюсов; вслед за ним в своей первой книге «Navis nigra» («Черная ладья». М., 1912) Тиняков исследовал «все моря, все пристани». Из Москвы он перебрался в Петербург, где стал примечательной фигурой «проклятого поэта»: неожиданная эрудированность — и запойное пьянство, приводившее в психиатрические больницы; сотрудничество в почтенных газетах и журналах не спасало от жуткой нищеты, стихи сливали в себе возвышенный эстетизм с отчаянным натурализмом в изображении самых низких картин. Кончилось это в 1916 г. скандалом: когда стало известно, что Тиняков печатается одновременно в либеральных и черносотенных газетах, он был выброшен из литературы. После Октября много писал в советской печати Орла и Казани (чаще всего под псевдонимами). В 1921 г. вернулся в Петроград, сотрудничал в газетах и журналах, выпустил еще две брошюры стихов, поражавших откровенностью, доходившей до цинизма. Автобиографию Тинякова завершила горестная фраза: «С 1926 г. ввиду отсутствия литературной работы занимаюсь ниществом». Дата его смерти установлена лишь приблизительно.
БУШЬЯНКТА
Сонет
В душе моей Ормузд и Ариман
Побеждены Бушьянктою-даэвом,
Смотрю на мир сквозь призрачный туман,
Забыв про жизнь с её грозой и гневом.
Я сонной тишиной навеки пьян,
Заворожен я ласковым напевом.
Мне сладко быть гробницею посевам
И не рождать питающих семян.
Мне хорошо лежать в объятьях лени:
Любовь, печаль и ужас, — словно тени, —
На миг один к душе моей прильнут.
И улетят, не пробудив волненья...
Один Бушьянкта неизменно тут
И — бог видений, — он лишь не виденье!
Ноябрь 1907
ВЕСНА
На весенней травке падаль...
Остеклевшими глазами
Смотрит в небо, тихо дышит,
Забеременев червями.
Жизни новой зарожденье
Я приветствую с улыбкой,
И алеют, как цветочки,
Капли сукровицы липкой.
Декабрь 1908
В ЧУЖОМ ПОДЪЕЗДЕ
Со старой нищенкой, осипшей, полупьяной,
Мы не нашли угла. Вошли в чужой подъезд.
Остались за дверьми вечерние туманы
Да слабые огни далеких, грустных звезд.
И вдруг почуял я, как зверь добычу в чаще,
Что тело женщины вот здесь, передо мной,
И показалась мне любовь старухи слаще,
Чем песня ангела, чем блеск луны святой.
И ноги пухлые покорно обнажая,
Мегера старая прижалася к стене,
И я ласкал ее, дрожа и замирая,
В тяжелой, как кошмар, полночной тишине.
Засасывал меня разврат больной и грязный,
Как брошенную кость засасывает ил, —
И отдавались мы безумному соблазну,
А на свирели нам играл пастух Сифил!
Май 1912
ЛЮБОВЬ РАЗДЕЛЯЮЩАЯ
Сонет-акростих
Горело солнце ярко надо мною,
И радостно все в Міре я любил,
Простор небес меня животворил,
Поля пленяли тихою красою —
И я, сливаясь с мудрой тишиною,
У Господа иного не просил...
Смиренно я душе провозгласил:
«Земная — ты, и будь навек земною!»
И вот разрушен ныне мой покой —
Не горем, не страданьем, не бедой,
А к женщине безмерною любовью.
И холодно смотрю на небеса,
Душе чужда всемірная краса,
А лишь пред Ней исходит сердце кровью!
Февраль 1915
РАДОСТЬ ЖИЗНИ
Едут навстречу мне гробики полные,
В каждом — мертвец молодой.
Сердцу от этого весело, радостно,
Словно березке весной!
Вы околели, собаки несчастные, —
Я же дышу и хожу.
Крышки над вами забиты тяжелые, —
Я же на небо гляжу.
Может, — в тех гробиках гении разные,
Может — поэт Гумилев...
Я же, презренный и всеми оплеванный,
Жив и здоров!
Скоро, конечно, и я тоже сделаюсь
Падалью, полной червей,
Но пока жив, — я ликую над трупами
Раньше умерших людей.
23 июля 1921